Дрягина Ирина
КОМИССАР ЭСКАДРИЛЬИ
С Ириной мы встретились после долгой разлуки. В апреле 1968 года вместе ехали в Куйбышев, куда нас пригласили ребята из школы имени гвардейского женского Таманского авиаполка. Обе очень обрадовались возможности провести вместе неделю, и не успел поезд тронуться, как для нас все вокруг перестало существовать.
Ирина вытащила из сумочки письмо:
— Вот, из Саратовского сельскохозяйственного института пишут. Меня там, оказывается, помнят. Просят рассказать о себе подробнее — институт, мол, должен знать своих героев,— Ирина рассмеялась.— Видишь, они молодые, а я для них уже личность историческая. Превращаемся в «бронзы многопудье». Смешно, Маринка, смешно и странно. А я все еще чувствую себя девчонкой, комсомольский порыв до сих пор ощущаю. Хорошая у нас закваска! — Ирина обняла меня за плечи.— Я им про это и напишу, как мы на войне стихи сочиняли, как сельхоз-инвентарь чинили на освобожденной земле, как ясли организовывали в отбитых у фашистов селах. Мне почему-то не про войну им хочется писать, а про нашу комсомольскую жизнь, про то, как мы жить любили. Этому у нас можно поучиться...
Ирина замолчала и стала смотреть в окно. Воспоминания не оставляли нас...
Вот уже замелькали платформы пригородных станций. Мы обе начали волноваться. Зашипел репродуктор, и по вагону зазвучал глубокий женский голос:
Издалека долго
Течет река Волга,
Течет моя Волга...
Поезд вошел в вокзал и мягко остановился. Мы увидели куйбышевских школьников в пионерских галстуках.
Ирина Дрягина — комиссар эскадрильи... Высокая, подстриженная под мальчишку, с живыми веселыми глазами, стремительными движениями. У нее мягкий, немного окающий говор. Как сейчас слышу: «Девочки, родные мои...» — ведь Ирина волжанка, родилась и выросла в семье потомственных волгарей. Ее дед, нижегородский бурлак, был известный на Волге кулачный боец, отец — Виктор Иванович Дрягин — тоже с тринадцати лет под палящим солнцем и проливным дождем тянул лямку хозяйской баржи. И у матери судьба сложилась не сладко. Девчонкой осталась сиротой, попала в большой город, там вышла замуж, а муж оказался горьким пьяницей. Разводы тогда были невозможны, и решила она убежать от него. Скиталась по России, пряталась от полиции, разыскивавшей беглянку, чтобы вернуть ее к мужу. Спасла революция — теперь уж не могли насильно связать ее с нелюбимым человеком. А вскоре встретилась с Виктором Дрягиным и стала вместе с ним плавать на баржах и дебаркадерах матросом, судомойкой, вахтером. Появились дети — Ирина и Виктор. Родители мечтали о счастливой доле для них, о том, чтобы учились, стали активными членами нового общества. И сами старались жить с пользой для людей, для новой власти, которая принесла им обоим освобождение. Виктор Иванович стал коммунистом, и в 1929 году партия направила его вместе с отрядом города Саратова на подавление контрреволюционного мятежа в Балтийский район. В 1931 году его в числе коммунистов-двадцатипятитысячников послали председателем колхоза в село Давыдовка, Саратовской области. Здесь в него стреляли кулаки из обрезов, бандиты устраивали налеты на семью, на правление колхоза, но ничего — Дрягины остались живы.
Все вокруг удивлялись тому, как Татьяна Захаровна и Виктор Иванович воспитывали своих детей; то везут их на санках за пять километров участвовать в антирелигиозном спектакле, то помогают дочери делать в школе стенгазету, как будто мало у них своих дел, то идут с детьми в тир, чтобы испытать меткость глаза и твердость руки.
Не мудрено, что Ирина в восемнадцать лет, еще учась в десятом классе, вступила в ряды Коммунистической партии.
Наклонности у Иры определились очень рано. И это были не самолеты, как у многих из нас. Она любила растения, вообще все живое. Наблюдала, как прорастает трава, как лопаются на деревьях почки, как раскрываются цветы яблони, как созревают плоды. И при этом никогда не была пассивной созерцательницей: вечно выхаживала какие-нибудь чахлые, запущенные побеги и ужасно радовалась, когда они превращались в цветущие, здоровые растения. Из своего балкона устроила цветник, да и все пустыри вокруг дома с помощью брата Виктора превратила в палисадники. Ирина прочитала массу книг по растениеводству и любила повторять слова Свифта: «Тот, кто сумел бы вырастить два колоса там, где прежде рос один, две былинки травы, где росла одна, заслужил бы благодарность всего человечества...»
Увлекалась Ира еще и математикой, поэтому немало раздумывала после окончания школы, куда поступить — на мехмат в университет или на плодоовощной факультет Сельскохозяйственного института, И все-таки выбрала сельскохозяйственный! Хотелось создавать новые сорта яблок, новые красивые цветы.
Брат Виктор мечтал, как и все мальчишки, стать летчиком. Он несколько раз поступал в Саратовский аэроклуб, но, увы, не проходил по здоровью. Виктор стал регулярно заниматься спортом, легкой атлетикой и через некоторое время сделал еще одну попытку. Ирина была уже студенткой сельхозинститута. И вдруг решила тоже попытать счастья — попробовать поступить в аэроклуб. Ко всеобщему удивлению и восторгу, обоих приняли!
На первом курсе Ирину избрали секретарем факультетского бюро комсомола. Она отлично училась в институте и с увлечением занималась в аэроклубе.
В первый самостоятельный полет Ира вылетела раньше всех в своем звене. Какой восторг, какую удивительную свободу испытала она в воздухе! Теперь Ирина поняла, что не сможет жить без авиации...
В 1940 году они с братом закончили курс занятий в аэроклубе. Виктор и его сверстники ушли в военную летную школу. Ирина тоже подала заявление, но девушек не принимали. Все ее попытки попасть в какое-либо летное училище — военное или гражданское — оказались безрезультатными.
Летом 1941 года Ирина заканчивала второй курс института. 22 июня был сдан последний экзамен...
Услышав по радио о вероломном нападении гитлеровской Германии, Ира вместе со своей подругой Леной Лукиной бросилась в комитет комсомола. Там уже записывались добровольцы. Записались и Лена с Ирой.
На другой день их вызвали в комитет комсомола, но, увы, не для того, чтобы послать на фронт. Девушкам предложили принять дела уходивших в армию ребят: Ирина Дрягина стала секретарем комсомольской организации института, а Лена Лукина (впоследствии комсорг женского полка пикирующих бомбардировщиков) — секретарем бюро ВЛКСМ плодоовощного факультета. Задачи перед девушками ставились немалые: организация дружин ПВХО, санитарных дружин и многое другое.
В аэроклубе Дрягиной предложили вести занятия с учлетами — заменить инструктора, ушедшего на фронт. Ирина, конечно, согласилась. Правда, немного побаивалась—справится ли? Ведь она сама так недавно была курсантом, только что закончила пилотскую программу, а затем курс летчиков-инструкторов при аэроклубе.
На первых порах ей очень помогала летчик-инструктор Валентина Кравченко, которая позже стала штурманом полка пикирующих бомбардировщиков. Девушки, крепко подружились.
Ирина занималась с курсантами по ускоренной программе. Вся ее группа, хорошо закончив курс первоначальной подготовки, была направлена в военную школу летчиков.
В декабре 1941 года Дрягина услышала о формировании женской авиачасти и решила непременно попасть туда. В штаб вошла полная решимости и вдруг оробела: перед нею сидели известные всей стране летчицы Марина Раскова, Вера Ломако, сестры Милица и Тамара Казариновы, Евдокия Бершанская, комиссары Евдокия Рачкевич, Лина Елисеева, Зинаида Горман...
— Я летать хочу и бить фашистов! — выпалила Ирин»,
— Верим,— сказала с улыбкой Марина Михайловна Раскова и тут же задала вопрос:
— Ночью летала?
— Нет.
— А с лыжами вместо колес?
— Нет.
— Зимой и по маршрутам? Ирина сникла:
— Тоже нет. Только летом и в зону на пилотаж. Все переглянулись. Майор Казаринова серьезно сказала:
— Нет, Дрягина, летчиком тебя взять не можем. Война — это не полеты по кругу.
— Ну хотя бы мотористом или «вооруженцем»! — взмолилась Ирина.
— А не лучше ли тебе вернуться в институт — учишься ты отлично,— осторожно предложила Марина Михайловна Раскова. Ирина упрямо покачала головой. Разговор был окончен, но она все переминалась с ноги на ногу и не уходила.
— Подождите, товарищи,— вдруг сказала Евдокия Яковлевна Рачкевич,— Она же член партии, секретарь комитета комсомола института. А нам нужен комиссар.
Все поддержали это предложение — было видно, что девушка произвела хорошее впечатление.
— Ну, раз такое дело, назначим тебя комиссаром, — сказала Раскова.
Ирина воспрянула духом и тут же заявила:
— Но комиссар тоже должен летать.
Марина Михайловна рассмеялась:
— Ну, значит будешь летать.
Так Ирина Дрягина стала комиссаром второй эскадрильи нашего женского комсомольского полка ночных бомбардировщиков. Ее включили в список на тренировочные полеты в качестве летчика: полеты по кругу, в слепой кабине, по маршруту, на бомбометание. Тренировки проходили успешно, отлично сдала Ирина и экзамены по теории. Вскоре за Дрягиной закрепили самолет и дали ей штурмана, бывшую студентку медицинского института Таню Сумарокову.
Мы тренировались, не зная отдыха. Каждая старалась быстрее освоить теорию и тренировочные полеты. Времени на продолжительную учебу не было; уже полгода шла война. Работали с полной отдачей сил, и не было случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на усталость, трудности или суровую дисциплину; а режим у нас был жесточайший.
Наконец учеба закончена. Как сейчас помню день отлета на фронт—23 мая 1942 года.
Ирину Дрягину назначили комиссаром воздушного эшелона. Ей выпала честь вести свой самолет рядом с самолетом командира полка Евдокии Давыдовны Бершанской. Штурманом с Бершанской летела Марина Раскова. Она и лидировала наш комсомольский полк на Южный фронт.
Полк прибыл в район Донбасса. Здесь снова начались тренировочные полеты в условиях фронта. И, наконец, первая боевая ночь! Начало фронтовой работы было для нас тяжелым; в первом же вылете погибли две девушки — командир эскадрильи Люба Ольховская и ее штурман Вера Тарасова, замечательные люди, опытные летчицы. Их гибель мы все глубоко переживали.
Ирина в те дни ходила сама не своя. Вероятно, она как комиссар винила и себя в гибели подруг, хотя понимала, что на войне без жертв не бывает, Я и потом замечала, что Дрягина всегда чувствовала себя лично причастной ко всему, что происходило не только в ее эскадрильи, но и в полку. В своем дневнике Ира записала о Любе Ольховской:
«Порой мне кажется, что наша молодежь сошла со страниц книги Николая Островского «Как закалялась сталь». Живешь и видишь, как много вокруг тебя простых и хороших людей, как много настоящих скромных героев, имен которых, может быть, никто не узнает.
Никогда не изгладится из памяти образ Любы Ольховской, голубоглазой дочери Украины, моего славного боевого командира. Встретилась я с Любой еще в декабре 1941 года, когда она только приехала к нам в часть...
Люба Ольховская не боялась трудностей, везде и всюду была впереди. Очень любила своего командира вся наша эскадрилья. И было за что. Никто так не заботился о людях, не относился к ним так чутко, как Люба.
А какой она была требовательной! Заметит непорядок в комнате, выстроит, бывало, весь личный состав перед общежитием и скажет:
— Женщины вы или не женщины! Понимаете или нет, что находитесь в армии? Почему я не вижу порядка?..
Бойцы наземных частей рассказывали такой случай: Когда наши стояли в обороне на реке Миус, низко-низко над линией фронта пролетел самолет По-2. Над самыми окопами летчик убрал газ, и из кабины послышался звонкий женский голос:
— Что вы сидите? Мы бомбим фрицев, а вы не наступаете?!
В ту ночь пехотное подразделение перешло в атаку, в результате которой удалось захватить несколько блиндажей и дотов противника... Мне иногда кажется, что той летчицей была наша Люба, хотя нет доказательств этому...
Мы долго не знали подробностей гибели наших подруг. Лишь после войны удалось кое-что установить.
Возвращаясь с задания, Люба Ольховская и Вера Тарасова попали под плотный зенитный огонь. Осколками снарядов девушек тяжело ранило. Истекая кровью, Люба Ольховская посадила У-2, но выбраться из кабины ни она, ни Вера Тарасова не смогли. Утром жители ближайшего села Красный Луч нашли подруг мертвыми. Они и похоронили Любу и Веру, а уж после войны установили в тех местах памятник погибшим советским воинам.
Ирина Дрягина всегда была среди людей, всегда в хлопотах, всегда в заботах. Днем, когда летчицы и штурманы отдыхали, она бегала по комиссарским делам, а ночью летала наравне со всеми.
Однажды, вернувшись с боевого задания, Ирина приземлила свой самолет далеко в стороне от посадочного «Т». В чем дело? Бежим туда. Оказывается, во время полета ее штурман Галя Докутович не смогла сбросить одну бомбу АО-25. Отбомбившись по заданной цели, они, маневрируя в лучах прожекторов, вышли из-под зенитного огня и полетели к своему аэродрому. Но Ирина вдруг почувствовала, что самолет кренит. «Бомба»,— сообразила она и тут же сообщила Гале; «Под крылом бомба, возвращаемся на цель». Девушки повернули назад. Долго кружили над целью, но сбросить бомбу так и не смогли — отказал бомбодержатель. А самолет снова попал в лучи прожекторов, по нему опять ударили орудия. Надо было скорее уходить, пока не повредили мотор. Но и садиться с бомбой под плоскостью было очень опасно. Потому-то Ирина и решила приземлиться подальше от КП, на краю аэродрома, чтобы в случае взрыва бомбы не задело товарищей.
Когда мы подбежали, то увидели, что самолет Дрягиной сильно поврежден осколками — как она только долетела до аэродрома? Утром командир полка майор Бершанская объявила экипажу благодарность за мужество и мастерство...
Мы все чаще и чаще возвращались на поврежденных самолетах. Сначала девушки радовались; значит, им доверяют настоящие цели, как и мужчинам! Ласково гладили пробоины — молодость и неопытность! Но вскоре мы поняли, что пробоин «на всех хватит». Более того; чтобы успешно выполнить задание — нужно мастерство. Но оно пришло к нам позже.
Что греха таить, отсутствовало оно поначалу и у комиссара Дрягиной. Было у Ирины одно слабое место; ей не сразу удавалось усвоить карту нового района боевых действий, четко запомнить новую схему приводного прожектора, который помогал нам находить свой аэродром в любых метеорологических условиях.
Однажды из-за этого Ирине пришлось садиться на незнакомом участке, что едва не привело к аварии.
Но при всем том она всегда чувствовала себя комиссаром, понимала, что с нее спрос больший, чем с любого рядового летчика, и, не переставая, работала над повышением профессионального мастерства,
В трудное для нас время, в дни отступления, девушки постоянно слышали ее голос, она подбадривала нас, вселяла веру в собственные силы. Ирина умела говорить с людьми, всегда была доброжелательна, уравновешенна. Это благотворно действовало на окружающих. Нет, не зря ее взяли в полк комиссаром эскадрильи!
В августе 1942 года наш полк уже базировался под Грозным. Враг, не считаясь с потерями, рвался к грозненской и бакинской нефти. Немецкие саперы пытались то в одном, то в другом месте наладить переправу через бурный Терек. Днем, прикрывая своих саперов, в небе висели фашистские самолеты, к вечеру они исчезали, так как прекращались работы. Вот тогда-то включались в дело наши легкие бомбардировщики. Каждую ночь мы летали бомбить живую силу и технику врага. Условия боа-вой работы были тяжелые; горы, густой туман, низкая облачность.
Особенно трудно было летать в декабре. Над горами во много слоев стояла сплошная облачность. Перебраться через седловину практически было невозможно. Как только самолет входил в облачность, он тут же обледеневал и мог стать неуправляемым. И все же Ирина решилась однажды пойти на риск — она была упряма в достижении цели и, как правило, добивалась своего, но в тот раз и ее постигла неудача.
За подобные опасные «эксперименты» командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская не раз наказывала Дрягину — отстраняла ее на несколько дней от полетов. Мне рассказывал заместитель редактора фронтовой газеты С. С. Мунтян, часто приезжавший в наш полк, как он видел однажды плачущего комиссара Ирину Дрягину:
— Стоит посреди улицы, а слезы, крупные, как горошины, катятся по щекам и падают в пыль. «Иринка, что с тобой?» — спрашиваю, а она глотает слезы и не может вымолвить ни слова. Потом говорит: «Забрали мой самолет, я сегодня не летаю...»
В один из таких дней я подсела к Ирине. Она стала рассказывать мне про Волгу, про то, как отец летом брал ее с братом к себе на баржу и они вместе плавали; вспоминала мать, которая умела во всем поддержать детей. Лицо у Ирины при этом делалось каким-то просветленным.
Надо сказать, что мать Ирины, Татьяна Захаровна, действительно была женщиной необыкновенной. Мы все радовались, когда приходили от нее письма. Ирина читала их вслух. Письма эти были, конечно, не очень грамотные, но всегда несли в себе заряд бодрости, были полны веры в победу. Они нас прямо-таки вдохновляли на боевые дела. Татьяна Захаровна писала: «Милые «ласточки»! Бейте врага проклятого со всей беспощадностью, потому как противник этот лютый, безжалостный. Гоните его туда, откуда он пришел, и пусть Гитлеру, этому извергу, вместе со всеми его извергами придет конец...»
Иногда она писала прямо нам, Ириным подругам, а как-то прислала письмо комиссару полка Евдокии Яковлевне Рачкевич и командиру полка Евдокии Давыдовне Бершанской. Их она просила; «Вы дочку мою пожурите и вы же ее пожалейте».
Я вспоминаю сейчас жизнь нашего полка, и мне становится ясно, что кроме воинских законов у нас действовали и другие, сугубо штатские; ведь мы были женщинами и даже на войне оставались ими.
...Вот после очередного «наказания» Ирина допущена к полетам. На этот раз цель неблизкая — станция Прохладная. Не успели приблизиться к станции, как начался зенитный обстрел. Маневрируя, подруги сбрасывают бомбы и спешат назад за новым грузом. В эту ночь экипаж Дрягиной — Гельман совершил шесть боевых вылетов,
Кроме железнодорожных эшелонов с боеприпасами, девушки бомбили переправу через Терек в районе Павловской. В те дни из штаба наземной части сообщили: «Восхищаемся мужеством и храбростью ваших летчиц и штурманов, с удовольствием наблюдали за их полетами на Павловской. Переправа разбита. Уничтожено много техники противника».
Как правило, экипаж Ирины Дрягиной — Полины Гельман точно сбрасывал бомбы на цель, и я, не раз летавшая следом за ними, просто радовалась их эффективному бомбометанию. Отбомбятся — и на земле фейерверк. Им просто везло на склады с горючим.
В ночь на 6 ноября 1942 года Дрягиной и Гельман посчастливилось разбомбить склад с горючим у населенного пункта Кадгорон. Пожар с черным дымом не прекращался всю ночь.
Улетая от цели, Ирина с радостью сказала Полине: «Весело мы встретили 25-ю годовщину Октября! Как хорошо, что именно нам с тобой, парторг, сегодня удалось устроить такой яркий фейерверк мести!»
Успешно бомбили они и другие сильно укрепленные пункты — Ищерскую, Кизляр, Малгобек, Терскую.
За участие в этих боях наших летчиц, штурманов, техников и «вооруженцев», обеспечивающих боевые вылеты, наградили орденами и медалями. Это были наши первые награды. Ирине Дрягиной вручили тогда орден Красного Знамени.
После разгрома немцев под Сталинградом советские войска перешли в решительное наступление на Северном Кавказе. Несмотря на плохую погоду и раскисшие аэродромы, ночная легкобомбардировочная авиация активно содействовала успешному продвижению наших наземных частей.
В это время наш полк был уже сложившимся боевым коллективом, со своими традициями и законами. Командование горячо поддерживало все новое, прогрессивное, все, что повышало эффективность боевой работы. Немало дельных предложений внесла и Ирина Дрягина. Одной из первых она поставила вопрос о необходимости обучения штурманов технике пилотирования, и сама, когда позволяла обстановка, доверяла управление самолетом своему штурману. Ее примеру последовали многие летчицы, и это принесло отличные результаты.
Надо сказать, что наши штурманы любили летать с Ириной. И не только летать, а постоянно общаться. Все Они были в нее чуточку влюблены.
Большинство наших штурманов до войны, как и Ирина, были студентками. «Студенческое братство», конечно, роднило их, но главное заключалось не в этом. Девушки видели в Ирине прекрасного товарища, летать с которым было надежно, приятно и легко.
Как-то мне довелось прочитать дневник Гали Докутович. Она писала: «Вот бы нам с Ириной Дрягиной создать экипаж (Ирина тогда летала с Полиной Гельман)... Я люблю ее. Нина Худякова весело летает — бомбили с ней с четырехсот метров, даже на триста опускались. С Зоей Парфеновой летала. Но нет лучше летчика, чем мой старый летчик — Ирина Дрягина».
Ирина всегда умела внушить окружающим веру в себя, в свою удачу, а это в полете первейшее дело.
Многие наши девушки вели дневники, и не одна Галя Докутович, как мне известно, писала об Ирине. В дневнике Жени Рудневой я прочла; «Сегодня наконец летала с Дрягиной!» Писала о ней Катя Рябова и другие.
Техники и «вооруженцы» не раз выражали желание переучиться без отрыва от боевой работы на штурманов. Ирина Дрягина поддерживала их и многократно обращалась и командованию с этим вопросом. Со временем мечты девушек сбылись.
В 1943 году на Кубани была организована учебно-боевая эскадрилья. Возглавлять ее без отрыва от боевой работы поручили мне и Кате Рябовой. В то время в военных школах ВВС летчиков и штурманов из числа девушек не готовили, и наш полк собственными силами восполнял потери в летном составе. Мы подготовили сорок летчиц и штурманов.
Ирина жила и летала с азартом, спешила налетать побольше, побольше сделать. Как комиссар эскадрильи она проводила политзанятия, беседы, постоянно что-то придумывала, искала новые формы работы — голова ее была всегда полна идей. Это Дрягина ввела в полку семинары по изучению марксистско-ленинской теории, была организатором первых литературных диспутов, наладила выпуск литературно-художественного журнала.
Будучи на фронте, Дрягина не порывала связи с родным институтом. Она как бы продолжала жить и его жизнью — переписывалась со студентами-комсомольцами и педагогами-плодфаковцами. А институт, в свою очередь, с большим вниманием следил за ее боевой работой. В феврале 1943 года мы получили известие, что студенты и преподаватели Саратовского сельскохозяйственного института, горя патриотическим желанием ускорить разгром ненавистного врага, собрали 107 тысяч рублей на строительство боевого самолета и добились разрешения вручить его бывшей студентке института Ирине Дрягиной. Полк принял эту весть с радостью. А какова была радость самой Ирины! Ей предстояло получить «собственный» самолет, встретиться с родным городом, институтом, родными... Просто голова кружилась от счастья. Одна мысль не давала покоя; заслужила ли, сможет ли оправдать такое доверие?
Штурманом с Ириной летела Раиса Аронова. Она тоже была родом из Саратова, училась там два года в Институте механизации сельского хозяйства, а затем, перед самой войной, перевелась в МАИ.
Девушек встретили торжественно. В институте состоялся митинг, говорили студенты, профессора, которые помнили Дрягину по первым двум курсам, по общественной работе. Девушки-фронтовички сидели в президиуме, счастливые, взволнованные. Они поклялись землякам, что еще крепче и беспощаднее будут бить врага,
В родном городе провели несколько дней. Их приглашали в школы, на фабрики, в институты, и они рассказывали, как воюет наш женский авиаполк, как мы бьем гитлеровцев, как живем.
Мать не отходила от Ирины ни на шаг — не могла наглядеться на дочку. Несколько дней пролетели, как один миг. Пора было возвращаться в полк — там тоже их ждали с нетерпением.
На аэродром проводить их собрался чуть ли не весь город. Кто-то сунул Ирине букетик цветов, хотя время было зимнее. Девушек обнимали, целовали, говорили напутственные слова. Наконец Ира и Рая поднялись в кабину, запустили мотор. Самолет побежал по взлетной полосе, легко оторвался от земли...
Мы тоже встретили подруг митингом: всем хотелось послушать про Саратов, про тыловую жизнь. Подходили к самолету, гладили его, осматривали каждый винтик. Машина стояла новенькая, блестящая, с турельным пулеметом позади штурманской кабины. Рассказов девушкам хватило надолго. Иринино лицо все время озаряла счастливая улыбка.
За короткое время Ирина Дрягина совершила более 100 боевых вылетов с высокой эффективностью. Полк стал для нее вторым домом.
И вдруг... В июле сорок третьего Ирину перевели от нас в 9-ю гвардейскую истребительную дивизию помощником начальника политотдела по комсомолу. Там тоже она быстро завоевала уважение и любовь молодежи. К ней приходили за помощью, за советом, с радостью и горем. Дрягина появлялась на аэродроме днем и ночью, в любую погоду. Ее отвага, выдержка, умелая шутка как-то незаметно поднимали у всех настроение.
С прославленной дивизией под командованием А. И. Покрышкина Ирина Дрягина участвовала в боях за Донбасс, освобождала Румынию, Польшу, Чехословакию. С покрышкинцами она дошла до Берлина.
На протяжении всего этого периода Дрягина не теряла связи с нами, и мы постоянно держали ее в курсе всех событий, так как она горячо всем интересовалась. Мы очень огорчились ирининому переводу и очень скучали по ней, особенно первое время. Помню, как сокрушалась Галя Докутович, что не успела снова полетать с Ириной. Больше Ирина не увидела Галю, не увидела она и Женю Рудневу — обе девушки геройски погибли.
Много лет спустя, уже после войны, Ирина показала мне письма Жени Рудневой. Одно было написано 23 февраля 1944 года, а другое — перед самой гибелью Жени — 19 марта. Мне хочется привести их.
«Здравствуй, Ириночка!
Поздравляю тебя с праздником. У нас вчера началась зима; то было уже и травка зеленела, а сейчас такая метель и ветер 15 метров в секунду. Сижу дома, готовлюсь: в своей группе провожу занятия по четвертой главе Краткого курса. Перерыв был солидный — о диалектическом методе говорили еще при тебе, а потом все текущим материалом занимались. Обложилась книгами и исписала уже более половины тетрадки. Надо через дорогу сходить к Полинке Гельман за философским словариком, но в такую пургу не хочется высовывать нос на улицу. После обеда будет торжественное заседание. Двухлетие свое мы отлично отпраздновали. Гашева и Тропаревская сделали «Крокодил». Поместили 12 заповедей (13-я — «не теряйся»)».
И последнее письмо:
«Здравствуй, Ирочка!
Сижу в трех километрах от линии фронта, а позавчера была в 40 метрах от фрицев. Смотрю, как наши работают. Хорошо, надо признаться. Ирочка, ты пиши. Я послала тебе ответы на все твои вопросы... Знаешь, Ира, оказывается, мать Гали Докутович жива. Ее сестра пишет, что ей не сказали еще о Гале и не знают, как сказать. У нас здесь все в порядке. Состав сильно изменился, ты многих не знаешь... Пиши, моя хорошая. Целую. Женя».
Коротенькое письмецо. Но даже из него видно, что Ирина была с нами, несмотря на расстояние.
В новой дивизии гвардии капитана Ирину Дрягину очень скоро прозвали «комсомольским богом». А. И. Покрышкин в своей книге «Небо войны» писал, что Ирина Дрягина была необычайно популярна среди молодежи благодаря своим неистощимым затеям. Секрет ее прочного контакта с людьми заключался прежде всего в том, что эта девушка умела найти путь к сердцу каждого человека. Удавалось ей это, вероятно, потому, что она всю себя без остатка отдавала людям, так как видела в этом смысл своей собственной жизни. Меня всегда восхищала скромность Ирины, ее предельный такт, умение никогда не выдвигать себя на первый план. Она почти не говорила и не писала о себе — всегда о товарищах, об их победах, об их трудностях. Тогда, во время войны, мы как-то не задумывались над тем, что так привлекало к Ирине окружающих. Мы просто считали ее хорошим комиссаром — грамотным, инициативным, способным летчиком и отличным товарищем. Теперь, когда я вспоминаю нашу совместную жизнь, когда просматриваю ее письма, передо мной во всей полноте раскрывается понятие «хороший комиссар». Конечно же, это человек, прежде всего умеющий жить для других.
В своих письмах к Юрию Жукову Ирина с необыкновенной теплотой, озабоченностью, заинтересованностью писала о людях своей дивизии — Трофимове, Бабаке, Гучеке, Брюханове, Чертове, Кириллове, Вильямсоне, Закалюке, Комелькове, Графине, Цветкове, Климове. Она как бы вместе с ними радуется их успехам, печалится при неудачах и тяжело, очень тяжело переживает гибель друзей.
«Я вам пишу все о потерях наших,— обращается она к Жукову,— уж очень они горьки. Ведь это были последние дни войны, когда особенно больно терять людей. Поэтому хочется рассказать о каждом — может быть, вы помяните их в своей книге». В этих письмах все та же Ирина — с ее вечной заботой о людях и любовью к ним.
Комсомольский вожак — это не выборная должность, не назначение — это призвание, это прекрасное свойство характера. И таким вожаком может быть далеко не каждый. Не случайно, что в качестве комсомольского работника Ирина была награждена орденом Отечественной войны 1 степени и грамотой ЦК ВЛКСМ.
Прошло много лет. Жизнь разбросала нас в разные уголки страны. Большинство однополчан вернулось к своим прежним занятиям. Ирина Дрягина снова поступила учиться, но теперь в Московскую сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева. Занималась со страстью, с жадностью, так же, как когда-то летала. Окончила академию с отличием. Ее оставляли в аспирантуре, но Ирина отказалась: решила сначала поработать и уехала на опытную станцию в Сочи. Стала заниматься цитрусовыми, а потом увлеклась эфирно-масличными культурами, переехала в Крым. Там была агрономом на плантациях, затем работала в Никитском ботаническом саду. Постепенно определилась главная тема, которой захотелось отдать все силы.
Накопился уже достаточный опыт, появились свои идеи — настала пора заняться наукой. Дрягина поступила в аспирантуру МГУ имени М. В. Ломоносова, а через три года блестяще защитила диссертацию на звание кандидата биологических наук. Ее оставили работать на кафедре генетики и селекции.
В августе 1965 года в Большом зале Пражского университета собрались на симпозиум ученые многих стран, чтобы обменяться опытом, поделиться достижениями, обсудить гипотезы в области экспериментального мутагенеза. Эта проблема была одной из важнейших в биологии — всех волновал вопрос, как воздействовать на животных, растения, микроорганизмы, чтобы заставить их полнее служить человеку.
Приехали на симпозиум и ученые Советского Союза. Среди них была доцент Московского государственного университета Ирина Дрягина...
Не так давно в заграничной поездке я встретилась с генералом Г. У. Дольниковым. Мы оба оказались членами делегации ветеранов войны. Прежде, на фронте, нам не приходилось видеть друг друга, хотя и воевали на одном участке. Но я знала Дольникова, как и многих других летчиков-истребителей, по печати и рассказам товарищей. Здесь, на чужбине, мы очень обрадовались встрече и долго вспоминали свою боевую молодость. Зашла речь и об Ирине Дрягиной. Голос генерала потеплел, когда он заговорил о ней.
— Ирина во многих сердцах оставила след,— сказал Григорий Устинович.— И командир наш Александр Иванович Покрышкин написал о ней в своей книге, читали?
Я кивнула.
— А знаете, чем сейчас занимается Ирина?— спросил генерал и сам поспешил ответить,—цветами! Я видел на ВДНХ необыкновенный гладиолус — чемпион выставки. Синий, как ночное небо, и называется он «Космическая эра». Не иначе, нас всех вспоминала, когда выращивала своих красавцев.— Генерал ненадолго умолк, а потом с улыбкой закончил;—Цветы... Кто бы поверил тогда, во время войны, что боевой комиссар будет заниматься цветами? Да еще награды за них получать. Ну кто бы поверил?— И мы оба рассмеялись...
5 января 1972 года в Академии наук Молдавской ССР Ирина Викторовна Дрягина блестяще защитила диссертацию на звание доктора сельскохозяйственных наук.
Мы, ее однополчанки, с радостью узнали об этом. Ведь это второй доктор наук в нашем полку. Галина Комкова посвятила Ирине стихи, в которых есть такие строки:
Одолела ты вершину,
Наш крылатый политрук.
Доктор славный,
Доктор милый
Цветоводческих наук!
Мы часто встречаемся с Ириной. Мне кажется, она вовсе не изменилась; все так же полна энергии, комсомольского задора, стремления постоянно идти вперед, Жизнь Ирины Викторовны заполнена служением науке, интересными и увлекательными поисками, захватывающими планами. Она активно участвует в партийной и общественной жизни, часто встречается с молодежью, с удовольствием бывает в воинских частях, на предприятиях, в школах и вузах.
Ирина Дрягина с юных лет мечтала видеть родную землю богатой, цветущей, щедро дарящей людям свои плоды. Немало сделали во имя этого ее добрые, неутомимые руки. Мечта ее, конечно, сбудется.
