"Наша третья эскадрилья"

  Голубева Ольга

Наша третья эскадрилья

 

 

 

 

 

 

 

Я люблю слушать, как играет на баяне мой сосед восьмиклассник Игорь. Когда зву­чат песни военных и довоенных лет, я закрываю глаза и вижу мою фронтовую подругу, бессменную баянистку  третьей эскадрильи Нину Данилову.

Баян нам подарили саратовские ком­сомольцы, когда мы улетали на фронт. С тех пор Нина никогда с ним не рас­ставалась. В наступлении, в обороне ­везде был с ней неразлучный -баян. За­грубевшими на войне пальцами она лю­бовно, словно лаская, пробегала по бе­лым кнопочкам, и девчата дружно за­певали:

В далекий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят...

Довоенные песни волновали нас, будоражили, потому что с каждой из них связан был какой-нибудь кусочек нашей жизни. Нина поправляла ремни и, энергично дви­нув мехами, делала несколько задорных частушечных переборов. И тут же кто-нибудь из саратовских (они ма­стаки на частушки) подхватывал:

Ты, зенитчик молодой,

Сказки не рассказывай,

Ты мне «хейнкеля» подбей,

А потом ухаживай.

Эта частушка у нас стала особенно популярной после того, как Нину Ульяненко обстреляли наши зенитчики на косе Чушка.

- Теперь ни один зенитчик не отважится ухаживать за нами, - притворно вздыхала Женя Попова. - И все из-за Нинки, да ее милого штурмана. Вы знаете, что они им кричали?

Действительно, пока я выпускала из .ракетницы одну белую ракету за другой, давая сигнал : «Я-свой, я­-свой», - обычно, спокойная Нина разозлилась не на шут­ку. Она снизилась, выключила мотор и отпустила по адресу обескураженных зенитчиков несколько крепких «мужских» выражений.

Я вспоминаю встречу сорок четвертого года. Накануне с утра заладил нудный мелкий дождик. И такой густой-прегустой туман обрушился на аэродром, что не было видно рядом , стоящего самолета. Мы решили, что полеты не состоятся. Будем встречать Новый год.

     Но к обеду туман приподнялся над землей и .в густой

молочной пелене стало угадываться ,солнце.

     Из штаба пришла Ася Шарова, адъютант эскадрильи (так называется должность по штату, а, по сути - на­чальник штаба) и сказала:

     - Прогноз благоприятный дают, девчонки.

     До войны Ася была учительницей, инструктором Вольского горкома КПСС. Она никак не могла привыкнуть к командному тону, говорила с нами так, будто пе­ред ней были ее ученики.. Многие из нас действительно выглядели по сравнению с ней юнцами.

- Так что, нам готовиться? - спросила Старцева - Думаю, что Новый год вы встретите в полете...

В это время к  нам шумно ворвалась посыльная из штаба:

- Жигуленко, к  командиру!

Жигуленко полетела в дивизию за заданием. Но пол­ной уверенности в том, что будем летать, у нас все-таки не было.

- Да бросьте гадать. Пошли концерт готовить,­ позвала Нина Данилова своих «артисток». Вскоре из со­седней комнаты послышалась песня, затем дробь че­четки.

Девчата тем временем наглаживались, драили пуго­вицы, начищались -Шутка ли, пехота в гости обещалась приехать, движок привезти, электричеством нас побало­вать.

Над крышей проревел мотор. Мы выскочили на улицу и обомлели. Женька такие виражи над нами крутила, что наш :командир эскадрильи Мария Смирнова «позеле­нела»:

       - Рехнулась что ли? Ну, погоди...

Мы знали, что дapoм  Жене не пройдет этот номер.

Командир была строга. Невысокого роста, плотная, с ярким во всю щеку румянцем на неулыбчивом круглом лице, она смотрела на каждого из нас ,спокойно и требовательно. Лихачества ,не терпела и не прощала никогда.

Мы и сами недоумевали, что заставило Женю выделы­вать такие «фортели». Но тут кто-то  увидел привязанную к плоскости самолета елку.

- Елка!.. Елка!.. Ур-р-р-р-а-а-а! - мы побежали на аэродром.

Женя зарулила машину на стоянку, выключила  мотор и, подтянувшись на руках, резко :выпрыгнула из кабины на плоскость.

Девчата отвязывали елку, с наслаждением вдыхая ее смолистый запах, гладили иголки и даже брали их в рот, ощущая вязкий и ,горький вкус.  Их можно было понять. На Тамани, где мы в это время стояли, не только елок­, маленьких кустиков не было.

- Кто елку прислал, Жек? -спросила Нина Ульяненко­- Командир дивизии?

           Ха!- искоса взглянув на нее, отозвалась Же­ня- Командир прислал не елку, а боевую задачу...

           -Брось шутить.

           -Правда. Будем летать.

 

-Всю ночь?

-Не знаю. Пакет закрыт.

-Где елку достала?

-Секрет фирмы...

Пока все суетились вокруг елки Жека  Жигули - так все мы звали Женю -возилась во второй кабине, что-то отвязывала там. Наконец вытянула огромный бидон и подала в протянутые руки.

- Осторожно , не пролейте!

_ Самогон?! - насторожился пожилой ,солдат из ба­тальона аэродромного обслуживания.

      -Мо-ло-ко! - так торжественно протянула Женя,

что все расхохотались ,мы забыли даже запах и , вкус молока. Мы только мечтали о нем, белом, как утренний снег, молоке - теплом, пенистом парном... И вот оно!

Женя - удивительная девушка, неистощимая на раз­личного рода выдумки. А главное - отчаянная летчица. Помню, как мы незадолго до Нового года возвращались с ней  утром с последнего вылета. Шли на бреющем почти над самой землей. Женя любила такой полет: в нем осо­бенно полно ощущаешь скорость и свою власть над машиной.

Впереди, из-за ,горизонта, всплывал  медный диск  не­яркого солнца, легкими парусами 'скользили робкие пери­стые облака. А под нами навстречу самолету бешено летела земля. Меня клонило в сон от этого непрерывного мелькания предметов, сливающихся в единый пестрый покров, от монотонного гудения мотора.

- Эй, эй- лихо покрикивала Женя, как ямщик, погоняя лошадей. - Скоро аэродром, штурман?

      С ней не соскучишься. Можно и посмеяться, подура­читься.

Под стать летчице была и ее штурман Нина Данило­ва -баянистка, плясунья. По-немецки  болтала, что сама «фрау», Хотя нигде специально не училась этому. Пасько бросает на меня укоризненный взгляд. Уже заметили  мою невнимательность. Знаю, проверять будет с пристрастием. Хороший  Дуся штурман, хороший человек. Родилась она в деревне, в крестьянской семье. Росла без от­ца. С малолетства привыкла работать. Потом приехала в Саратов, поступила учиться и увлеклась авиацией. Среди других Нина выделялась также своим щегольст­вом. Она всегда была очень внимательна к своей внеш­ности. У нее и сапоги блестели так ярко, что хоть вместо зеркала в них 'смотрись, и пуговицы отливали золотом, и волосы всегда замысловато причесаны. Не летчица, а ар­тистка из ансамбля песни и пляски...

. Не успели мы установить елку, как пришел приказ: летному составу прибыть в штаб в полном снаряжении.

Одевались основательно: надели простые носки, по­верх них - шерстяные и меховые, под гимнастерки натя­нули шерстяные свитера. Затем надели меховые комбинезоны и унты.

С севера тянулась  низкая облачность. Дул холодный ветер. Видимость была плохая.

- Ночка нам предстоит не ахти, - проворчала Поли­на Ульянова.

На постановке задания мы узнали, что цели остаются  ниже, что и вчера. Я никак не могла сосредоточиться, с  трудом выводя на карте цифры и буквы. Временами по­сматривала на своих подруг. Серьезные, сосредоточенные ­ лица. Как будто и не готовились еще час тому назад праздновать Новый год.

     Штурман эскадрильи Герой Советского Союза Дуся обо всех беспокоится. Небрежности в работе не простит.

- Сигнал «Я - свой» - белая ракета, - неторопливо взвешивая каждое слово, говорила командир полка.­ Бомбить скопление войск и техники противника на севе­ро-западной окраине Булганака.  Количество вылетов. ­Бершанская сделала паузу.

     - Максимум, - шепнула мне Полина Ульянова, но командир громко сказала:

     - По четыре.

Это было новостью. Мы привыкли к слову «макси­мум». Это означало, что летать надо будет всю ноченьку, до самого утра. Очевидно, ради  Нового года начальство

сделало сегодня исключение. Хотя четыре вылета - это тоже немало, если учесть зенитки противника и скверную погоду.

Поднялся метеоролог:

- Кучевые облака от 3 до 5 баллов на высоте от 500 метров и выше.

Потом я услышала голос начальника оперативного от­деления штаба Елениной, которая рассказывала о распо­ложении зениток в районе цели. Это нам было известно. Мы много уже летали здесь и достаточно хорошо изучили систему огня противника по всему Керченскому полуост­рову.

Инструктаж окончился, и мы направились к полутор­ке. Приехав на аэродром, пешком пошлепали по грязно­му сырому снегу к своим машинам. Небо из бледно-го­лубого уже становилось темно-лиловым, седым. Я люблю эти январские васильковые сумерки. Но сейчас ни в вышине, ни у самого горизонта, над деревней, - нигде не была эта го мирного синего цвета. Один мрак.

Экипажи ждали сигнала на вылет. Но  сначала Уль­яненко со Старцевай послали на разведку погоды  в районе цели.

Данилова что-то  по -хозяйски укладывала в сваей ка­бине.

-Чего ты там возишься? -спросила Женя.

- Харч.

- Че-е-во?

-Та-во-о,- передразнила Нина. - Харч, говорю.Вино, пирог, два куска жареной рыбы. Думаю, хва­тит...

- Постой, постой... Ха-ха-ха, ай, штурман! Ха-ха­-ха, - не могла удержаться от смеха Женя. - Ты что, не веришь мне? Усомнилась? Да прилечу я к встрече Нового

года, обязательно  прилечу!- она схватила Нину за ногу и, стащив с плоскости, затрясла, закружила:

-Прилечу, Прилечу...

- Отпусти штурмана, - заступилась Худякова. – Я тоже харч прихватила. А то застрянешь где-нибудь, а потом весь год постным будет. Погода-то  никуда. Лучше запас  сделать. На счастье...

Подошли еще девчата.

-Давай, Нина, споем, - предложила Женя Попова­

     - Доставай свою гармошку.

      -Не стоит. Холодно, - пожалела Нину Валя Пустовайтенко­

      - Руки Нинка заморозит.

 

        -Не отвалятся, - настаивала Женя и вдруг продекламировала:

Обогреться, потолкаться

К гармонисту все идут.

Обступают.

- Стойте, братцы,

Дайте на руки подуть.

Отморозил «Нинка» пальцы.

Надо помощь скорую.

- Знаешь, брось ты эти вальсы,

Дай-ка ту, которую.

- 3аспиваемо, девчата, а? - потирала руки Катя Олейник. - До тэбэ, як до Теркина, идуть, Нина, не кривись.

Женя продолжала читать:

А гармонь зовет да-то,

Далеко, легко ведет.

Ну какой вы все, ребята,

Удивительный народ.

Хоть бы что ребятам этим

С места в воду и в огонь...

Вдруг взвилась зеленая ракета: по самолетам! Загу­дели моторы, самолеты один за другим выруливали на взлет. Вслед за экипажем Жигуленко - Данилова ле­тели мы с Худяковой .

В Крыму что-то горело: там колыхалось, переливалось желтовато-бурое зарево; оно металось в сравнительно узкой черте, но отблески, дымные клубы расходились от этого места далеко во все стороны. Они  издали казались громадными, устрашающими.

Первый вылет... Второй... Третий... И вот, наконец, подвешивают бомбы на последний вылет в сорок третьем году.

Техник Зина Родина шутит, требуя от Жигуленко не загубить баянистку-штурмана. Вовремя  ее доставить к встрече Нового года.

- Да что толку вам будет с нее, - смеется Женя, ­-соня она, вот кто. Спит, да и только. Ищите себе другую гармонисту.

Я знаю, что Женя не шутит. Бывает такое состояние, когда голова наполняется страшной тяжестью и мотает­ся из стороны в сторону. Заставить себя разлепить со­мкнутые сном глаза невероятно трудно. Засыпал в по­лете почти каждый, но сон этот длится не более доли се­кунды. Всю волю призывали на борьбу со сном, с холо­дом, который усыплял еще больше. Руки и ноги коченели, немели. Хорошо бы подвигать ими, разогреться движением. Но в кабине и так тесно, да еще ,к тому же ее часто

заваливали пачками листовок, газет, которые мы сбрасы­вали по пути.

          -Заставляю ее петь - не поет, - продолжает под­трунивать Женя.

          -Ладно, ладно, теперь буду петь, - доносится  из кабины добродушный голос Нины.

          _ Ну, ни пуха,- сказала Нина Бузина, проверяя подвеску бомб.

- Скорее возвращайтесь. Будьте осто­рожнее.

Вылетаем и мы. Пого­да вполне сносная. Только грустно.

Вспоминается встреча сорок первого, танцы вокруг елки в спортивном школьном зале. Наши мальчишки, наши добрые рыцари... Их остается все меньше.

- Сколько еще до це­ли? - выводит меня из раздумья голос Худяко­вой. Только-только я дала ей боевой курс, как впере­ди заметались лучи про­жекторов. Поползли вверх разноцветные ленты трас­сирующих снарядов. В это время, подняв огромный столб пламени, взрывают­ся бомбы, сброшенные самолетом Жигуленко и Да­ниловой. Но вот за него зацепился один луч, потом при­соединился другой, лихорадочно ощупывал небо побли­зости третий.                                                                - А вот и новогодняя иллюминация,- со злостью говорит мне Худякова.Вокруг - огонь. Ад кромешный. А в лучах мечется самолет твоих подруг, пытаясь вырваться из смертельных объятий прожекторов. Выбираем самый яркий луч и идем к ним на выручку. Время, кажется, остановилось... Нако­нец рвутся наши бомбы. Прожекторы гаснут, и вновь вокруг непроглядная чернота ночи. Летим домой. у передовой опять застучали -вражеские зенитки. Еле-еле ус­пели отвернуть. Надрывно выл мотор. От недосыпания и пронизывающего ветра резало глаза.

На аэродроме  первой нас встретила механик Таня Рудакова:

- я думала, Жигуленко...

      - Их нет?!                                  .

Таня, не ответив, отошла дальше. Мы все поняли и тоже медленно побрели к себе в эскадрилью.

      При подходе к домику мы услыхали веселые голоса, ровный перестук работающего движка. Мы остановились.

      _ Может, не пойдем?- спросила я Худякову.

_ Ждут нас. Но пока ничего не скажем.

_ Ты иди. А я побуду здесь. Не могу я сейчас туда идти...

      Нина ушла, а я присела на подножку автомашины. В гибель девчат верить не хотелось, и все же... Их нет.

И вдруг в перестук движка ворвался отдаленный гул мотора. Показалось? Я отошла от машины. Прислушалacь . Гул  нарастал, делался все ближе. И 'вот над самой крышей пронесся самолет. «Женька!»

       Из дверей выскочила Худякова.

       - Ну, слава богу! - с облегчением вздохнула она.­

Нaвepнoe, на вынужденную где-то пришлось «присесть».

Не прошло 15-20 минут, как автомашина примчала наших девчат.

     - А вот и мы!

     - Где вас черти носили? Чуть самодеятельность не сорвали, чертята.

     - Сказала же я, будет вам ,баянист, - смеялась Женя.

     Мы стягиваем с их плеч комбинезоны, унты и все швыряем в угол.

     - Братцы, дайте чистый подворотничок, - просит чи­стюля Данилова.

     - Рехнулась? Новый год на носу...

     Шум. Смех. Суетня. Рассаживаемся. Двенадцать.

Поднимаем кружки. Вдали прогремел орудийный залп.

     - С Новым годом!

- За Победу

     Затем Женя рассказывает о своих злоключениях. Все смеются. В авиации принято о пережитом говорить с подначкой, с юмором. Сверкает огнями елка.

А вечер опять хороший такой,

Что песен не петь нам нельзя...

 

     Запевает Аня Бондарева, не зная, что жить ей оста­лось только два месяца. В марте она погибнет.

     - Нина, вальс!

     - Дайте закусить.

     - Успеешь еще. Впереди целый год!

                                                                                                                                                         Места в комнате мало. Поэтому была суматошно  и весело.

Снегурочка в белоснежном наряде, простыней, разносит новогоднюю почту в записочках написано почти одно и то же: Победы! Счастья... Любви огромной...»

 

Пары весело сталкивались, теснили друг друга к стенке. Маленькие лампочки на елке раскачивались, и свет метался по лицам. Кончилась музыка. Но никто не пошел к столу. Нина, передав кому-то баян, оказала:

- А ну, тряхнем, стариной! Цыганочку.

     Молодцевато расправив под ремнем гимнастерку, Данилова, подбоченись, прошлась по кругу. «Быст­рей!» - крикнула она баянисту и сыпанула такую дробь чечетки, что все ахнули от удивления.

- И-эх!- крикнула Аня Бондарева. Словно ветром ее сорвало с места. Она завертелась вьюном, выделывая ногами такие кренделя, что в глазах зарябило.

- Гляди, братцы!

- Вот здорово!

- Давай, давай...

Когда человек вырывается из лап смерти, он обо всем забывает. Его целиком захлестывает жажда жизни. Весь мир кажется ослепительно прекрасным. Кто-то запевает.

Только на фронте проверишь

Лучшие чувства свои,

Только на фронте измеришь

Веру и крепость любви.

Нынче у нас передышка,

 Завтра вернемся к боям.

Что же твой голос не слышно,

 Друг наш, походный баян?

Наконец усталость взяла свое, все разбрелись по сво­им местам.

 

Дни катились один за другим, как горошины. Новый год принес нам холодные ветры, низкую плотную облач­ность, туманы. Но теперь понятие «летная погода» было крайне относительным. По существу, нелетной погоды для нас не было. На аэродром мы выезжали в любую погоду. Иног­да, когда все вокруг затягивало туманом, мы в готовности №1 сидели в кабинах, укрывались чехлами. Спали. Иногда ,писали письма при свете тусклой маленькой лам­почки. Готовность №1 заменялась готовностью №2. Тог­да мы с наслаждением покидали тесные кабины и, разминая затекшие руки и ноги, ходили по  летному полю. Сби­вались в веселые группки на стоянках своих эскадрилий на КЛ. Особенно шумно бывало на командном пункте.

Мне запомнился один февральский вечер, когда осо­бенно горячо спорили о профессиях. Подошли комиссар полка Рачкевич, адъютант эскадрильи Ася Шарова.

- Как хотите, девчата, а быть преподавателем - са­мое благородное дело.

- Тоже сказала, -возразила Полина Ульянова, - а по мне, так лучше всего на завод пойти. Уйма народу. И результат своего труда руками пощупаешь, в деле уви­дишь.

     - Тебе хорошо, у тебя Приборостроительный техни­кум за плечами, - вздохнула Валя.

     - Будешь учиться, получишь специальность, - сказа­ла Ася.

- Да бросьте вы, девчонки, эти фантазии, - насмеш­ливо сказал кто-то. - До конца войны еще топать да то­пать. А вы такой разговор ведете, будто уже завтра ехать домой.

- Что правда, то правда, - согласилась Ася, - но все же и без мечты нельзя. Вот ты что будешь делать после победы? - спросила она Нину Данилову.

- Поеду к землякам, в Саратов, - ответила та.- ­Пойду в аэроклуб, попрошусь инструктором. Неужели откажут?

Поднялся шум. Всем показалась немыслимым, что нам в чем-то могут после фронта отказать.

- Я часта представляю себя в  классе, - вновь  по­слышался голос Аси. - И кто знает, кого я выучу - бу­дущих Жуковских, Мичуриных, Чкаловых...

Каждый стал доказывать свае, разгорелся спор, Который неожиданно утихомирила Валя, сказав:

- Все эта прекрасно. А я хочу выйти по любви за­муж, нарожать кучу детей, вырастить их добрыми и сильными , чтобы они умели отстаивать мир. Ах, девчонки, как хочется быть счастливой!

Счастливыми хотели быть все, и нам сразу расхоте­лось спорить. Однако не всегда мирно, без конфликтов притекала на­ша фронтовая жизнь. Бывала по-всякому.

...В тот день с утра шел мокрый снег, тут же тая. А к вечеру запуржило. Метель настающая - косая, с ветром. Серые вихри то налетали на стены домов, рассыпаясь колючей пылью, то со свистом мчались по обледенелому полю.

Мы даже на аэродром не выехали: прогноз неблаго­приятный на двое суток. Сидели, наслаждаясь теплом и покоем. Только что кончились занятия. Мы уже собра­лись на ужин, когда в дверь ввалился парень, весь обсы­панный снежной пылью. Это был знакомый летчик из со­седнего полка.

- Какая нелегкая в такую погоду тебя занесла? ­-спросила Нина Данилова.

- У нас годовщина полка. Приехал за вами...

- Мы же ночники. Вдруг вызвездит...

- Вы что, не видите, какая погода. Это дня на три, считайте.

- Не отпустят.

- Часа на четыре. Автобус у подъезда. И обратно привезем.

Нина заколебалась.

- А ты поедешь? - спросила она меня.

- Я там никого не знаю.

- А меня знаешь? - спросил парень.

- Немножко.

- Ну и поехали.

     Нина Х., которая была в это время за командира ­ эскадрильи, отпустила нас. В автобусе мы увидели Валю Перепечу, Сашу Хорошилову и еще трех девушек.

В 23.00 мы уже были дома. А утром разразился скандал: нас обвинили в «самоволке»! Исключая Хорошилову. Она - комсорг. Ей можно было там быть. Мы с Ниной не придали сначала серьезного значения этому обвинению, потому что нас отпустила замкомэска. Но потом оказалось, что командир полка запретила всякие увольнительные. Марина Чечнева наказала Валю  Перепечу, посадив ее под арест в какую-то заброшенную землянку.

Мы с Ниной были в другой эскадрилье, у М. Смирно­вой и  ждали ее возвращения из командировки. Время шло. Мы летали на зада­ния, а настроение было хуже некуда. Нина утеша­ла меня:

- Перемелется, мука будет. А на Нину не оби­жайся. Всякое бывает.

Вызвали на бюро. Я еще надеялась, что Нина Х. снимет с нас это обви­нение. Потому мы решили с Даниловой: не оправды­ваться, молчать и ждать, что скажет Нина.

В комнате, ,где заседа­ло бюро, было тесно и всем не хватало места. Я остановилась у двери. Сначала выступала ком­сорг Саша. Долго говори­ла о значении дисципли­ны. На том злополучном вечере она была совсем не такой: веселой, смеющейся. А сейчас – недобрый взгляд, металлические нотки в голосе. Потом выступали другие. Говорили и обо мне. Но слова слабо доходили до меня. Я напряженно ждала выступления Нины Х. Вот она встала, неторопливо обвела глазами собравшихся и спокойно сказала:

Штурман? Хороший. Во всем остальном - захо­чет - горы свернет, не захочет -танком не сдвинешь.

Меня захлестнула огромная обида. Уже не владея собой, я ударила ногой в дверь, выбежала .на улицу и, проваливаясь 'в глубоком снегу, побежала к морю. Если бы я задержалась еще на мгновение, то услышала бы слова Нины Ульяненко:

     - Надо уметь направлять ее, чтоб она всегда горы сдвигала...

     Но этих слов я уже не услышала...

Прошел почти месяц. Как-то к нам приехал полков­ник Морозов, начальник политотдела дивизии. Вызвал на беседу. Поздравил с успехами в боевой работе (каж­дую ночь летали в сложнейших условиях), а потом о«самоволке» речь завел. Этот немолодой уже человек своим по-отечески теплым тоном незаметно вызвал нас на откровенность. И мы наперебой выложили ему все свои огорчения и обиды. Рассказали, как мучительно переживается иногда самая незначительная размолвка по­сле напряженного полета, когда приходится держать все нервы в кулаке. После этого разговора «самоволку»нам больше не припоминали. А  вскоре  меня перевели в экипаж Нины Х. .  Она сама ходила к командиру полка и  настаивала, чтобы именно меня перевели к ней. Я отка­зывалась. Данилова уговаривала:

     - Не глупи. Зачем обижаться? Ведь тебя Нина учи­ла летать. Она из тебя сделала штурмана. Бывает у человека двоякое чувство к товарищу. И любишь. И не любишь. В конце концов, верх берет одно из  этих чувств, но  какое-то время они могут уживаться в душе оба.

Что-то подобное я испытывала к Нине. С одной сторо­ны, я боготворила ее. Данилова была права: штурманом меня сделала она. Насмешливая, она сразу уловила осо­бенности моего характера и метко била по самолюбию, заставляя быстро исправлять ошибки.

В то же время я не могла простить ей того, что она не защитила нас -перед командиром полка. Пока я пыталась разобраться в своих противоречивых чувствах, пришел приказ о переводе меня в экипаж Нины Х. В боевой об­становке выяснять нам отношения было некогда. Однаж­ды в полете под Севастополем мне стало очень плохо. В каком-то тумане заходили на цель. Только голос Нины не давал мне потерять сознание. Задание выполнили.

По возвращении на аэродром мы Окончательно помири­лись.

Время бежало быстро. Настало время, когда нам чуть ли не каждый день выдавали новые карты. Впрочем, чи­тали мы их все очень хорошо. Потому, летая над незнакомыми землями, мы не раз испытывали чувство, будто жили здесь с детства - настолько были знакомы, затвер­жены наизусть каждый изгиб реки, рисунок леса, тонкие  нити дорог и улиц городов.

Февраль 1945 года выдался необычно снежным. В один из таких метельных дней пришел приказ: доставить боеприпасы для танкового подразделения, которое вы­

выдвинулось далеко  вперед ,и  было  отрезано противником от основных наступающих сил.

     Было утро. Все успели уже проснуться, умыться, одеться и даже позавтракать. Сидели за картами, изучая неведомую нам «заграницу» - Германию.

-Летчики без штурманов - на аэродром!- объявила дежурная. Летчицы выскочили на улицу и бегом бросились к аэродрому. Вокруг возвышались целые горы снега. По дорогам буксовали колонны автомобилей. Наш аэродром еле успевали прочищать. Команда батальона аэродромного обслуживания не справлялась, ей помога­ли наши механики и вооруженцы.

Не прошло и получаса, как последовал новый приказ:

_ Штурманы, на аэродром!

Бежим с открытыми ртами. Снег, снег, снег. Трудно бежать.

На старте командир полка Бершанская и полковник­ танкист. Несколько самолетов уже улетели. Чтобы побольше увезти снарядов, сначала решили послать летчиц без штурманов, загрузив и вторую кабину. Но уже через полчаса решили, что слишком большой риск. Летчице надо и пилотировать машину в сложных метеоусловиях,

и маневрировать в огне, если встретятся на пути зенит­ки, и осматривать вокруг воздух: не приведи господи встречи с истребителем. Обстановка же на земле тре­вожная. Из рук в руки переходят населенные пункты.

Прилетела Герой Советского Союза Смирнова. До­кладывает:

                                                                                                                                                        

-Без штурманов нельзя.

 А Смирнова - настоящий ас. Раз она говорит, значит, действительно трудно. Улетают один за другим  экипажи, возвра­щаются, снова улетают, а моей летчицы Зои Парфе­новой все нет и нет. Сердце гложет тревожное предчувствие. Ругаю себя, но отделаться от мысли, что случилась беда, не могу.

- Иди домой, - Говорит мне командир полка. Я отхожу в сторонку. Стою и напряженно всматриваюсь в просветы среди проносящихся на юг обла­ков, надеясь. Увидеть крохотную черную точку. Ловлю каждый звук - не раздается ли характерное тарахтенье - предвестник появления самолета. Но в огромном мутном небе тревожная тишина.

Я думаю о Зое. Говорят, что на войне день равен го­ду. Я воюю с Зоей уже не один год, но многое в ней мне еще непонятно. Она всего лишь на четыре года старше меня, но в ее присутствии я чувствую себя иногда школьницей. Этому, возможно, способствовала сама внешность Зои: высокий рост, полная достоинства осанка, спокойный взгляд светлых глаз, на губах - чуть заметная улыбка. Какой-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица. У нее были длинные косы, которые она укладывала вокруг головы. Девчата грозились:

- Острижем мы тебя, Зоя, сонную. Уж больно много мыла ты  изводишь.

Но не остригли. Такую красоту загубить - у кого рука  поднимется?

В полете она была ближе, чем на земле. Taм , в воз­дуxe, мы были с ней как бы единым организмом. Сколько было случаев, когда Зоя спасала мне жизнь.

Совсем недавно, возвращаясь на аэродром, мы минут тридцать шли в густых, белых, как вата, облаках. Нужно было пробиться к земле и произвести детальную ори­группировку Медленно теряем высоту: 400 метров... 200... 100. Дальше снижаться рискованно: туман. Достаю из планшета  аэронавигационную линейку. Прикидываю. Су­дя по времени, мы должны быть недалеко от своего аэро­дрома. Местность тут ровная, возвышенностей нет.

- Зоя, попробуй еще снизиться.

Зоя соглашается, хотя лучше меня понимает, что зи­мой в тумане это делать опасно. Белая пелена снега сли­вается с туманом, и землю можно увидеть лишь тогда, когда врежешься в нее.

- Смотри в оба, - говорит мне Зоя.

Гляжу и ничего не вижу. Продолжаю ориентировать­ся по вpeмени . K  аэродрому мы вышли, когда уже поте­ряли всякую надежду отыскать его. Но как посадит машину в этом проклятом тумане? В таких случаях от летчика требуется не только большое искусство в управ­лении самолетом, но и своеобразная интуиция, подсказы­вающая ему, как вести себя в тот или иной момент. Не будь у Зои всех этих качеств, мы вряд ли бы благопо­лучно сели в тот раз.

Как-то мы летели с ней на аэродром подскока - тоже в Польше. Вдруг резко упало давление масла. Зоя вовремя заметила это и, как  положено, убрала обороты. Пока она осторожно проверяла, в чем дело, давление ушло

на ноль. Зоя выключила зажигание и пошла к земле. Я тем временем ждала беды: масла в моторе нет, подшип­ники перегреются без смазки - и тогда пожар. А что та­кое пожар на ПО-2? Фанерная обшивка вспыхивает в одно мгновение, и самолет превращается в горящую свечу.

Машину начало трясти. Лицом к лицу опасность вос­принимается совсем иначе, чем со стороны. Я почти не испытывала страха. Только в мозгу лихорадочно стучала мысль: что сделать, как помочь Зое? С каждой минутой самолет трясет все больше. Запахло горелым металлом. Я напряженно всматривалась в приближающуюся землю. Заболоченное поле. Лесок. Около него пашня. Зоя плани­ровала на нее.

- Очки! Ремни!- спокойно бросила она в трубку. Я быстро сняла очки, чтобы не повредить глаза при ударе о землю, и потуже затянула привязные ремни.

Сели. Зоя осмотрела машину. Оказалось, маслопровод пробит. Кто-то, видать, стрельнул в нас из леса, над  которым  мы пролетали.

     Пока я вспоминала свои полеты с Зоей, вернулись все самолеты. Но Зои не было...

Наконец, когда у меня уже не оставалось никакой надежды, послышалось тарахтенье ПО-2, и через мгно­вение показался самолет. Раненую Парфенову увезли в

госпиталь.

Рассказ Зои Парфеновой.

«Лечу. Вокруг -сплошная серая муть. Пожалела, что без штурмана. Снизилась. Вдруг услышала  непонятный  треск. Нет, это не в моторе - обстрел, откуда - не пой­му. Отвернула в сторону, и тут по бедру что-то стукнуло и укололо, словно пчела ужалила. Но боли нет. Чувст­вую только, что брюки и унт наполняются чем-то горя­чим. «Кровь!» - догадалась я и сразу почувствовала тошноту. Голова слегка закружилась. Хорошо, в это вре­мя наши дали сигнал. Пошла на посадку. Улыбаются

танкисты. Что-то говорят мне, а я откинулась на спинку  сиденья и ни слова в ответ.

_ Что с вами? - спросил, наконец, кто-то.

_ Кажется, ранена...

Всполошились танкисты.

_ Врача! - кричат.

Прибежал военфельдшер, помог мне выбраться из кабины.

_ Раздевайтесь.

_ Вы что? Прямо тут? У самолета?

принесли какие-то носилки, уложили  меня. Лишние ушли. Фельдшер с санинструктором перевязали. Да­ли глотнуть какой-то пакости.

- Лететь сможете? - Спросил командир.

- Но ведь надо?

- Да. И немедленно

Когда поднималась в воздух, совсем рядом разорва­лись несколько снарядов. Стараюсь не отрывать взгляда от приборов. За воздухом не смотрю: все равно не уйти от истребителя, если он появится. Больше всего боялась сбиться с курса. А сбиться было легко, особенно когда накатывала очередная волна немощи , и темнело в гла­зах. Тогда я слегка отпускала ручку управления, и само­лет летел сам. Спасибо техникам. Хорошо отрегулиро­вали...»

Через день нам снова дали такое же задание. Только на этот раз летали ночью. Не вернулась Попова со штурманом Даниловой.

Рассказ Жени Поповой.

 «Летим над лесом. Высота 100 метров. Штурман мол­чит. Значит, все пока хорошо, идем точно по курсу. Но вдруг... Что это? Весь козырек кабины забрызгало мас­лом, даже мне на очки попало. Не успела я слова сказать штурману, как обороты мотора упали до минимума. Че­рез мгновение он совсем заглох. Едва успела выключить зажигание, как самолет коснулся крылом макушек де­ревьев. Треск... И - тишина. Очнулась. Лежу, зарывшись лицом в снег. Слышу, Нина потихоньку меня окликает.

Она, повиснув на ремнях, осталась невредимой. Мне же стойкой крыла 'придавило руку, да и головой ударилась здорово, хотя снег несколько смягчил удар. Сначала по­казалось, что левой руки у меня нет: шевелю, ничего не чувствую. Ни она помогает выбраться из-под обломков, но адская боль мешает. Тянет за руку -рычу, за ногу­- мочи нет как больно. С трудом вытянула меня. Куда ид­ти? Противник где-то близко. Выбрались на дорогу. Сне­гу не меньше, чем в лесу. Шли, утопая по пояс. В синеве рассвета видны перевернутые машины, конные повозки.

По пути встречались заброшенные опустошенные фермы. Мы настолько проголодались, что силы стали терять. Но ведь должны же где-то быть наши? Только к вечеру мы подошли к какому-то населенному пункту. Судя по постройкам, богатое имение. У водопроводной колонки стоит молодой человек во фраке и белоснежной рубашке.

Воду набирает. Вот, думаю, наглый фриц! Рядом бои, а он вырядился, словно на бал.

- Эй - кричит Нина. - Кто такой?

И еще что-то по-немецки ему говорит. А он улыбается во весь рот и молчит. Нинка пистолет на него.

-А вы откуда? - лениво, по-русски опрашивает «денди». От радости у меня слезы на глазах.

       - С неба свалились, не видишь?

Оказалось, машины одной нашей автороты застряли тут неподалеку в снегу. Хозяин имения сбежал, оставив свои наряды. Вот шофер ради шутки и принарядился».

        Рассказ Нины Даниловой.

«У Жени с рукой стало совсем плохо. Раздулась, ста­ла фиолетовой от запястья. Мы немного вздремнули  у шоферов. Еды у них небогато, но  поделились чем могли.

Парни достали лошадь и повозку, Рано утром мы двинулись в путь. К вечеру приехали в небольшой городок. Коня пришлось оставить: вы­ бился из сил бедняга.

Машин видимо-невидимо. Но все они спешат на запад. Ни одна - в сторо­ну расположения нашего полка. Присели у дороги. Женя привалилась спиной к дереву. Ей совсем плохо.

Подходит старший лейтенант и говорит:

- Мой генерал инте­ресуется: кто вы?

Оказалось, это то са­мое танковое соединение, для которого мы боепри­пасы возили. Танкисты правели, своего врача, ко­торый Жене первую помощь оказал. А меня «старшой»

повел умываться. Гляжу - огромный таз стоит, а в нем рыба. У меня даже слюна потекла от  голода. Тяну руку...

- Ты что, она же сырая.

-На севере и сырую едят. Ничего.

-Умывайся. Там стол уже накрыт.

Накормили нас танкисты, Обогрели. Потом меня на легковой машине в полк увезли, а Женю - в госпиталь». «Мне. И теперь часто снятся те ночи, - написала в од­ном из писем  ко мне Женя Попова, которая живет сей­час в Барнауле. - Выберешься из кабины, спустишься на землю с плоскости, и, кажется, сил ,нет ступить хотя бы один шаг - унты как пудовые . Помнишь, иногда мы делали по 12 вылетов...»

Пришел мир. И все девчата разъехались кто куда. Данилова мечтала остаться в авиации, но надобность в нас отпала. Да что там мы. Сколько парней было спи­сано из авиации! Медики стали предъявлять уже совсем не те требования, что в войну. Ведь как бывало:

- Жалобы есть?

- Нет!

- Ну, летай!

Поворчала Нина на врачей, да и устроилась на один из заводов Ленинского района Саратова. Баян давным-давно заброшен. Сын стал офицером. Дочь - в школе. Они поют другие песни, а о наших песнях вспоминают только по праздникам, чтобы порадовать мать. Мой со­сед Игорь берет баян, другой сосед Сашка - мандолину, сын подруги Сережка - гитару и тихо запевают «3ем­лянку».

 

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза...

 

Мы очень любили  «Землянку». И когда мне мальчишки поют ее, я вспоминаю своих подруг. Пели ее Томочка Фролова, Аня Бондарева, Таня Макарова... И Полина Белкина ,пела перед своим последним вылетам:

 

Между нами снега и снега,

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти - четыре шага.

 

И Сережка, и Игорь, и многие мои юные друзья знают о нашей «морячке» Анке и Томочке  Фроловой, о Белкиной и Макаровой, о Рудневой и Володиной, одним словом,

обо всех погибших.                                               .

Они знают, что  в третьей эскадрильи Героями Совет­ского Союза стали Мария Смирнова и Дуся Пасько, Ни­на Ульяненко и Зоя Парфенова, Нина Худякова, Женя

Жигуленко и Нина Распопова. У Нины Даниловой – два советских ордена и два польских. Все другие также на­граждены орденами. Я только не рассказываю мальчиш­кам и девчонкам, как страшно мне каждый раз идти к маме Тамары Фроловой. Мне почему-то стыдно смотреть ей в глаза. Хотя моя солдатская совесть чиста. На я жи­ва. А Томочки нет.