О. Голубева -Терес "Морячка"

Ее звали Аня Бондарева. Она была невысокого роста, широкий армейский  ремень подчеркивал тонкую талию. Темные бро­ви и ресницы оттеняли ,голубые глаза, на щеках всегда горел нежный румянец. Аня была очень мила, только ее привлекатель­ность не бросал ась в глаза; и, возможно, в кругу подруг - а у нас было очень много красивых девчат - Аня была малоприметная. Неторопливая, с ласковой, очень милой доброжелательной улыбкой, которая очень ее красила, Аня отличалась своим добрым, покладистым, открытым характером. Все с ней делились своими переживаниями, доверяли свои маленькие  Секреты. Она слушала внимательно, не прерывая. Все в ней дышало такой юной непосредственностью, что не лю­бить ее было просто невозможно. Но эта особая к ней привязанность не мешала часто дружески подтрунивать над ней. Анка не умела обижаться, и казалось, даже под­держивала шутников, понимая, что человеку на войне невозможно  без шутки.

     Как-то в ожидании экипажа, улетевшего на разведку погоды, мы собрались всей эскадрильей, разлеглись на  зеленой траве аэродрома. Вспомнили домашний уют, своих друзей в мирной жизни. Разговор зашел о любви.

     У некоторых наших летчиц были свои семьи. Напри­мер, муж Нины Алцыбеевой, тоже летчик, воевал на соседнем фронте, а двухлетняя дочь жила в Сибири. Но многие   девушки знали о любви только по книгам да филь­мам.

- Знаете, девочки, чего я  боюсь,- вдруг сказала ме­ханик Вера Маменко. - Погибнешь вдруг и даже ни с кем не поцелуешься. Обидно ведь.

Мы все расхохотались.

     - Привет же такое в голову, - засмеялась я, потому что знала, что другие мечты не давали Вере покоя - она рвалась в десантницы. Но неожиданно подругу поддер­жала Аня.

- А ведь Верочка права. Где-то я прочла такие слова: «Надо любить - тогда не будет ни страха, ни одиноче­ства».

- Уж не влюбилась ли ты, штурман? - спросила Нина Алцыбеева.

- Да все признаки влюбленности налицо,- подхватила Полина Ульянова. - Цитатами о любви начинена это раз, на моряков поглядывает и вздыхает - это два, Да о любви частенько стала поговаривать - это три.

- Признавайся! - потребовали мы все разом.

- Ну, что, вы, девочки. Честное слово, я еще не влю­билась. Но всю жизнь мечтаю полюбить только моряка, потому что моряки, самые мужественные, самые сильные люди.

- Всю жизнь,- усмехнулся кто-то из старших под­руг. - Твоя жизнь только-только начинается.

- Теперь я поняла, девчата, почему Анка над морем из кабины высовывается так, что вчера я ее чуть-чуть не потеряла над проливом, - продолжала подтрунивать Нина.

- Почему?

- Все ищет своего морского принца. Сейчас их много там, на мели. Молодец к молодцу.

- Никого я не ищу,- возразила Аня,- а если вы­совываюсь - так ты ведь сама требуешь, чтобы я подроб­но докладывала обо всем, что вижу. Нет, девочки, пока война - никакой любви.

- Правильно,- вмешалась в разговор Мери Авидзба, первая абхазская летчица,- никакой любви. И моряка не надо. После войны приезжай ко мне на Кавказ. За джигита замуж выдам.

- Ха-ха-ха! Не соглашайся, Аня,- засмеялась Же­ня Попова.- Кавказец замурует в сакле тебя, чадрой укутает, от людей .Упрячет, ревностью измучает.

- Па-а-ачему так говоришь? - Когда Мери начинает горячиться, в ее речи слышится характерная для кав­казцев интонация. - Какая чадра? Чепуха. Наши мужчины смелые, ловкие и...

- Любвеобильные,- подхватила Нина. Все расхохо­тались.

- Да ну вас, не думаю я об этом,- отмахнулась ото всех Аня.

Чем больше Аня оправдывалась и возражала, тем насмешливее становились подруги. А случайно брошенное слово «морячка» крепко-накрепко пристало .к ней. Не­которые местные жители даже думали, что это ее фами­лия. И ничего не оставалось Ане делать, как смириться и отзываться на прозвище. До войны она не видела ни мо­ряков, ни моря, так как выросла в заволжском степном городке. Привычную его тишину и покой нарушали лишь, шумные демонстрации в большие праздники да редкие приезды артистов. В основном вся жизнь у Ани крути­лась-вертелась в школе, где она часто вместе с одноклассниками задерживал ась до позднего вечера. И еще Аня запоем читала  книги  о сильных и смелых людях: моря­ках, летчиках, геологах, первопроходцах. Завидовала им. Себя считала слабой и робкой. Со смехом признавалась, что очень боялась ходить по темным улицам, но все же провожать себя мальчишкам не разрешала.

- Как жизнь складывается, - вздохнула она, - меч­таешь об одном, а получается другое. Предскажи мне кто-нибудь раньше, что я буду летать ночью, да еще и бомбить, ни за что не поверила бы!

Аня любила ухаживать за цветами. Мечтала стать са­доводом, расцветить свои родные степи. И, когда говорила о цветах, вся светилась, а глаза еще больше голубели. Бывало, идем к аэродрому, а она - самую неказистую травинку заметит.

- Ой, какие цветы чудесные!

Вряд ли ее учителя и родственники подозревали, сколько  мужества было в этой слабой на вид девчонке. Чуть  ли не прямо с выпускного  школьного бала шатнула Аня  в войну. Окончила школу младших авиаспециалистов и прибыла в наш полк, где была зачислена на штурманские курсы. Пожалуй, слово «курсы» громко звучит для тех  краткосрочных занятий по штурманской подготовке, Что были созданы у нас в полку. Штурманы - «старики» стали на войне преподавателями. После боевых полетов, поспав 3-4 часа, они спешили в «академию», как все мы громко называли штурманские курсы. Вот в эту «академию» и попала Аня. В войну учеба измерялась не годами и не  месяцами, а неделями и даже днями.

Первые свои полеты Аня сделала на Кубани. А на Та­мани у нее было уже 200 боевых вылетов.

Зима 1943 года запомнилась нам обильными дождя­ми, густыми туманами и непролазной грязью. Нередко передвигаться приходилось таким образом: берешь сапог за ушки, выдираешь его из грязи и пере­ставляешь ногу, потом эту операцию проделываешь с другой ногой.

В нашем поселке кроме нас стояли еще, морские пе­хотинцы. С утра до ночи они проводили учения, готовясь к  высадке на Керченский полуостров. Моряки бросались в холодные волны Азовского моря и шли, пока позволяла глубина, а затем поворачивали обратно в атаку на бе­рег, стреляя по мишеням. После учений возле палаток, где они жили, горели костры, у которых сушилась одеж­да. Доносилась песня:

Не остановит никакая сила

Девятый вал десантного броска.

Пусть бескозырку за борт ветром сбило,

Земля родная крымская близка!

Песня разносил ась далеко над морем, сопровождала нас до самого аэродрома.

Через несколько дней морские пехотинцы ушли на запад. И тут мы узнали, что будем помогать им высаживаться на крымский берег.

Я помню, как командир полка подполковник Е. Д Бершанская собрала нас на получение боевой задачи Как всегда, ровно и спокойно звучал ее голос:

- Все восточное побережье Керченского полуостров опоясано густой сетью проволочных заграждений, распо­ложенных не только на берегу, но 'и в нескольких десят­ках метров от него. На возвышенностях противник уста­новил артиллерийские и минометные батареи, соорудил доты и дзоты. Десятки прожекторов установлены для освещения пролива. Дальнобойная немецкая артил­лерия простреливает весь пролив до Тамани. Наша задача: уничтожить  прожекторы и артбатареи против­ника.

Для нас командир полка была примером сдержанно­сти и самообладания. С самого первого дня знакомства ней в Энгельсе она произвела на нас огромное впечат­ление. Довоенные годы были скупы на ордена, а у Евдо­кии Давыдовны уже в то время был орден «Знак Поче­та». Мы также знали; что она до войны командовала от­рядом в гражданской авиации.

Мы тщательно изучили маршрут полета, наметили спо­собы контроля пути; выход на объект удара.

Н заметила, что Аня была необычно взволнованна и напряженна.

       - Ты что, нездорова?

- Трудно сегодня придется десантникам. Мне бы хо­телось быть вместе с ними,- не ответив на мой вопрос, сказала она.

В ту ночь Аня с летчицей Ниной Алцыбеевой сделали шесть боевых вылетов.

     Рассказ Нины Алцыбеевой.

«Каждый раз Аня торопила вооруженцев побыстрее  навешивать бомбы, а меня - нажимать на скорость. Но ветер был встречный. А при нем из ПО-2 многого не вы­жмешь. В одном из первых вылетов Аня возмущенно вос­кликнула: «Ты посмотри, Нина, что делают, гады! Катер в вилку поймали. Бери правее. На прожектер! Надо потушить его». Я взяла курс на прожектор. Катер метался по волнам. Вокруг него рвались снаряды.

- Нина, милая... прибавь скорость, а то поздно будет!

Я это понимала, но ничего не могла сделать. Мы еле-еле ползли.

      - Все! - ахнула Аня.

Я увидела огромный взрыв. Прожекторы шарили по проливу в поисках другого судна.

      - Нина, чуть вправо. Так держать. Бросаю!

     Самолет тряхнуло. Прожектор погас.

-Еще две бомбы сбросим. Бери левее. Еще... Так

Потух и второй прожектор.

- Ах, если бы раньше, - простонала Аня. – Разбил катер. Вода ледяная. Никто не спасется...

      - Да что ты, Аня. Там. рядом много наших катеров. И берег близко. Саперы проделали проходы».

Десантники высадились южнее села Маяк и захватил плацдарм. Мы перенесли бомбовые удары в глубь территории врага. И эта вражеская территория, небольшой. участок, который мы должны, были бомбить, ощетинивалась против нас множеством прожекторов и зениток. Погода  резко ухудшилась. Все чаще и чаще туманы закрыва­ли землю. Частые дожди чередовались со снегопадами, низкая облачность - с изморозью и обледенением. Иног­да летать было просто невозможно.

11 ноября наши части подошли к Булганаку и к севе­ро-восточным окраинам Керчи. Враг оказывал отчаянное сопротивление, и наши части  вынуждены были перейти к обороне. Пагода нас все еще не баловала, и порой прихо­дилось бомбить с высоты 350 метров, что было уже на­рушением всяких правил.

Мы наносили удары  по огневым точкам, по прожекто­рам, которые мешали переправе войск, по артиллерий­ским позициям в глубине боевых порядков гитлеровцев и по их укреплениям в районе Ак-Бурну. Небо полыхало от нескончаемых вспышек выстрелов сотен орудий.

Когда отдельные суда в густом тумане отрывались от отрядов, наши экипажи находили их в море и помогали встать на верный курс.

За день-два  до захвата нашими войсками плацдарма севернее Керчи другому десанту удалось высадиться южнее Керчи в Эльтигене (Героевское).

Эльтиген - это небольшой поселок, расположенный между двух озер - Чурбашском на севере и Тобегикском  на  юге. С востока он примыкает к морю и тянется узкой полоской вдоль берега. В самом центре поселка на не­большой площади светлое здание, которое возвышается над всеми другими постройками. Это школа. Опорный пункт десантников. Их штаб. Их госпиталь.

Немцы блокировали десант с суши, с моря, с воздуха.

В проливе патрулировали военные суда противника, не пропуская к нашему плацдарму транспорты с боеприпа­сами и продовольствием. На помощь осажденным командование решило послать ПО-2. Вместо бомб на крючки бомбодержателей вешали мешки с боеприпасами, продо­вольствием, медикаментами и почтой.

Стояла сплошная беспросветная тьма. Моросил дождь.

Видны были только силуэты горящих кораблей.

Мы летали на бреющем, на высоте 100 метров. Боль­шую высоту набирать и не требовалось, так как груз сбрасывали с высоты 30-50 метров. Нужно было точно попасть в квадрат, обозначенный маленькими огоньками у здания школы. Чуть замешкался, отклонился - И мешок в руках у гитлеровцев. Выключишь мо­тор и планируешь к площадке. Только ветер свистит в ушах, да высоко над головой слышны разрывы зенитных снарядов.

Во время минутных встреч на аэродроме, когда техники и вооруженцы готовили самолет к очередному выле­ту, нам удавалось перекинуться с Аней несколькими сло­вами.

     - Не на месте ты, морячка! Тебе бы там быть,- как­-то пошутила я.

     - А вот возьму и прыгну.

     - Прыгни! Удиви свет,- вокруг засмеялись.

- Не заводите вы ее, - донесся из темноты голос Аниной летчицы. - Любовь безумной может сделать нас...

Пока длится этот шутливый разговор, техники и воо­руженцы заканчивают свои приготовления. Снова экипа­жи летят в ночь.

...Аня внимательно всматривается в пролив. Види­мости почти нет. Летчица Нина Алцыбеева ведет само­лет по приборам.

- До цели осталось 8 минут,- докладывает Аня. Все ближе и ближе Эльтиген. Вот уже впереди видна школа, мигают маленькие, чуть заметные огоньки-сигна­лы.

- Подверни вправо. Бросаю!- говорит штурман и еще что-то громко кричит, но уже вниз, перегнувшись че­рез борт кабины.

При подходе к аэродрому Нина спросила у нее:

- Ты что кричала?

- Я крикнула: «Полундра, принимай пищу! Держи­тесь, братцы!»

- Пищу?  Мы бросали снаряды...

- Не все  ли равно, Нина. Лишь бы помощь была на­стоящей.

Как-то, укладываясь спать после очередной ночной работы, Аня шепнула мне:

- Ты только никому не говори. Сегодня ночью я послала им письмо.

-Кому письмо? - не поняла я.

-Десантникам.

-Что же ты им написала?

-Секрет.

-У тебя уже и секреты появились. Ладно, потом ска­жешь,- пробормотала я, засыпая. А потом забыла спро­сить.

На следующую ночь экипажи двух эскадрилий снова отправлялись с грузом в Эльтиген. А две другие эскад­рильи бомбили передний край фашистов и катера их бе­реговой охраны.

6 декабря, сделав два вылета в Эльтиген и пригото­вившись уже к третьему, мы вдруг получили приказ вместо мешков подвесить бомбы и бомбить Эльтиген. Это было подобно грому средь ясного неба.

- Где десантники? - бросилась Аня к командиру на­шей третьей эскадрильи Герою Советского Союза М. В. Смирновой.

- Не знаю. Выполняйте приказ,- прозвучал сурово ответ.

До самого утра мы бомбили Эльтиген. Это был самый тяжелый приказ из всех приказов за всю войну. Мысль о десантниках не покидала нас. В столовой никто не притронулся к завтраку. Никто не спешил уходить. Не хотелось ни есть, ни пить, ни спать, ни говорить. Все сидели молча в ожидании командира полка, которая улетела в штаб армии. Вернувшись, она с вздохом облегчения сказала:

- Идите спать. Десантники прорвались к Митридату. - А раненые? - спросила Аня.

- Спать! - приказала она нам, не ответив на этот вопрос.- Ночь предстоит очень трудная.

      Потом мы узнали, что десантников вывезли в Тамань на отдых и переформирование.

В январе 1944 года нам пришлось принять участие в десантной операции на мыс Тархан. Морские пехотинцы высаживались после артиллерийской и авиационной обработки берега. В нашу задачу входило уничтожение огневых точек, прожекторов, живой силы и боевой техники­ противника в районе высадки и в глубине обороны. В ту ночь Нина с Аней, возвращаясь с очередного вылета, испытали на себе силу нашего арт-огня, попав в разгар артподготовки в самое пекло.

      - Еле ноги  унесли,  - говорила Нина. - Душа в пят­ки ушла у моего штурмана. До сих пор не отойдет.

- Не отойду,- соглашалась Аня.- Повезло нам, легко отделались. А ты - не испугалась? Все-таки досад­но было бы от своих же пострадать.

Уставали мы до предела. Часто одно лишь желание перебивало все другие: добраться до постели и уснуть. Засыпали мгновенно мертвым сном и просыпались толь­ко к обеду. Каждая минута была рассчитана: короткий от­дых, а затем работа, работа и работа. Взлетает зеленая ракета, Это сигнал к вылету. И сразу аэродром наполня­ется грохотом моторов. Груженные до отказа самолеты выруливают на старт и, сделав разбег, уходят в темноту ночи. И так каждый день.

А однажды... Мы стояли уже полностью одетые для полетов у дороги в ожидании полуторки, чтобы ехать на аэродром. Вдруг возле нас остановилась легковая ма­шина. Из нее выпрыгнул морской офицер. Ему было не более 23 лет. Одет в черную шинель, на голове фуражка с «крабом». Лицо волевое, симпатичное. Глаза - темные, лучистые. Высокий, стройный.

     - Здравствуйте, - раскланялся он с нами, - вы не знаете Аню Бондареву?

- Аню?!- изумились мы. Почти что каждая подума­ла: «Вот так тихоня! Притворялась, что никого не знает», и все дружно закричали:

     - А-н-я-я! А-н-я!

     - Ну что вы раскричались? Что произошло? - ска­зала подбежавшая Аня, застегивая , комбинезон.

     Мы, как по команде, сразу замолчали, выжидательное поглядывая то на нее, то на моряка.

     «Выведем тебя на чистую воду, притвора»,- говорили  наши улыбки.

Аня посмотрела на моряка, и нам показалось, что она покраснела. «Вот-вот, запляшешь ты у нас, скромница». Моряк прервал неловкое молчание:

- Здравствуйте, Аня! Вот письмо, сброшенное вами в Эльтиген. Я храню его до .сих пор как талисман. Оно у меня в кармане, у сердца. Я мечтал познакомиться  с ва­ми и  вашими подругам".

- Эльтигеновец! - ахнули мы и тотчас его окружили. у нас не было ни одного человека в полку, кто не восхи­щался бы морскими пехотинцами. Они были нашими братьями. Кому же на войне больше доставалось, как не им? Все время на голой земле, в грязи, под беспрерыв­ным огнем. И каждый раз, пролетая над передовой, нам хотелось поклониться морской пехоте. А тут перед нами настоящий десантник-эльтигеновец.

     - Расскажите о высадке десанта,- потребовали мы, - не отпустим!

     - В такое приятное окружение я попал впервые,­            пошутил он,- но стоит ли вспоминать?

     - Расскажите,- повторили мы просьбу.

     - Вы же помните, какая ужасная погода держалась в те дни?

           Да. Нелетная,- подтвердили мы.

- Нелетная... Это, по-вашему,- усмехнулся моряк, а мы вышли в море. Волны швыряли наши катера, как ореховые скорлупки. А шторм все крепчал. Про­лив - мелководный, маневрировать трудно. Одни катера не смогли пристать к берегу, другие были раз­биты. Немцы поливали нас огнем. У них позиции были гораздо выгоднее.

- А что же стало с экипажами и десантниками тех разбитых катеров?- задала давно мучивший ее во­прос Аня.

     - Кто остался жив - шли в бой. И десантники, и эки­пажи катеров.

     - А вы? - не унималась Аня.

Что я? - не понял моряк.

Кто вы?

А я - командир катера, девочки,- запнулся он, смутившись от неожиданно вырвавшегося «фамильярно» обращения.

- Не смущайтесь. Мы ж почти что родственники,­ подбодрили мы его. - Рассказывайте.

- В районе Эльтигена гитлеровцы сосредоточили свои лучшие войска. У нас были большие потери. Порт Камыш-Бурун, базу блокадных сил противника и очень удобное место высадки, захватить нам не удалось.

- Да, с Камыш-Буруна и по нам здорово зенитки били, -вставила Аня. Она не отрывала от него глаз. Да и моряк часто посматривал в ее сторону. Казалось, он рассказывал только ей.

Положение десанта из-за, блокады и нехватки артил­лерии и боеприпасов ухудшалось. Днем и ночью под об­стрелом катера перевозили пополнение. А шторм крепчал. Катерам все труднее было прорываться. А потом вдруг над нашими головами появились «кукурузники» И стали сбрасывать нам мешки с продовольствием и боеприпаса­ми. Ваши письма нас согревали. Как  ждали мы вас!  Как волновались за вac!

- А что за нас волноваться? Нам было легче, чем вам,- сказала Аня. - Вы же все герои из героев!

 - Ну, уж, - смутился офицер.

Он определенно нравился Ане, да и нам тоже. Так просто, по-братски с нами держался, что нас это подкупи­ло. Не любили мы развязных парней.

Наша беседа затягивал ась, и мы втайне радовались,  что автомашина задерживается.

- Какие теплые шлемы у вас,- сказал вдруг мо­ряк. - Мы  сегодня ночью на плацдарм переправляемся. В фуражках здорово сифонит.

     - Зато фасон держите, - все смелее становилась на­ша Аня.

     - Просто не успел получить. Спешил.

     - Я бы дала вам свой шлем, но мне без него нельзя в полете. Хотите, я вам принесу теплую шапку? Совсем новая. Вчера получила.

И не успел моряк ответить, как Аня исчезла в домике и тут же выскочила с новой шапкой-ушанкой в руках. Моряк примерил шапку. В самый раз.

- Через три дня я ее вам верну.

Аня небрежно махнула рукой.

- Ладно. Пустяки, какие.

Подошла машина. Мы тепло простились с моряком.

 - Аня, а у нас завтра построение.

- Ну и что?

- А шапка-то уплыла... Что ты окажешь командиру эскадрильи? Не по форме одета. Ай-ай-ай...

-Он через три дня вернется.

-Ха-ха! Какая уверенность.

- А, между прочим, что ты ему писала в письме?

- Я всем, писала. Не ему одному. Его же я и не зна­ла совсем.

     - Говори. Он с тебя глаз не спускал.

-Ох, чует мое многоопытное сердце, что штурман влюбилась, - сокрушенно вздохнула Нина Алцыбеева.

- Да чего там говорить. Тут все яснее ясного. Ну, скажите, кто пойдет на такой риск - выйти на по­строение не по форме. Да, видать, придется теперь Анке целых три дня от командиров прятаться, насмешливо добавила не­давно прибывшая в эс­кадрилью Тася Володина. - Вот я бы не решил­ась  идти на конфликт с комэской .

- Молчала бы уж,­- притворно заступилась за Аню Ульяненко, - ты и сама бы ему шапку с ра­достью отдала. Но ведь твоей шапкой – только что сапоги чистить, больше она ни на что не при­годна.

К нашему удивлению, Аня даже не пробовала защи­щаться. Она была непривычно молчаливой  и только слабо улыбалась в ответ на наши подначки.

Машина подошла к аэродрому, и мы поспешили, все еще перебрасываясь шутками, к своим уже полностью за­правленным горючим и бомбами самолетам.

Прошло три дня. Мы летали бомбить Булганак, Баге­рово. К утру, еле волоча ноги от усталости, спешили к своему домику, чтобы задать один и тот же вопрос хозяйке: «Был?» Мы все ждали моряка, втайне беспокоясь за него. Но на исходе четвертого дня моряк вновь появился в нашем домике. Аня домывала пол и была очень сму­щена, что он застал ее за такой будничной работой. Мы заспешили по своим делам, оставив на этот раз моряка в распоряжении одной Ани.

Он пробыл не более двух часов. Мы видели их у моря на самом краю обрыва. Чайки кружились почти над их головами, а волны рвались на высокий берег. Моряк и Аня весело смеялись. Видно, соленые брызги долетали до них. Им было хорошо вдвоем. И они не прятались ни от чьих глаз.

Объявили, построение эскадрильи. Как же нам не хо­телось их разлучать! Нина Алцыбеева, к всеобщему на­шему удивлению, доложила командиру эскадрильи Смир­новой:

     - Товарищ командир, разрешите младшему лейте­нанту Бондаревой задержаться.

     - Почему?

- Брата встретила. Двоюродного. Совсем  случайно. Вас не было, она не могла вам доложить. Да он через не­сколько минут уедет.

     - Брата? - усмехнулась командир.

     Так мы и не поняли, поверила ли она выдумке Нины.

После этой встречи Аня стала часто, чуть ли не каж­дый день, получать письма. Прозвище «морячка» накреп­ко пристала к ней. Теперь уже па справедливости.

Изменчива и коварна погода на Тамани, особенно зи­мой. Даже в те редкие ночи, когда облака рассеивались над аэродромом, возвращая небу прозрачность и ясность звезд , где-нибудь над морем воздух маг в .одна мгновение  уплотниться в густые облака. И тогда все вокруг сра­зу затягивалось туманам.

И ват подошла та мартовская ночь 1944 года. Когда Аня забиралась в кабину, она на какое-то мгновение обернулась, и в свете фар проезжавшего грузовика я уви­дела ее оживленное  лицо. Кто бы мог подумать, что она летит на последнее в своей жизни задание.

Сначала все шло прекрасно. Мы уже привыкли к опасности, а это задание была не легче и не труднее дру­гих. Маневрировать в зенитном огне и в прожекторах мы уже научились. На в ту ночь нас подстерегала самое страшное, чего боится каждый летчик: туман. Он застал нас в полете внезапно. Постепенно земля стала затяги­ваться белой густой пеленой. Море сливалась с сушей. Никогда еще мы не попадали в такой туман. Никогда еще мне не была так тревожно, как в ту ночь. Особенно беспо­коилась я за Аню. Она летела с только что прибывшей летчицей. И вылетели они позже нас, значит, им будет труднее. Туман еще больше распространится и уплотнится.

Летчик ведет самолет по компасу, напряженно выдерживая курс. Штурман отсчитывает в уме пройденное расстояние по времени полета. А как учесть ветер? Его на­правление и скорость изменились? Снесло? Куда? На­сколько? Ох ,как трудно все определить, не имея специ­альных приборов ! Прошло еще немного времени, и нам открылась чудесная картина. Внизу расстилалось беско­нечное белое поле. Лунный свет придавал ему сказочный вид.

     -Нина, ты не помнишь, чьи это стихи? - спросила и у Худяковой:

Край небес, а может, середина? Дымки сизый свет.

Море с небом слиты воедино, Горизонта нет.

-Ты хоть знаешь, где мы летим, или только стишки вспоминаешь? - разозлилась она.

- Не сердись. Я думаю, что летим уже над землей. Подверни правее на 20 градусов.

     - Не много ли?

- По-моему, ветер изменился и усилился. - Я это определила каким-то шестым чувством. И позже мне ча­сто в полете помогала интуиция.

- Ладно, посмотрим, -недоверчиво протянула моя летчица, но поправку в курс внесла.

Где-то совсем рядом, впереди и сзади, идут по марш­руту боевые подруги,упорно пробиваясь к своему аэро­дрому. Где-то сейчас летит Аня с Тасей.

            Никаких ориентиров, по которым обычно штурман уточняет свое место, не видно. Хватит ли у нас горючего? Спокойно! Спокойно! Надо сосредоточиться. Прики­дываю в уме примерные расчеты. Поглядываю вокруг. Все  время смотрю вниз. До боли в глазах. Ничего, кроме тумана. Только впереди что-то вдруг блеснуло.

     - Где мы? - опять спросила Нина.

     «Откуда я  знаю» - хочется крикнуть, но я сдержива­юсь  и мягко отвечаю:

- В районе нашего аэродрома. Снижайся метров до 300. Мне показалось, что впереди мелькнул наш прожектор- маяк. Все будет хорошо!

     - Показалось или ты видела?                           ­

Нина Худякова учила меня штурманскому мастерству с самого начала и была ко мне требовательна как во вре­мя учебы, так и потом, когда взяла меня к себе в экипаж. Она любила точность. И  четкость.

     - Так ты уверена? - ехидно спросила она меня -Шту-р-м-а-н…

     - Да, - сомнения грызли меня. Но я их подавила. Впереди в густой дымке, не закрытая еще полностью туманом, серела полоса. Вспыхнула и разлилась мутным пятном аэродромная мигалка.

- Маяк! Наш! - закричала я.

- Пощади мои уши, - попросила Нина.

     Летчица спешила. Аэродром еще чуть-чуть прогляды­вался . Но огромная полоса тумана уже подбиралась к узкой  полоске. Поэтому летное поле ярко освещалось:

     - Ух, как красиво!                                                        ­

Нина молчала. Ей было не до эмоций. У нее очень трудная задача: .хорошо посадить машину в сложных  метеоусловиях.

      Когда она выключила мотор, я с восхищением сказала:

  - Мечта, а не посадка.

На КП узнали, что не вернулись Володина и Бондарева. Как они найдут теперь  аэродром? А если горючее на исходе? Какое примут решение? Я сижу в кабине самолета с закрытыми глазами, пытаясь представить положение затерянного в небе экипажа. Горючее на исходе. Что делать? Вошли в туман, решили садиться. А что внизу?' Деревня... лиман... а может, море? Ничего не видно. Тьма и белая пелена вокруг.

Хоть бы Анка учла скорость и направление ветра.  А что изменится, если она и учтет? Все равно все вокруг за­крыто туманом. Они пока летят. Горючего хватит еще ми­нут на 30. Хотя бы какой-нибудь огонек мелькнул у них

на пути! Наверно, Тася сейчас говорит штурману:

- Пора бы уже прибыть домой.

- Да, - отвечает ей Анка. А сама думает: «Навер­но, скорость ветра была большей, чем я предполагала. Но может быть, он дул не так, как нам предсказывали, а менялся - и кто знает в каком направлении?» Но она, наверное, говорит Тасе, как всегда спокойно и ласково: «Ты не волнуйся. Все будет хорошо. Мы еще полетаем» Я верю, что она ,говорит ей ,какие-то хорошие слова. Аня умела это делать. Я вдруг вспомнила , -как после одного комсомольского  бюро, где мне здорово досталось, Аня разыскала меня на берегу моря, где я сидела почти по пояс в снегу, обиженная на весь свет. Тогда я капризно отвернулась от нее, не хотела говорить. Но она сумела найти самые подходящие для этого момента слова, сумела ­доказать мне, что именно я была не права. Когда же ,я вернулись в эскадрилью, на душе моей было легко и тепла.

..я не могла заставить себя уйти с аэродрома. Все сидела и ждала их. Расчетное время полета давно про­шло. Там, на высоте, сильный встречный ветер. Погода и без того отвратительная продолжала ухудшаться.

Мне так хотелось услышать тарахтенье ПО-2, что по­рой и в самом деле слышала его, Но то был только шум крови и ветра в ушах. Дважды мне почудился свет сигнальных ракет.

Светало. Аэродром опустел. А я все стояла и  вслушивалась в небо.

Конечно, Аня с Тасей могли бы вернуться с бомбами, не  выполнив задания. Они видели, что погода ухудшается. Но вернуться с бомбами домой мы считали самым большим позором.

А время летит. Может, они где-то сели. Сели? Хоро­шо, если так. А может, их обили? Ранили? Ко мне подо­шла Худякова.

- Идем, штурман. Ждать уже бесполезно.

Мы шли с ней к поселку пешком и обсуждали все возможные варианты их посадки. В гибель не верили.

В эскадрилье уже стояла тишина. Вряд ли все спали, притворялись. Не спокойно на сердце. Не спится. Не вер­нулись подруги. Многие ворочаются с боку на бок, наверняка думая о невернувшихся. Никому не хочется ве­рить, что таких хороших, веселых девчонок уже нет в жи­вых.

Я не могла больше лежать. Потихоньку встала, подошла карте, лежащей развернутой на столе, кто-то уже до меня думал над ней.

- Ты что? - подала голос Худякова.

- Не спится. Думаю. А ты?

- Тоже думаю.

Зашевелилась на нарах и Оля Яковлева. Подняв го­лову, спросила:

- Что, подъем?

- Если не спишь, подъем!

      Все трое прильнули к карте. Но вот с подушек одна за другой поднимаются головы, и уже все включаются в обсуждение. Заспорили... Штурманы снова и снова про­веряют все расчеты, учитывая скорость и направление ветра, изменившегося во время последнего полета. Склонились  над картой. Плавни... Плавни... По расчетам по­лучилось, что их занесла в плавни северо-восточнее Азов­ского моря.

      Еще до подъема Худякова пошла в штаб, пробить раз­решение лететь на поиски. Полет не разрешили. Ни у кого из головы не выходили Аня и Тася. И каж­дый день уносил с собой какую-то долю надежды.

Прошел уже почти месяц, когда в полк пришло сооб­щение пограничников, что в плавнях нашли наш разбитый самолет и двух мертвых летчиц. А через 4 дня, 28 марта, в  полк  привезли и  два деревянных граба. Они, наверно, летели долго, не видя  земли. Южный  ветер относил их в море. Не видя земных ориентиров, они не могли учесть изменение направления и скорости ветра. Их отнесло очень далеко от маршрута. Наконец они уви­дели впереди спасительную землю, но кончилось горю­чее. Мотор остановился. За счет высоты Тася дотянула  до  берега. Самолет врезался в топкую почву плавней, уткнулся носом в воду, высоко задрав хвост. Приборная доска ударила Тасю в грудь, а бензобак переломил обе ноги. Ане сломало ногу, сектор управления вдавило в бок.  Аня пыталась выбраться из кабины, но, видимо по­теряв сознание, упала. В таком положении их и нашли.

Хоронили Аню и Тасю в поселке Пересыпь, у дороги. Когда гробы опускали в могилу, пошел дождь. Капли дождя смешивались со слезами и текли ручейками по лицу.

Я представила их в плавнях. Нет поблизости жилья, людей. Нет воды, нет пищи. Аня потратила все патроны в обойме пистолета, стреляя в воздух, в надежде, что ее услышат. Отчего та стрельба из пистолета не разнеслась громом по всему свету? Отчего мы не услышали их и не пришли на помощь? Эти мысли еще больше растравляли меня, и я не могла уже сдерживать рыдания. Тяжелое чувство вползает в сердце. А может, они погибли сразу, столкнувшись с землей, до последнего веря в хорошую посадку? А патроны, может, она истратила раньше? Я плакала и сама себе приказывала: «Перестань! Нельзя распускаться. Летать. Надо летать!»

Вскинув  пистолеты, друзья погибших дали прощальный залп-салют. На гробы посыпалась мокрая земля... Все побрели в свои эскадрильи. Было тоскливо и тихо. Кто-то валялся на постели, кто-то переставлял фигуры на шахматной доске.

Я глядела на заплаканные от дождя окна. Не покида­ло страшное чувство горечи от сознания, что никогда не услышишь звонкого смеха друзей. Никогда не увидишь милую улыбку нашей «морячки». Ясных глаз, в которых можно было увидеть ее открытую людям душу.

...прошло педели две. Это большой срок на войне, особенно когда наша армия наступает. 9 апреля наши войска сломили сопротивление врага в Крыму и прорва­ли его оборону. 11 апреля мы получили приказ перебази­роваться в Крым и бомбить отступающие к Севастополю колонны противника. Сборы, как обычна, не заняли мно­го времени.

Я вышла на улицу. Задержалась на берегу моря. Был солнечный день. В воздухе смеялись чайки, славно на не­видимых воздушных качелях стремительно падая и поднимаясь вверх. Море отливало яркой голубизной. Я оста­новилась у обрывистого берега, откуда мы с Аней, быва­ло, любовались морем и вспоминали свое недавнее школьное детство. Аня пересказывала мне прочитанные книги,  а моряках, а их мужестве и отваге. «А в штабе сей­час лежат письма для нее  от моряка-эльтигеновца, - по­думала я. - Надо бы написать ему...»

Послышались голоса подруг. Они звали меня. Пора было ехать на аэродром. Я побежала, было, к могиле проститься с Аней. Но вдруг остановилась как вкопанная. кри­чали слова привета с воздуха или как согревало его в боях Анино письмо? Или он думал о том, что сгорела на войне его первая любовь, не успев еще расцвести?. Трудно оказать.

И пока бежала автомашина к аэродрому, я все смот­рела на удаляющуюся могилу и на моряка.

Многое отошло в далекое прошлое. Но не исчезнет бесследно память о людях. Я и сейчас вижу Аню живой: светловолосая, стройная, подтянутая, с начищенными до блеска орденами стоит она на берегу моря и, улыбаясь, смотрит вдаль. А когда я бываю в Одессе у своих одно­полчан, мне кажется, что вот-вот придет Аня со своим моряком. И с детьми.

В Пересыпи, в самом центре поселка, рыбаки постави­ли нашим летчицам памятник.

 Мимо по дороге бегут и бегут машины. Кто-то оста­новится, снимет шапку, поклонится тем, кто отдал за них свою жизнь в 20 неполных лет, кто летел в пургу, в огонь во имя жизни; кто-то принесет цветы на могилку, посто­ит в молчании минуту...

-Мимо плывут рыболовные сейнеры, катера. Рыбаки Тамани говорят своим детям: «Это летчицы-морячки». Чайки, плавно махая крыльями, низко пролетают над мо­гилой и, взмыв вверх, уносятся снова в море...