Николай помог жене одеться, и они вышли из дому. Уже смеркалось. Идти пришлось далеко, несколько раз их останавливали патрули. К вечеру канонада затихла, да и ружейная пальба стала как будто слабее. Вот и родильный дом. Машу приняли под опеку заботливые нянечки, а Николаю посоветовали несколько часов погулять по городу. С тревогой поглядев на жену, он нехотя вышел на улицу.

Высоко в небе зажигались первые звезды. Со стороны Крещатика слышались частые выстрелы. Где-то за Днепром изредка ухала пушка. На город опускалась ночь...

Когда Николай вернулся в роддом, ему сообщили, что родилась дочь. Потом нянечка вынесла небольшой сверток, туго завернутый в серенькое одеяло. Девочка открыла глаза. И были они голубые, как небо.

— Вся в меня,— гордо сказал отец.— Молодец, Маша.

В это время окно, выходящее на улицу, неожиданно озарил желтый свет сигнальной ракеты, затрещали выстрелы.

Ребенка поспешно унесли...

Детство Ларисы тесно связано с авиацией. Отец ее работал слесарем в авиационной мастерской. На стоянке вокруг самолетов и ангаров девочка рвала цветы, плела венки, пела свои нехитрые песенки. Иногда забредала и на летное поле. Тогда кто-нибудь брал ее за руку и отводил к отцу в мастерскую.

— Ты бы, Николай, присматривал за ней. Неровен час ушибут девчонку...

Удивительно ли, что, получив аттестат зрелости и устроившись на обувную фабрику, Лора, не раздумывая, направилась в аэроклуб.

Домой прибежала радостная, возбужденная.

— Папа, я буду летчицей.

— Что ж, дочка. Когда поступала, меня не спрашивала. Теперь советовать поздно. Скажу одно: не женское это дело. Впрочем, кто знает... Сейчас и не такое случается.

— Та як же ты полетышь? Ты ж гляды высоко не литай, а то вбьешься,— запричитала бабушка.

— Ладно, бабуся, буду летать пониже...

Самолет надо знать досконально. Малейшая неисправность может стоить летчику жизни. А сколько частей в самолете! Сразу не запомнишь. Да и названия все какие-то мудреные, нерусские, но звучат красиво; элерон, лонжерон, фюзеляж.

...Наступила весна. В один из дней курсантов наконец вывели из тесных классов на просторный аэродром к самолету. Но что это? Самолет был установлен «на штырь». Это означало, что продолжается наземная подготовка, И снова курсанты осваивали «коробочку», учились управлять рычагами и рулями, а это почти то же, что и учиться плавать, лежа поперек скамейки. Но ничего не поделаешь, таков порядок...

Лариса Розанова была единственной девушкой в группе. Старозаветная «мудрость» оставила грядущим поколениям немало обидных пословиц и изречений, принижающих женщину как человека. Никто, естественно, не вспоминал их вслух при Ларисе, но порой ей казалось, что даже у инструктора проскальзывают элементы предвзятости. «Он наверняка считает себя неудачником, поскольку именно в его группу попала девушка. А курсанты только и ждут, когда сделаю ошибку,— с горечью думала Розанова.— Не дождетесь, голубчики! Я буду летать не хуже других!»

Она снова шла к самолету, пробовала с закрытыми глазами ориентироваться во всех приборах и деталях.

И произошло чудо. Голос инструктора Станислава Шевченко становился все мягче и теплей. А Лариса, накапливая опыт, волновалась все меньше и все реже делала ошибки.

Она оказалась в первой десятке курсантов аэроклуба, которым было разрешено начать самостоятельные полеты, и была счастлива.

Трудно сравнить с чем-нибудь состояние летчика в свободном полете. Вокруг тебя беспредельные просторы. Внизу проходят редкие облака, а еще ниже, как огромная рельефная топографическая карта, взору открывается земля.

Но романтика — романтикой, а самостоятельные полеты требуют от летчика полного напряжения его воли, обостренного внимания, быстроты, сообразительности. Мало ли какие случайности подстерегают в воздухе. Всего не предусмотришь, И оказавшись один на один с непредвиденным случаем, придется полагаться только на себя. Как ни велико было внутреннее ликование от сознания, что она уже близка к достижению заветной цели, девушка старалась сдерживать себя и не очень проявлять перед товарищами свою радость.

На другой день она явилась на аэродром точно по расписанию. Первый ее полет прошел благополучно. Выслушав инструктора, который советовал быть еще внимательней, Розанова вырулила на стартовую площадку для второго полета.

Выполнив положенные упражнения, она пошла на посадку. Внизу увидела приземляющийся самолет. Ларисе следовало взять правее, но она решила, что времени вполне достаточно, чтобы идущий впереди самолет успел зарулить с посадочной площадки.

На пробеге обе машины столкнулись...

Самообладание покинуло Ларису. Не помня себя, выскочила она из кабины и бросилась бежать...

Летчица не испытывала никакой физической боли — она ничуть не пострадала. Но моральная травма была нестерпимой.

«Все погибло! Никаких оправданий мне нет. Во всем виновата только я одна. Какой я к черту летчик! Теперь меня с треском отчислят из аэроклуба. И поделом! Да и не буду я дожидаться этого. Надо уйти самой. Бежать, бежать без оглядки, куда глаза глядят!»

Далеко за летным полем девушка рухнула в густую траву и зарыдала, уткнувшись лицом в землю.

Итак решено: надо бежать. Но как уйти отсюда сейчас? На ней летный комбинезон. Не пойдешь же в нем через весь город. А платье осталось в чемоданчике, в раздевалке. Пойти туда — ребята подымут на смех... Придется подождать, пока закончатся полеты и все уйдут. Послышались приближающиеся шаги. Это товарищи разыскивали беглянку. Курсанты хотели знать, не ранена ли она, как ее самочувствие.

Ей сказали, что на старте ее ожидает инструктор.

Нет, она не пойдет! Зачем ей идти?..

Ребята поняли состояние молодой летчицы, оставили ее одну.

Дождавшись темноты, Лариса побрела в город, не заходя на аэродром. Так в летном комбинезоне она долго бродила по затихшим улицам и только в полной темноте притащилась домой усталая, разбитая, внутренне опустошенная.

Дома ее ожидали командир отряда и инструктор.

Первой мыслью Ларисы, когда она услышала страшное слово «война», было — немедленно идти в военкомат и проситься на фронт. За плечами у нее были курсы пилотов Киевского аэроклуба и Херсонская летная школа. Она не только имела знания, необходимые военному летчику, но и освоила штурманское дело, получила звание инструктора-летчика, уже подготовила три группы курсантов к поступлению в летную школу и продолжала работать в Московском аэроклубе, готовя новые кадры для военных авиационных школ.

В военкомате пришлось выслушать короткий, но категоричный отказ. Оставив на всякий случай заявление с просьбой об отправке на фронт и попросив дать ему ход, расстроенная Лариса зашагала домой.

1 августа Московский аэроклуб был эвакуирован в Рязанскую область. Началась работа на новом месте. А сводки с фронта становились все тревожней, враг приближался к Москве. Валя Гвоздикова, Аня Демченко и Лариса Розанова снова обратились в военкомат, и снова получили отказ.

Наконец в начале октября девчат вызвали в Московский совет Осоавиахима. В кассе аэроклуба на всех троих оказалось только 60 рублей и 80 копеек. Нечего было и думать, чтобы на эти деньги нанять подводу до станции, а затем приобрести три железнодорожных билета. До станции предстояло пройти 25 километров. Это не смутило девушек, и ночью они отправились в путь. Стояла глубокая осень, ноги увязали в грязи, моросил дождь, холодный ветер пронизывал до костей. И все же девушки добрались к утру до станции Кремлево.

В Москве они узнали, что известная летчица Герой Советского Союза Марина Раскова формирует авиационный женский полк.

Ларису Розанову зачислили в штурманскую группу. Узнав об этом, она запротестовала: ей хотелось летать летчицей. Но рапорт был оставлен без последствий. На вторую просьбу девушка тоже не получила ответа. И только после третьего рапорта ее вызвала к себе Раскова.

Она выглядела очень усталой.

— Женщин-штурманов у нас мало,— услышала Лариса.— Вы окончили курс штурманского дела и имеете опыт и навыки обучения молодых курсантов. Вам придется обучать неопытных штурманов в боевой обстановке. Я считаю, что вы принесете больше пользы здесь. Чем скорее молодью штурманы освоят свою специальность, тем скорее и вы попадете на фронт.

Потом, видимо желая смягчить впечатление от сурового отказа, Марина Михайловна добавила уже более мягко:

— А выбирать специальность будете после войны...

Учеба наша протекала главным образом в Н-ске. Здесь я впервые встретилась с Ларисой Розановой.

По окончании курсов при школе Ларису назначили штурманом эскадрильи, в которой служила и я. Здесь мы с ней и подружились.

Боевой счет эскадрильи открыли командир эскадрильи Сима Амосова и штурман эскадрильи Лариса Розанова. Страха в первом полете Лора не ощущала, не было даже тревоги за себя. Она летела с таким чувством, будто впереди ждет какое-то интересное приключение и любопытное зрелище.

Впервые страх заполз в ее душу на пятом полете, когда она находилась над Матвеевым курганом. Здесь их обстреляли из крупнокалиберного пулемета. Но состояние страха длилось всего какую-то долю секунды, когда к самолету потянулись линии трассирующих пуль. Как только Лариса заметила, что линии эти проходят мимо, не задевая их машины, страх прошел, и она рассмеялась: «Оказывается, не всякая пуля ранит». Но вскоре Лора убедилась и в другом; не всякая вражеская пуля пролетает мимо.

Розанова дружила с Верой Тарасовой, штурманом другой эскадрильи. В первый же боевой вылет самолет Веры и Любы Ольховской не вернулся на свою базу.

Это был страшный удар для Ларисы. С Верой они учились в летной школе, потом переписывались, в полку встретились снова и еще больше сдружились... Ужаснее всего было то, что никто не мог сказать ничего определенного о случившемся.

И только значительно позже, когда шли бои на Кавказе, Лариса услышала от пехотинцев, что в июне 1942 года они наблюдали в районе Донецка, как падал сбитый советский самолет По-2. «Самолет попал под сильный обстрел вражеских зениток,— рассказывали бойцы.— Он резко пошел на снижение. Мы подумали, что летчик, наверное, убит. Но, даже падая, самолет держал курс на восток, к своим. А обстрел продолжался. Помочь мы ничем не могли. Самолет не дотянул до своей территории и остался недосягаемым для нас. Экипаж, скорее всего, погиб».

По всем признакам это и был самолет Любы Ольховской и Веры Тарасовой.

На очередное боевое задание я вылетала с Ларисой Розановой. Нам предстояло бомбить скопление противника на одном из участков фронта.

Подробно изучив маршрут, мы разобрали все возможные варианты подхода к цели и отхода от нее, уточнили метеоданные, проверили подвеску бомб.

И вот мы в воздухе. Плавно набрали высоту. Прошли линию фронта. Нас встретила полнейшая тишина; ни выстрела, ни ракеты, ни огонька. Уж не сбились ли с курса? Нет— вот извилистая линия реки, все правильно. Скоро цель. Штурман еще раз проверила все расчеты, сличила карту с землей. Все в порядке.

Осветив местность с помощью САБ, Лариса спокойно и тщательно прицелилась и сбросила все бомбы серийно, Мы еще не успели услышать разрывов, как в небо взметнулись четыре прожекторных луча и цепко схватили наш самолет. Огненными шарами вокруг машины вспыхнули разрывы снарядов. Это был один из первых моих боевых вылетов. Я на секунду растерялась и машинально отжала ручку управления. Самолет клюнул и стал пикировать...

А Лора Розанова мгновенно оценила обстановку: приборы показывали, что через несколько секунд мы врежемся в землю. Будучи летчицей, она поняла мое состояние и схватилась за ручку управления. Самолет снова принял горизонтальное положение.

Я очнулась от оцепенения и начала выполнять противозенитный маневр, а Розанова подавала команды:

— Влево! Вправо! Разрывы подходят все ближе. Держи скорость! Скорость! Еще вправо! Быстрее маневрируй!

Самолет вздрогнул. Это было прямое попадание... Уже несколько больших рваных дыр зияли в плоскостях. А мы продолжали метаться то вправо, то влево. Розанова следила за землей и воздухом, она подавала команды. Я действовала, как автомат. Ни волнения, ни страха уже не чувствовала. Гитлеровцы остервенело продолжали обстрел. На бархатно-черном фоне ночного неба в перекрестье голубых лучей метался наш маленький По-2, похожий на серого ночного мотылька, метался, пытаясь вырваться из смертельных щупальцев прожекторов. Высота была менее тысячи метров, скорость небольшая, и снаряды, нацеленные с упреждением, проходили пока мимо. Отдав ручку от себя, я резко увеличила скорость, и мы ушли в сторону вражеского тыла. Немецкие зенитчики, видимо, решили, что мы подбиты и идем на их территорию сдаваться в плен. Огонь прекратился, лучи прожекторов и огненные трассы были перенесены на другие самолеты.

Оказавшись далеко за линией фронта, в тылу врага, мы развернулись и взяли курс на свой аэродром.

— Молодец, Маринка, справилась!— услышала я в переговорной трубке голос Ларисы.

— Это ты, Леся, молодец! Вот мы и получили боевое крещение!

Для меня тот полет явился действительно боевым крещением, хотя по счету он числился семнадцатым.

Обратный путь был нелегок. Искалеченный самолет плохо слушался рулей. К тому же испортилась погода, резко ухудшилась видимость, а до аэродрома было еще далеко.

— Дотянем ли?— спрашиваю штурмана.— Так ли идем? Проверь курс! Верны ли расчеты?

— Хорошо, перепроверю.

— Почему не виден маяк?

— Мариночка, все хорошо. Это видимость плохая, вот в чем дело. Держи курс,— подбадривала меня Лариса.

...Много лет прошло с той поры. Случалось в моей жизни разное. Бывали ситуации, когда приходилось задавать самой себе вопрос, выдержу ли еще один немыслимо трудный переход. В такие моменты я всегда вспоминала свою подругу Ларису Розанову и ее слова: «Держи курс, Маринка. Все в порядке!..»

Но вот, наконец, и аэродром. Только уже совсем близко подлетев к нему, мы увидели тусклый свет приводного маяка-прожектора. Перед третьим разворотом я помигала бортовыми огнями, запрашивая разрешения на посадку. Внизу зажглись фонари «летучая мышь», обозначавшие посадочный знак. Огни все ближе, и вот самолет коснулся колесами грунта.

Когда я, зарулив на заправочную полосу, выключила мотор, мы обе несколько минут сидели не шелохнувшись в своих кабинах. Силы нас покинули. Потом постепенно пришли в себя, выбрались из кабин и зашагали на командный пункт.

Евдокия Давыдовна Бершанская встретила нас, как родная мать. Наш успех обрадовал ее не меньше, чем нас самих. Еще бы! Мы, ее питомцы, не растерялись, справились в сложной обстановке. А о том, что обстановка была не из легких, Бершанская уже знала из докладов вернувшихся раньше нас экипажей. Они видели, в какой переплет мы попали над целью.

В начале июля сорок второго года мы базировались в станице Ольгинской. Отсюда далеко на горизонте можно было различить неясные очертания Ростова-на-Дону, Тяжелые немецкие бомбовозы, делая один заход за другим, обрушивали на город тонны фугасок и зажигательных бомб. От глухих разрывов вздрагивала земля. Черные густые клубы дыма поднимались к небу. Это горел Ростов, а там до войны жила мама Ларисы Розановой. И хотя Лора знала, что матери сейчас нет в том аду (она работала вольнонаемной в воинской части), девушка очень страдала. Ей до слез было жаль этот красивый, зеленый, уютный, такой дорогой сердцу город...

Там, в Ольгинской, для Розановой свершилось важнейшее событие в жизни — ей вручили партийный билет.

В январе 1943 года Лариса снова попыталась осуществить свою мечту стать летчицей. На этот раз просьбу ее удовлетворили, она была назначена командиром звена.

На Кубани ранней весной все дороги превращаются в сплошное жидкое месиво. На аэродроме появились огромные разводья, остановился весь транспорт. Ни одна машина не могла стронуться с места. Прекратили действия артиллерия и танки. На фронте наступило временное затишье.

Для боевой работы авиации, как известно, нужны бомбы, бензин. А подвоза не было. В батальоне аэродромного обслуживания кончились продукты. Уже в течение нескольких дней личный состав полка питался одной кукурузой. Не было ни хлеба, ни соли.

Бершанская вызвала летчиц и разъяснила, что нужно вылететь на аэродром Кропоткин, получить там муку, крупу, соль, сахар, взять бомбы и бензин.

С огромным напряжением мы вырулили самолеты по грязи и поднялись в воздух. Прибыли в Кропоткин, загрузили машины. Звену Розановой пришлось везти бензин. Каждый самолет брал с собой десять канистр весом по 20 килограммов. Канистры прикрепляли по три штуки на каждую плоскость да в заднюю кабину — еще четыре. Летчик был со всех сторон окружен бензином. Нагрузка на самолет получилась большая, лететь надо было с особой осторожностью, бреющим полетом, на высоте 3—5 метров от земли. А главное—от нас требовалась исключительная внимательность. Неровен час, вывалится из-за облаков немецкий истребитель, и тогда достаточно одной пули, чтобы взорвать самолет. Но летчицы справились и с этим заданием. Каждый экипаж в тот день сделал по три вылета.

А ночью Лариса со штурманом эскадрильи Верой Велик вылетела бомбить фашистскую технику в станице Славянская.

В конце апреля 1943 года техник звена Галя Пилипенко снаряжала своего командира Ларису Розанову в далекий путь, в тыловой город Армавир. Ее самолет уже давно выработал положенный ему ресурс, мотор был старый, через прокладки во всю хлестало масло, подтекал бензобак. Золотые руки техника, казалось, сделали все возможное для продления жизни мотора, но в аэродромных фронтовых условиях добиться большего было нельзя. Требовалось срочно перегнать самолет в полевые авиаремонтные мастерские (ПАРМ) к верному другу всех летчиков опытному инженеру Федору Степановичу Бабуцкому. Пилипенко радовалась за своего командира, радовалась, что Лариса немного отдохнет в сравнительно спокойных условиях прифронтового тыла. Только иногда Галю мучила тревожная мысль: «Дотянет ли командир на такой развалюхе до ПАРМ.а, ведь покрыть надо двести километров».

Опробовав мотор, Лариса подала сигнал «убрать колодки», приветливо взмахнула рукой и дала газ. Первый раз за время войны она покидала полк.

Полет продолжался больше двух часов. Наконец показался Армавир. После маленьких взлетных площадок городской аэродром показался Ларисе просто необозримым. У ангара ее ожидали техники ПАРМа, и летчица зарулила прямо к ним.

Чуть в стороне Лариса увидела автобус, который отвезет ее на отдых. Дверь автобуса была гостеприимно открыта. На переднем сиденье она заметила техника своего полка Сашу Платонову, а рядом инженер-капитана в синей шинели. Поздоровавшись на ходу, Лариса прошла прямо к начальнику ПАРМа инженеру Федору Степановичу Бабуцкому. Четко доложив о прибытии, она вручила Бабуцкому формуляр и другую документацию на самолет. После доклада начались обычные расспросы: как идут дела в полку, что нового, как воюют девушки?

Закончив расспросы, Бабуцкий предложил летчице пройти в автобус и дал команду отправляться.

— Прежде всего пообедаем, потом вы отдохнете,— сказал Федор Степанович,— а завтра вам, товарищ Розанова, предстоит работенка. Не откажетесь?

— Буду рада, А что за работенка, если не секрет?

— Да тут одного капитана надо подбросить в Грозный.

— Батюшки, какая же это работенка! Одно удовольствие,— засмеялась Лариса.

— Ну, в таком случае позвольте познакомить вас с инженером Литвиновым, Вот-с, прошу любить и жаловать, инспектор из штаба воздушной армии.

С переднего сиденья поднялся капитан, представился:

— Илья Литвинов.

— Очень приятно. Лора Розанова,— заметно смутившись, протянула новому знакомому руку.

Литвинов, словно не заметив волнения девушки, начал расспрашивать, есть ли у нее здесь знакомые и где она думает остановиться. Лора ответила, что в Армавире живет мама ее однополчанки Сони Бурзаевой, что все девушки, которым приходится перегонять самолеты на ремонт, всегда останавливаются там и она тоже надеется устроиться у Бурзаевой. Молодые люди разговорились и незаметно доехали до места. Из машины они выходили уже как старые знакомые.

В конце обеда Бабуцкий, которого молодежь называла «батей», предложил:

— А не устроить ли нам, товарищи, в честь прибытия представительницы прекрасного пола коллективный поход в театр? Кстати, сегодня «Платон Кречет» Корнейчука, и в пьесе есть замечательная женская роль.

Предложение «бати» всем понравилось. Литвинов попросил разрешения сопровождать Ларису в театр и зайти за нею. Розанова ссылалась на усталость. Но инженер-капитан так просил не огорчать его отказом, а взгляд его был так красноречив, что Лариса заколебалась.

— Ну, хорошо,— наконец сказала она,— если не просплю, встретимся у входа в театр.

На тихой улочке, в зарослях сирени и желтой акации примостился маленький домик в три окошка с резными ставнями. Рядом с ним ворота с, калиткой. Нужно потянуть за веревочку, поднимется железная щеколда, и тогда, открыв калитку, попадешь на заросший молодой травкой двор, увидишь маленькое крыльцо. Лариса без труда нашла по адресу этот домик. В нем жили мать Сони Бурзаевой с младшей дочерью. В тесной уютной квартирке с геранями на окнах, с чисто выскобленными полами ее встретили как родную. Сонина мама сразу принялась хлопотать с самоваром, поминутно отрываясь, чтобы расспросить о Соне. Выпив чашечку чаю, Лариса попросила извинения и прилегла отдохнуть.

После спектакля Лариса и Литвинов вышли из театра и решили побродить по незнакомому городу. Было темно, и они долго блуждали по улочкам. Только далеко за полночь Литвинов привел Ларису к домику Бурзаевых. Здесь они и расстались.

Ровно в восемь утра Розанова была на аэродроме. У самолета ее уже ждал Литвинов. Она села в кабину пилота, инженер-капитан — в кабину штурмана. Попет длился недолго и прошел вполне успешно.

В Грозном у капитана было много дел, и Лариса подолгу оставалась одна. На фронте она привыкла выпадавшие свободные часы использовать для сна. Это называлось «добирать» упущенное. Но теперь многое изменилось. Лариса уже не могла спать, как прежде. Она узнала, что такое бессонница. А виновницей этому была встреча с Ильей...

Срок командировки окончился, и Лариса должна была перебросить Литвинова обратно в Армавир, а затем в Краснодар. Перед вылетом в Армавир оба пришли на аэродром задолго до назначенного часа и, пока техники готовили самолет, прохаживались по зеленому полю. Незаметно для себя они уходили все дальше и дальше. Илья взял Ларису за руку и, справившись с волнением, сказал о самом главном, о том, что он ее любит.

В полку даже самые близкие подружки ничего не знали о возникшем у Ларисы большом чувстве.

В боях за Кубань Розанова совершила много боевых вылетов. Летала она со штурманом Лелей Радчиковой, Внешне все шло, как раньше. Но однажды на аэродром с треском влетел запыленный мотоцикл. Мотоциклистом оказался капитан Литвинов. У него были считанные минуты свободного времени, и ему нужно было повидаться с Ларисой. Пока Литвинов носился от одного самолета к другому, Лариса выруливала на старт. Капитан подъехал к ее самолету в тот момент, когда летчица выключила мотор и двинулась было на КП, где собирался летный состав. Только тут она заметила Илью. Но поговорить им не удалось...

В тот день, вернувшись с боевого вылета, я подошла к Ларисе и спросила, что вызвало столь необычный визит капитана. И Лариса открыла мне свое сердце. Я услышала о ее встрече с Литвиновым в Армавире, о полете с ним в Грозный и о возникшем у них серьезном чувстве. Я искренне порадовалась за подругу и пожелала ей большого счастья.

Через несколько дней Илья Литвинов снова приехал в полк. На этот раз он, кажется, проверял работу наших «вооруженцев». Розанова в ту ночь выполняла боевые задания и, хотя капитан долгое время находился на старте, им так и не удалось встретиться. Только утром после полетов мы увидели их вместе в нашей столовой. Девчата немедленно окружили Илью и Ларису и произнесли тост за их крепкую дружбу и здоровье, за их совместное счастье после войны...

На смену жаркому лету 1943 года пришла слякотная и ненастная осень. Часто весь горизонт застилало сплошным туманом, над головой стояла тяжелая непроницаемая облачность, иногда моросили унылые дожди. В таких метеорологических условиях начались бои за освобождение Тамани. Здесь нас со всех сторон окружала вода: с севера подступало Азовское море, с востока — Темрюкский залив, с юга — Ахтанизовский лиман, а с запада — Таманский залив. Часто бывало, что туман застилал территорию, нужную для ориентировки, и невозможно было понять, где туман, а где вода. Тогда у нас и родилась поговорка:

Это, братцы, не туман,

Это море да лиман...

Ларисе Розановой в такую погоду предстояло совершить свой пятисотый боевой полет. Ей со штурманом Лидой Лошмановой поручили бомбить вражескую технику на окраине Тамани. Подлетев к Таманскому заливу, девушки увидели сплошную белую стену. Как быть? Не возвращаться же в такой торжественный день, не выполнив задания!

Решили пересекать залив вслепую. Было жутковато. К счастью, уже через несколько минут они увидели в разрывах тумана город и полыхавшие в нескольких местах пожары.

«Молодцы дневные бомбардировщики,— подумала летчица,— поработали на славу!»,— и уверенно направила свой самолет на западную окраину Тамани, туда, где согласно разведданным было замечено скопление немецких танков и техники. Но ударили зенитные пушки. Заградительный огонь был таким плотным, что пришлось отвернуть.

Попробовала подойти к цели с другой стороны, но и там ее встретил такой массированный огонь, что прорваться сквозь него не было никакой возможности.

Тогда Розанова решила выключить мотор и бесшумно планировать на цель. Она надеялась, что противник не заметит в темноте ее маневра. И хитрость удалась.

В ночь на 24 декабря 1943 года экипаж Ларисы Розановой — Марии Ольховской*, вторично вылетев на задание, попытался подойти к цели со стороны вражеского тыла. Девушки успешно выполнили задуманное. Но самолет тут же был схвачен прожекторами. Зенитки врага открыли огонь. Розанова взяла курс на свою территорию, однако в мотор попал осколок снаряда. Мотор заглох. Машина стала терять высоту. Шедшие сзади Катя Пискарева со штурманом Лидой Лошмановой видели это и, чтобы помочь подругам, сбросили на вражеские прожекторы две бомбы. Затем, лавируя между разрывами снарядов, Пискарева вывела свой самолет из зоны огня.

Повезло и Розановой с Ольховской. Летчице удалось посадить подбитый самолет в районе, где располагался один из наших инженерно-строительных батальонов.

Связавшись по телефону с КП воздушной армии, Розанова доложила о происшедшем заместителю командующего генералу Слюсареву. Она сообщила, что посадка произведена в одном километре северо-восточнее Керчи в пункте Колонка, недалеко от передовой. И добавила, что участок простреливается противником.

Выслушав доклад, Слюсарев приказал экипажу оставить самолет и на попутных машинах добираться в полк.

— Товарищ генерал, разрешите мне остаться с самолетом,— взмолилась Розанова.

Генерал был прославленный в боях с фашистами летчик, Герой Советского Союза. Он понял тревогу летчицы, боявшейся остаться «безлошадной» и разрешил ей быть при самолете.

На другой день, проводив Машу Ольховскую, Розанова отправилась на КП воздушной армии. Не застав генерала Слюсарева, девушка решила действовать на свой страх и риск. Она добилась, чтобы командир ремонтной части выделил четырех техников, которые вместе с летчицей отправились к поврежденной машине.

Осмотр «ласточки» показал, что осколками снаряда пробиты два цилиндра и выхлопной патрубок, что в результате удара при посадке сломан винт и снесено шасси. Два техника поехали на аварийный пункт за запчастями, а их товарищи приступили к работе.

Ремонтники были отличными специалистами своего дела, И хотя работать им пришлось только по ночам (гитлеровцы непрерывно обстреливали местность), за четыре ночи самолет был почти целиком восстановлен. Оставалось поставить винт. Но его надо было привезти с Большой земли, то есть с таманского берега. Утром 30 декабря Лариса отправилась на аварийный пункт, откуда она рассчитывала переговорить с полком и попросить ускорить доставку винта.

Дежурная у рации молоденькая связистка с выбивающимися из-под шапки белокурыми волосами приветливо встретила летчицу. Не прошло и нескольких минут, как связистка передала микрофон Ларисе.

— Здравия желаю, товарищ гвардии майор! Это я — Розанова.

— Здравствуй. Ты молодец,— услышала она голос Бершанской.— Ничего не говори, я все знаю. Поправилась ли «ласточка»? Может ли летать?

— Может, может, только необходим винт. Пришлите, пожалуйста, поскорее.

— Сегодня прилетит связной. Что у тебя еще?

— У меня все.

— Тогда до свидания! Ждем тебя.

Розанова поблагодарила связистку и осталась на аэродроме ожидать самолет, который должен привезти винт.

Медленно потянулись часы ожидания. Потом кто-то крикнул снаружи: «Летит!» Розанова выскочила на поле. Не сразу обнаружила она темную точку над горизонтом. На бреющем полете с таманского берега летел маленький По-2. Все ближе подходил он к Керченскому берегу. И вдруг... из-за облаков вывалился Ме-109, за ним второй. Оба фашиста пошли в атаку на беззащитный По-2, и через минуту все было кончено. Но вот показались истребители с красными звездами на крыльях. В небе над аэродромом завязался воздушный бой. Один «мессер» вскоре задымил и свалился где-то за пределами аэродрома, второй ушел в облака.

Лариса стояла в оцепенении. В какие-то считанные минуты на ее глазах разыгралась страшная трагедия. Сколько было в маленьком самолете людей? Один летчик или с ним находился штурман? Что теперь с ними? А ведь они везли винт для ее самолета. Девушка почувствовала себя как бы виновной. Она обернулась, ища поддержки. Но все, кто был на аэродроме, уже бежали к месту падения самолета. Раздумывать было некогда. Лариса бросилась за ними.

Еще издали она увидела бесформенную груду обломков и поняла, что уцелеть там ничего не могло. Она подбежала к самолету. Летчик был мертв. Из-под обломков торчал конец злополучного винта...

Летчик оказался офицером связи из воздушной армии. Нервы Ларисы не выдержали, и она горько зарыдала. Тело погибшего бережно подняли и понесли к землянке. Аварийная команда приступила к разборке обломков. Техники тщательно осматривали все, что уцелело. Тут-то и было обнаружено, что винт остался цел, только дал небольшую трещину. Техники решили, что до Пересыпи он дотянет.

Ночью винт был поставлен на самолет, а на рассвете Розанова вылетела.

Взлет прошел благополучно. Над проливом было ясно, но таманский берег закрыло туманом. Прижимаясь к воде, Розанова летела навстречу солнцу, выплывавшему из-за горизонта. Она летела домой. После стольких тревог и волнений хотелось обязательно попасть к своим, на встречу Нового года.

Кончился Керченский пролив, и машину окутала молочно-белесая пелена тумана. Земля просматривалась только непосредственно под самолетом. Никаких ориентиров, а высота—всего пять—семь метров. Благоразумие подсказало решение — произвести посадку, переждать туман.

Но вот, наконец, она разглядела Пересыпь и родные «уточки». Опытный глаз сумел обнаружить их, хотя они и были замаскированы. Увидела Лариса и КП. И тут же с ходу развернулась, произвела посадку.

...В апреле 1944 года Розанову назначили на должность штурмана полка. В полку были организованы курсы по переподготовке «вооруженцев» и техников на штурманов, а также читались лекции для летного состава по штурманскому делу. Подготовку молодых штурманов Розанова всегда проверяла сама.

Особое внимание было уделено штурманской подготовке летного состава, когда боевые действия передвинулись на территорию Белоруссии. Здесь редко встречались большие, хорошо запоминающиеся ориентиры. Масса маленьких хуторов, обилие лесов, болот, сложная сеть проселочных дорог и небольших речушек — все это затрудняло ориентировку даже опытным штурманам, могло привести к вынужденным посадкам, к бомбометанию не по заданным целям.

Когда же Красная Армия стала вести бои с гитлеровцами на территории Польши, в нашем полку было введено фотографирование результатов бомбежки по целям. Сначала такой контроль провела командир полка Бершанская, летавшая со штурманом полка Розановой. С тех пор и до окончания войны отдельные экипажи снабжались фотоаппаратами, которые производили автоматический фотоконтроль. После проявления пленок штаб имел на каждый боевой вылет фотодокумент результатов бомбометания по цели.

В одну из ночей вслед за другими экипажами на боевое задание вылетели Лариса Розанова с летчицей Катей Пискаревой.

Лейтенант Пискарева... Увидев впервые эту маленькую светловолосую девушку с зеленовато-голубыми глазами, в которых постоянно светились искорки веселых смешинок, трудно было поверить, что она — боевой летчик. А между тем это был влюбленный в небо, смелый до дерзости командир авиазвена, это была летчица, еще до войны являвшаяся инструктором Калининского аэроклуба. Все в полку любили Катю за неунывающий характер, за верную дружбу, глубоко уважали ее за летное мастерство. Пискарева была довольна, что с нею летит штурман полка. А ночь выдалась такая, хоть стихи пиши! Ясная, звездная, без единого облачка.

Самолет уже приближался к цели, когда девушки увидели, как впереди пять мощных прожекторов скрестились и ведут маленькое светлое пятнышко — самолет. Вскоре к пяти лучам присоединились еще три. Заработали зенитки. Вокруг светлого пятнышка запрыгали вспышки разрывов снарядов. Самолет был наш. Это кто-то из подруг попал в беду. Читатель, тебе, наверное, случалось видеть в кино, как бьют из пулемета по наступающей пехоте. Как в такие мгновения вспыхивают фонтанчики земли совсем рядом с головами бойцов. Как пули с зловещим посвистом врезаются в землю. В такие минуты даже зрителю в кинозале хочется закрыть голову руками и вжаться в землю, чтобы не слышать этого свиста. Но бойцу надо идти вперед. Вот он ткнулся в землю, притаился и не дышит, но это всего на несколько секунд, потом приподнимает голову, поднимается сам и вновь устремляется вперед, туда, откуда ведет огонь враг.

Летчику в воздухе некуда укрыться: там нет земли, Перед ним только дикая пляска огня вокруг самолета.

Одна мысль тогда сверлила наш мозг: там, в самолете, подруги ведут отчаянную борьбу за жизнь. И они совершенно беззащитны. Единственная возможность спасения — это маневр, но в лучах прожекторов ослепленные летчица и штурман ничего не видят...

Пискарева и Розанова, не раздумывая, врезались в огонь, спеша на выручку подругам. Катя мастерски маневрировала. Она вела самолет змейкой: то длинной, то короткой, не давая возможности прицелиться зениткам и упорно пробивалась к переправе. Сбросив САБ, Розанова наклонилась за борт, рассматривая выхваченный из мрака ночи клочок земли. По самолету ударили три голубых луча. Глаза резануло ослепительным светом, навернулись слезы, в горле запершило от пороховых газов. По обшивке самолета забарабанили осколки.

Но Пискарева искусно «плела» свой сложный противозенитный маневр. Потом на самолете Пискаревой — Розановой скрестились лучи всех прожекторов. Это означало, что их подруги вырвались из огня и света. Отбомбившись, Лариса сбросила вторую САБ. Ее свет несколько ослабил действие ярких лучей прожекторов. Прикрывшись рукавом, штурман внимательно рассматривала переправу и подходящие к ней дороги. Ага! Вот она цель: длинная колонна автомашин и много движущихся точек. По команде штурмана летчица повернула на 15 градусов. Идеально выдерживая режим полета, она создала штурману возможность для точного бомбометания.

Но в те секунды, когда самолет находится на боевом курсе, он является верной мишенью для зенитчиков врага. Машина вздрогнула от попадания осколков. Ее качнуло, накренило на крыло. Несмотря на прямое попадание снаряда, Розанова не отрывалась от прицела.

— Держать боевой курс! — скомандовала она. Последним усилием воли Катя Пискарева привела искалеченный самолет в горизонтальное положение.

Томительны долгие секунды прицеливания... Наконец штурман нажимает на рычаг бомбосбрасывателя, и бомбы летят вниз, в цель.

— Готово. Пошел! — подает Розанова сигнал отхода.

Пискарева снова принимается выписывать змейки и маневрирует, экипаж спешит уйти от обстрела. А штурман наблюдает за результатами бомбежки. Бомбы взорвались в самой гуще машин. Взрывной волной подбрасывает самолет. На земле мелькают частые вспышки.

А обстрел продолжался. Трудно вырваться из клещей прожекторов на тихоходной машине. Обе пережили мгновения, когда казалось, что наступил конец. Но суворовский закон «Сам погибай, а товарища выручай» действует безотказно. На помощь пришли подруги, следовавшие за их экипажем. В небе снова вспыхнули светящиеся авиабомбы. Пискаревой и Розановой стало легче, наконец они вышли из зоны света и огня в спасительную темноту.

Так проходил один вылет. А их было у нее, у Героя Советского Союза Ларисы Николаевны Литвиновой, 816!

Когда я услышала по радио, что одна из пионерских дружин будет называться именем моей дорогой подруги, мне вспомнилась ночь в багровых сполохах огня, треск раздираемых осколками плоскостей и спокойный голос Ларисы:

— Маринка, идем правильно. Держи курс! Я знаю, пионеры дружины имени летчицы Литвиновой не ошиблись в своем выборе. По таким людям, как она, можно держать курс. Он обязательно выведет к цели.

* Мария Ольховская — однофамилица погибшей командира эскадрильи Любы Ольховской.