Оля Яковлева

 

 

 

ФЕЯ В СОЛДАТСКОЙ ШИНЕЛИ

 

Долго  вы за столом будете сидеть, бездельники? А ну, жуйте побыстрее и за

дело! - шутливо прикрикнула я на детей своей давней подруги Ольги Яковлевой.

Двенадцатилетний Женя и десятилет­няя Света уютно пристроились в кухне. Они ужинают сегодня одни. Раздолье. Никто не подгоняет. Не заставляет есть насильно. Мама еще утром ушла на сбо­ры пропагандистов.

- Надо же, целый день там всякие лекции слушает, - сказал мне Женя. .И как она может? Я шесть уроков и то с трудом высиживаю.

- Папа принимает экзамены у себя в институте... Потом тоже на партсобрании заседать будет, -вступила в разговор Света. - А бабушке что-то не­здоровится. Пошла прилечь...

      - Вам повезло, ребята, Я заменю вам сегодня и ма­му, и папу, и бабушку.

Ребята засмеялись. В квартире тихо. Тепло. Светло. За окном гудит ветер.' В такой вечер в самый раз поси­деть за столом, поболтать о том, о сем.

      - Света, не усни над тарелкой, - приступила я к обязанностям бабушки,

      - Не хо-о-чу-у,- запищала она.

      - Женя, ты что, рыбу ловишь в чашке?

      - Пе-е-нка-а, - протянул он, скорчив брезгливую гримаску.

Ребята, ешьте побыстрей, а потом я расскажу вам...

      - Сказку? Ура! - закричала Света, сверкая хитрю­щими глазенками.

      - Сказку? - растерялась я. - Какую сказку?

- Страш-н-у-ю, - притворно поежившись, сказал Женя. -о чудах-юдах, великанах, многоглавых змеях и злых волшебниках.

В его глазах я уловила насмешку. Знаю, его сказка­ми не удивишь. Сказки ему уже давно кажутся выдуман­ными и совсем не страшными.

«А что, если я расскажу им о войне,- подумала я. ­Не вообще о войне, а об Ольге Филипповне Яковлевой, их маме. Они ничего не знают о юности своей мамы».

            Конечно, наши дети читают о войне, смотрят кинофильмы, восхищаются подвигами героев. Но те герои все-та­ки кажутся им подчас далекими, Как герои сказок. Сов­сем другое дело, когда что-нибудь необыкновенное, ге­роическое относится к твоим родителям. Это я знаю по се­бе. Девочкой я по крупице выпытывала у отца, как он партизанил. И гордилась им. И завидовала. И самой хо­телось походить на него...

     - Ну, теть Лель, - теребили меня ребятишки.

     - Я расскажу вам о вашей маме.

     - Сказка о доброй фее - нашей маме? – захлопала в ладоши Света. - Вы ее сами сочинили?

     - Нет, ребята. Все, что я вам расскажу,- истинная правда.

 

Это было летом 1942 года. Наши войска отступали. По бесконечным пыльным дорогам тарахтели повозки, двигались машины с прицепленными орудиями, шли лю­ди. Сотни тысяч людей уходили куда глаза глядят, лишь бы не остаться на земле, на которую хлынули фашисты. Откуда-то налетали самолеты, и тогда в рев мо­торов, крики обезумевших лошадей устрашающе вры­вался пронзительный свист бомб.

Самолеты исчезали так же внезапно, как и появля­лись. Люди поднимались с измученной выжженной зем­ли и шли дальше. Хотелось пить, но фляжки давно опу­стели. Степные речушки пересохли, а попадающиеся по пути колодцы были вычерпаны. Кое-как удавалось уто­лить жажду недозревшими фруктами да листьями... Шли с мечтой о воде, о куске хлеба и отдыхе. Вот в этом потоке людей по дороге к Ставрополю брела груп­па девушек со скатками шинелей за плечами. Среди них была и Оля Яковлева.

      Наконец впереди открылась панорама большого го­рода. Ставрополь! Люди приостановились. Расправили плечи. Улыбки заиграли на серых от пыли лицах. Впере­ди - вода, пища, отдых.

      Вдруг в чистом безоблачном небе раздался нарастающий рев. Кто-то запоздало крикнул:

      - Воздух!

      Люди разбежались в разные стороны от дороги и по­падали, плотно прижавшись к земле. Каждый с трудом подавлял в себе паническое желание - вскочить и мчать­ся подальше от этого места, которое сейчас превратится в грохочущий, дымный ад. Самолетов было так много, что они, словно туча, закрыли солнце. И вот грохот ог­ромной силы потряс землю. В одно мгновение все пере­мешалось. Бешено запрыгали фонтаны земли. Все во­круг гудело, ревело. Бушевал ураган. Он рвал землю и дома, валил деревья, убивал людей. Это были минуты ужаса и смерти. Пронзительно свистели падающие бом­бы, строчили пулеметы, а люди распластались на земле, чувствуя свою полную беззащитность.

Внезапно наступила тишина, но в ушах все еще стоял гул. Оля поднялась с земли и увидела на другой стороне улицы груду битого кирпича, скрюченные кровати и оп­рокинутое на мостовую пианино - все, что осталось от дома. Не успела она как следует прийти в себя после это­го налета, как в небе показал ась новая группа бомбарди­ровщиков . И вновь все началось сначала. Оля чувство­вала, как страх все сильнее стискивает сердце. В тылу фронт представлялся ей как-то не так. Все виделось в романтическом свете: она совершает подвиг, побеждает врагов. А тут с противным воем рвутся бомбы, свистят, осколки, которые в любую минуту могут ее убить. И ты ничего не  можешь сделать: лежи и жди покорно смерти. Правда, рядом с ней бойцы яростно стреляли в небо из винтовок и пистолетов. Но что они могли сделать? Вот самолеты перешли на бреющий и пошли над землей так низко, словно хотели подавить людей колесами.

Зажигательные пули ударили в цистерны с горючим, посыпались во все стороны колючие искры. Из пробоин  полились огненные струи. Высоко в небо, словно огнен­ная лестница, взметнулся столб из огня и дыма. Через мгновение гигантский взрыв уничтожил все вокруг. Вме­сто домов и улиц дымились руины.

Люди плакали, ругались. Женщины хватали детей и бежали к окраине. Все торопились оставить город, над которым витали тучи дыма и гари.

Оля увидела убитую женщину с мертвым ребенком у груди. Рядом в пыли, окрашенной кровью, валялась изящная дамская сумочка. Эта картина так потрясла ее, что позже, когда Оля летала на бомбежку, она не раз вставала перед ее глазами во всех своих страшных под­робностях...

 

Я на миг умолкла, собираясь с силами продолжить свой рассказ. Сможет ли когда-нибудь солдат забыть о войне? Нет, не сможет.

Говорят, что на войне ко всему привыкают. Конечно, привыкают. Но есть такое, к чему нельзя привыкнуть, нельзя забыть.

Убитые и искалеченные дети, женщины, старики ,­этого мы никогда не забудем.

В  наш полк оружейница Оля Яковлева прибыла осенью сорок второго. Подвешивая бомбы, Оля при­слушивалась к докладам возвращающихся с заданий экипажей. И однажды она поймала себя на том, что про­сто-напросто завидует им. Ей хотелось летать туда, в опасность, в огонь. Не только подвешивать, но сбрасы­вать бомбы на фашистов. Оле повезло. Как раз в это время в полку не хватало штурмана. Создали кратко­срочные курсы.

Штурманская профессия сложная. Штурману в полете приходится делать так много, что поначалу Оля сомневалась, сможет ли со всем этим справиться один человек. Штурман выполняет навигационные расчеты, не­устанно ведет ориентировку, следит за воздушным пространством, ведет пулеметный огонь, разбрасывает ли­стовки и газеты. Он должен неусыпно следить за зенит­ными установками врага, чтобы помочь летчику вовре­мя совершить маневр и выйти из огня.

До войны Оля закончила два курса Московского хи­мико-технологического института: Хорошо знала математику, что помогло ей быстро овладеть штурманской про­фессией.

Когда у командира эскадрильи спросили, на чей са­молет установить фотоаппарат, она, не раздумывая, от­ветил а:   

- На самолет Олейник и Яковлевой.

     Так Олейник и Яковлева стали еще и «фотографами».Единственными в полку.

С легкой руки Кати Олейник этот экипаж называли «мала» и «стара». Дело в том, что Ольга была года на четыре моложе Кати. Была она маленькой, худощавой, с точеной фигуркой  гимнастки. На тонком бледном ли­це - лучистые синие глаза.          .

Рядом с Олей Катя казалась огромной. Высокая, статная украинка с круглым румяным лицом. Когда Олю назначили к ней в экипаж, Катя посмотрела на нее сна­чала недоверчиво, но вскоре поняла, что их несхожесть была чисто внешней. Они удивительно подходили друг к другу. И хотя Катя часто вплетала в речь разные украинские слова, Ольга понимала ее с полуслова.

Когда они первый раз летели на фотографирование цели, конечно, волновались. Фотографирование - слож­ная работа. Тем более ночью. Тем более при об­стреле.

Долго обдумывали, рассчитывали.

- При такий высоти и видстани вид линии фронту по наший «удвийке» будут стриляты хто побажае, - ска­зала Олейник.

-И даже с автоматов, - согласилась Оля.

- А якщо проскочыты на максимальний?

- Не поможет. Сама знаешь, лететь по прямой надо минуты 3-4, не более. Зенитчики могут пристреляться.

- Так що ж робыты, мала?

Эх, скорости бы побольше нашей птице!

-- От що, штурман, набэрэм найбильшу высоту, а там на планирування... Розщытуй...

Они летели на высоте 1600 метров среди черных туч. Время от времени самолет словно проваливался в про­пасть, с такой силой ударялся о слои более плотного воз­духа, что, казалось, крылья не выдержат. При подходе к цели Оля сбросила рукавицы: неудобно работать.

Планируют. Разворачиваясь, ложатся на курс аэро­фотосъемки. Фотоаппарат включен. Съемка началась, земля безмолвствует.

Съемка закончена. Катя движением ручки сектора газа увеличивает скорость, направляя самолет в обрат­ный путь. Но вдруг... От страшного взрыва близко разор­вавшегося зенитного снаряда машину бросило вверх и тут же, как щепку, кинуло вниз. Засвистело и зашумело вокруг. Стрелки приборов начали бешено вращаться.

- Скорость!- крикнула Оля. - Мы падаем!

- Вижу, - спокойно ответила Катя. Она выровняла самолет и взяла расчетный курс.

- От гады! - проворчал а Катя.

Зашарили прожекторы. Но поздно. Экипаж вырвался.

 - Дывысь за воздухом. Слидом истребителив вышлють.

- Смотрю, - ответила Оля.

Аэродром. Посадка. Волнение: скорее бы проявили пленку! И потом - радость.

      - Молодцы!       Поздравляю, - сказала    командир полка.

Проходили дни, недели, месяцы. У летчиков свой от­счет времени - от вылета к вылету. У Оли их было уже около 400. Кубань, Тамань, Крым, Белоруссия, Польша, Германия.

Мне вспоминается ночь, когда Оля и Катя прилетели с задания ранеными. Все шло тогда через пень колоду. Началось с того, что погода на маршруте ухудшилась. Со всех сторон поползла отвратительная пепельная дым­ка. Земля потерялась. Снизились до 400 метров, «прице­пились» к дороге и пошли вдоль нее.

На этой же высоте они пересекли линию фронта. Ко­нечно, немцы не удержались от соблазна пострелять из всех видов оружия по низко летящему самолету.

- Спокойно, - сказала штурман. - Не успеют при­стреляться. Правее. Так. Иди с набором высоты.

Разрывы остались в стороне. Но главное было еще впереди. Им предстояло найти и уничтожить вражеский склад. Известен был лишь большой квадрат, внутри ко­торого он находился. Но попробуй найди в том квадра­те злополучный склад!

Оля все больше приходила к убеждению, что склад надо искать где-то севернее. Это было какое-то интуи­тивное чувство, которое она решила проверить.

Подверни на 20 градусов севернее.

- Почему?- спросила летчица.

- Пройдем до развилки дороги. Посмотрим.

- Добро...

Катя вела самолет вдоль дороги к лесу. Оля пере­гнулась через борт, разглядывая землю. Достигнув раз­ вилки, они обнаружили еле заметную полосу дороги, ко­торая терялась Д черной мгле леса.

- Катя, пройдем вдоль этой дороги...

Под крыльями самолета поплыл черный дремучий лес. Вдруг мелькнул свет фар. Мелькнул и тут же погас.

      - А что здесь машинам делать? - спросила Оля.­

-Ударим? А?

      - Если бы тут был склад, он бы охранялся...

      Едва Катя успела сказать эти слова, как внизу за­гремели зенитки.

      Олейник развернула машину и повела ее, повинуясь командам штурмана, на цель.

      - Готово! - крикнула наконец Оля.

В тот же момент самолет подбросило от прогремев­шего в лесу взрыва необычайной силы. В воздух взмет­нулись огромные языки пламени.

      - Так вам и надо, фашисты проклятые!

Выскочили из опасной зоны. Но... надо сделать еще заход, произвести съемку. Под плоскостью висит фото­бомба.

Для летчика нет ничего неприятнее вторичного захода на цель. Его легко понять, если вспомнить, как трудно вырываться из слепящего света прожекторов и огня зе­ниток.

     - Стара, давай-ка сфотографируем, что мы там на­творили...

Что-то, проворчав, Катя развернула машину. И вот вновь самолет на боевом курсе. Бьют зенитки. Кажется, что вот-вот снаряд угодит в  тебя. А маневрировать нельзя. Отвернешь в сторону, изменишь высоту или допу­стишь маленький крен - хорошего снимка не будет. Са­молет идет ровно. Секунды кажутся часами. Одна, вто­рая, третья... Штурман замерла. Ждет вспышки от фото­бомбы. Летчица спокойно ведет машину, как по ниточке. Хорошо ведет! Но полюбоваться Катиной техникой пи­лотирования некому. Наконец снимки сделаны. Maнев­рируя , самолет быстро удаляется, подальше от зенитно­го огня.

- Потопали скорее домой. Курс 85, - с облегчением сказала Оля. До линии фронта оставалось не так уж дол­го лететь, но опасность еще не миновала. Мог появиться вражеский истребитель. Мы никогда не знали, когда именно на нас может напасть самолет противника. Обыч­но он внезапно нападал со стороны, когда экипаж ос­лаблял внимание при подходе к передовой или даже у своего аэродрома.

Казалось, еще никогда Оля так не уставала, как в этот полет. Как назло все собралось сразу: и скверная види­мость на маршруте, и обстрел у передовой, и два захода на цель при сильном зенитном огне. Хотелось спать. Рав­номерное тарахтение мотора убаюкивало... Оля тряхнула головой, отгоняя сон, слегка приподнял ась на ноги, вы­глянула за козырек направо, налево, повернул ась на­зад. В воздухе все спокойно. Только хотела доложить, как вдруг увидела мчавшийся им наперерез самолет.

- Левее! Фриц!

Олейник рванула самолет в сторону, но огненные нити

трассирующих пуль уже протянулись к ним. Одна прошла прямо над кабиной летчицы. «Целится по выхлопным па­трубкам», - подумала Олейник и убрала газ. Еще одна трасса догнала их, прошла вдоль кабины. Что-то больно ужалило Олю. Она вначале не поняла, что ранена. Ее бес­покоило, что самолет стал вдруг резко скользить.

- Катя! Катя, что с тобой?

     Олины слова долетали до Кати откуда-то издалека. В глазах ее темнело, кружилась голова. Боль охватила ле­вое плечо, бок. Впивалась в сердце. Сознание временами уходило, и тогда самолет начинал «колесить».

- Катя, ты ранена?

     - Немного... Дотянем, - сказала Катя и почувствова­ла, что сознание вновь оставляет ее. «Неужели это ко­нец?» Эта мысль заставила ее встряхнуться. Катя от­крыла глаза. Самолет шел прямо на лес. Как много могут сделать секунды! Летчица прижал ась к спинке сиденья и с трудом у самых верхушек деревьев выровняла машину. «Почему молчит Оля?»-подумала она.

- Оль, чому мовчиш?

     - Держись, Катя, - ответила Оля, скрывая от нее свое ранение. Теплая липкая кровь стекала в ее са­пог.

Все перепуталось: и земля, и небо. Часто затуманива­лось сознание. Тот, кто приходил в себя, старался подбод­рить другого, вывести машину в горизонтальный полет. Ольга в такие моменты всматривалась в ориентиры на земле, вносила поправки в курс. Она знала, что спасет их только терпение. Терпение и выдержка. Они шли уже на бреющем, хотя линию  фронта еще не пересекли. Самолет промчался, можно сказать, над самыми дулами батарей врага, ошеломив немцев своим «нахальством».

- Наша земля, Катя! Крепись!

Еще несколько мучительных минут полета.

- Катя, впереди аэродром. Садись с прямой, - сказа­ла Оля и выстрелила из ракетницы.

Машина шла на посадку. Шла с креном. Выравнивали вместе. Чуть «скозлив», самолет приземлился у посадоч­ных огней. Хватило сил зарулить. Катя выключила мотор, закрыла глаза и, откинувшись на спинку сиденья, потеря­ла сознание. Оля вылезла из кабины, сползла с плоскости. Сделала шаг. Покачнулась. Техник подхватила ее.

      - Задание выполнено, - сказала она подоспевшей

Ирине Ракобольской.

Примчалась санитарная машина, подбежали все, кто был на аэродроме. Оля попыталась улыбнуться, но губы скривились в болезненной гримасе.

      - Скорее латайте самолет, - сказала она технику.

- Ладно... Лечитесь и не волнуйтесь. Все будет в по­рядке, - ответила та, а сама подумала: «Легче новый сделать».

В госпитале они получили радостную весть: за уни­чтожение склада их наградили орденами Боевого Крас­ного Знамени. Это был их второй орден. По выписке из госпиталя вновь потекли фронтовые будни. Прожекторы. Зенитки. Линия фронта. Сыплются бомбы. Встают фон­таны земли. По 4-5 вылетов летом , а зимой -по14 часов в воздухе. Зябли до костей. Особенно плохо в штурманской кабине. Там ветер гуляет вовсю. При по­лете к цели штурман восседала на пачках газет и листо­вок, предназначенных немцам. Голова, плечи высились над козырьком. А чтобы наблюдать за целью, следить за местностью, приходилось наполовину высовываться из кабины. Продувало насквозь. На каждой из нас были шерстяной свитер, гимнастерка, меховая безрукавка, ме­ховой комбинезон. На ногах - шерстяные носки, теплые портянки, меховые носки-унтята и унты с галошами. Ко­роче говоря, надевали на себя всю «карточку», как мы говорили, то есть все, что выдавали нам. И все-таки в по­лете зябли, хотя никто даже насморка никогда не имел.

Наши войска стремительно наступали. Мы уже бом­били Штеттин. Настроение у всех было радостное. Все чаще и чаще говорили о победе.       _

В ту ночь погода на маршруте неожиданно ухудши­лась. Скрылись все ориентиры. Экипажам пришлось вер­нуться с бомбами. Расслабив ремни, вольготно растяну­лись на земле. Хорошо! Послышалось какое-то бормота­ние. Стихи. Ульяненко, глядя в черное небо, читала:

Как та сосна,

Которую ожгло грозою.

Тиха..

- Не надо,- попросила Оля. - Давай что-нибудь повеселее.

- Что на тебя нашло, Ульяныч? – послышались вопросы.

Но Нина, казалось, не слышала:

 

И сердца своего уже не слышу я.

Быть может, и оно пропало,

Сгорело, может, горсткой пепла стало

От этих страстных мук, от этого огня.

-Ульяненко! Яковлева! К командиру...

-Сейчас услышишь свое сердце, когда в этакую

муть полетишь на разведку, - сказала Полина Ульяно­ва. - Снова сердце запылает.

Нина, не ответив, ушла.

- Девочки, что это с ней сегодня? - удивляется По­лина.

Все пожимают плечами: мало ли что?. Но у каждой в сердце тревога. Такой печальной, подавленной не при­выкли видеть Героя Советского Союза Ульяненко.

Нина Ульяненко и Оля Яковлева летели на Штеттин. Погода в районе аэродрома вполне приличная - лететь можно. Но на маршруте погода неожиданно изменилась. Чем дальше, тем хуже. Вот уже не видно земли. Нина вела самолет по приборам на высоте 400 метров.

- Вернемся? - спросила штурман.

- Поднимемся повыше. Может, там получше.

Нина - упрямая летчица. До последнего взвесит все

 

Во мне желаний больше нет,

Нет больше боли, страха, страсти.

Тиха... Я так тиха,

Как те поля,

Где черный мор прошел с косою,

Я так тиха,

Шансы были и «за» и «против». Она нaдeялacь, что у Штеттuна погода получше. А пока вокруг стояла все застилающая мглистая облачность.

- Нина, как ты решила? - опять спросила Оля.

- Я очень хочу дойти до Штеттина. Мне очень надо. Но если ты боишься, вернусь.

     - При чем тут «боишься»? Уверена - идем. Но что с тобой? Ты чем-то расстроена...

     - Ничего, - ответила Нина. - Ух, как хочется от­бомбиться!

Оля сообщает летчице расчет времени. Идти над об­лачностью трудно. Прошли еще несколько минут. Облач­ность разорвалась. Луна озарила землю. Одер засереб­рился огромной широкой лентой. Видны все контуры го­рода, улицы. Не ждали «гостей»! На Штеттинском аэро­дроме в это время производились полеты.

Ульяненко, планируя, пошла к аэродрому. Яковлева протянула руку к шарикам бомбосбрасывателей. Две бомбы упали в правой части аэродрома - у стоянок, две другие - в левой, у старта.

Прожектор вспыхнул с опозданием. Свет его прово­лочился к звездам, заметался, выхватил из темноты об­лачко и запутался там. Загрохотали зенитки. Но маленький фанерный самолетик уже уходил на юго-восток , до­мой. Аккуратные квадратики кварталов города остались позади. в темной ночи отсвечивали пожары, разгорающи­еся на аэродроме, да вспыхивали запоздалые разрывы зенитных снарядов. «Эх, была бы рация, - подумала Оля. - Можно было сообщить нашим...»

 

­ А мы в это время все волновались за Ульяненко и  Яковлеву.     Не       спят командир полка Е. Д. Бершанская и комиссар  Е. Я. Рачкевич. Не спят начальник штаба И. В. Ракобольская, командир эскадрильи М. П. Чечне­ва. Не спят друзья из третьей эскадрильи, поми­нутно смотря на часы.. Яковлева всегда выводила самолет к свое­му аэродрому, - сказала комэска. - Я с ней лета­ла.

- Что же могло слу­читься? -спросила Ири­на Ракобольская.

- Го­рючего у них остается ма­ло.

- Время еще есть.

Нечего, раньше времени волноваться, - спокойно  произ­несла командир полка.

Проходит еще один длинный, томительный час. Жду подруги. Молчат. Мысленно представляют, как где-то там, на чужой территории, в черноте неприглядной ночи одинокий  самолет на приглушенном моторе идет к цели.

путь к аэродрому был, действительно  очень Тяже­лым. Через облака. Почти вслепую. И только у аэродро­ма погода прояснилась.

      Сели. Нина зарулила самолет, вылезла на крыло, сползла на землю, доложила:

           -Задание выполнено!

      - А погода?

      - Погода над Штеттином отличная. Такая же тихая ночь, как и здесь. А вот по маршруту пакостная. Шли над облачностью.

Вид у Нины усталый. Она подошла к самолету, при­слонилась к плоскости. Потом опустилась на землю и легла, раскинув руки. Оля присела рядом.

-Что с тобой, Нина?

-Не спрашивай, Оля. Потом скажу.

-Я хочу знать сейчас.

-Сбили моего Петровича. Над Штеттином.

           -Ой! - охнула Оля.

Разве есть такие слова, которые могли бы заглушить боль утраты? Сколько будет еще таких потерь до конца войны!

      Несколько месяцев назад вот так же молчаливо пере­живала гибель своего друга и Оля.

      Со временем боль немного притупится, но не заживет никогда. Как раны. Они хотя и подживают, но в непого­ду ноют. Так и потеря близкого человека. Ничего, не сказав, Оля легла рядом, крепко обняв Нину.

Оле вспомнился родной  Туапсе. Школа. И Вовка. Они учились в параллельных классах. Каждый день встреча­лись в школе и не замечали друг друга.

В один из осенних дней, когда море слегка штормило, Вовка, случайно проходя по пляжу, увидел, что какой-то смельчак купается. Он сразу определил: девушка. И по­тому стал поджидать. Пловчиха, ловко подныривая под волны, приближалась к берегу. Потом она вскочила на ноги, побежала. Волна настигла ее, ударила по ногам.

Увидев за собой новую волну, девушка легла, и вода прошла над ней. И тут Вовка узнал ее. Оля подбежала к нему и спросила:

- Почему не купаешься?

В ее вопросе не было ни вызова, ни насмешки, ни хва­стовства.

С тех пор он стал ее сопровождать в отчаянных осен­них заплывах. Так началась их дружба. В 1939 году, за­кончив школу, Оля поехала учиться в Москву, а Вовка ­в Балашовское летное училище.

     - Хорошо мальчишкам. Куда захотел - туда и по­ступай, - сказала на прощание Оля.

     - И ты мечтаешь в летное? - удивился Вовка.

     - Что ты!.. Я же маленькая. Меня не возьмут.

В последнее предвоенное лето они всей своей компа­нией съехались в Туапсе. Вовка, несмотря на жару, ще­голял в летной форме. Немного рисовался.

     - Тебе очень идет форма, - сказала Оля. - Но не

надо из-за этого париться.

            Целыми днями они пропадали на море. Но вот при­шла пора прощаться. Расставались легко и весело, что­бы встретиться на следующее лето. Но эти планы нару­шила война...

Страшное известие пришло к ней совсем неожиданно. Только что, получив задачу, они со штурманом сидели у КП, прокладывали маршрут, делали необходимые рас­четы.

     Приехала Таня Ломакина- вооруженец и по совме­стительству почтальон.

     - Почта!

     Оставив на земле карты, линейки, ветрочеты, девушки окружили Таню.

     Таня не спеша, достала из сумки толстую пачку писем.

     - Да быстрее, чего тянешь, - раздавались нетерпе­ливые голоса.

     - Не волнуйтесь, - лениво процедила Таня и стала громко, четко читать фамилии на конвертах.

- Самой красивой девушке! - выкрикнула Таня. Все засмеялись, думая, что она шутит. До сих пор приходили письма, адресованные: «Экипажу самолета №...»; «Командиру, летчице (или штурману) самолета №...». А вот так еще не писали.

- Кто самая красивая? Кому вручить? - кричала Таня. - Скромничаете. Беру себе. Считаю себя самой красивой. Своя рука - владыка.

- Прочти всем. Это не честно, - зашумели все.

- Не мешайте работать! Потом прочту тем, кто не получит ничего. Я: не жадная.

     - Яковлева! Целых три письма!

- Счастливая, - позавидовали некоторые. Оля рас­крыла письмо и с непотухшей еще улыбкой от Таниных шуток начала читать.

Мама писала о Вовкиной гибели. Оля беспомощно  огляделась. Вокруг слышались шутки, смех. Читали вслух письмо самой красивой девушке.

Она повернулась и, скованная горем, тяжело побрела к самолету. Шаг ее был неверным, и шла Оля медленно, совсем как старая женщина с непосильной ношей. Она забралась в кабину. Хотела скрыться от расспросов. Но от глаз друга не скроешься. Нина не стала расспраши­вать. Только и сказала:

- У тебя горе, я вижу. Но держаться надо.

Всю ночь они летали как одержимые. К утру вымота­лись. Оля без сил упала на нары и уснула. Сон был бес­покойный, тревожный. Но все-таки сон. «У каждого есть теперь свой счет к фашистам, - с ненавистью к врагу думала Оля. -Проклятые выродки».

3акончилась война. И хотя мы давно ждали этого, из­вестие о подписании капитуляции Германией застигло нас врасплох. После ночного дежурства на аэродроме мы крепко спали. В сон ворвались выстрелы. Мы вскочи­ли, не понимая, почему вдруг стреляют. А когда поняли, то сами разрядили обоймы пистолетов, стреляя в воздух. И кричали, и прыгали, и смеялись, и плакали...

Потом военный институт. 5 лет учебы! Всего Оля от­служила в Советской Армии 25 лет. Работа была не из легких. Требовала много внимания и напряжения. Но че­ловек на то и рождается, чтобы действовать и загружать до предела отпущенное ему время.

     Это не громкие слова. Это - наша жизнь.

Ольга Филипповна Яковлева обладает удивительным чувством теплоты и глубокой  доброты к людям. Она всегда в курсе дел своих друзей. Кто-то заболел - она сразу мчится предлагать свою помощь. ...Хлопнула входная Дверь: вернулась моя Ольга. При­шла со сборов. Оживленная. Довольная.

       - Мама! - бросились к ней дети.

       - Поужинали? - спросила она, заглядывая в кух­ню.

       И тут я увидела, что ужин остался целым. Виновато посмотрела на нее.

       - А нам тетя Леля про тебя рассказывала, про Ста­ру, про тетю Нину, - скороговоркой сказала Света.

       - А еще вы нам про маму расскажете? – спросил Женя.

       - Расскажу в следующий раз, когда мама опять уйдет проводить политзанятия.

Оля засмеялась:

- Заговор?

Женя бросился помогать маме снять пальто. Света подала домашние туфли.

- Спасибо, милые. Какие вы внимательные...

Дети легли спать. Мы сели с Олей на диван, подобрав под себя ноги. Свет от торшера падал на ее кудрявую бе­локурую головку. Вся она казалась хрупкой, маленькой девочкой.

Было немного странно, что в квартире такая тишина, что вот это она, Оля Яковлева, штурман звена, капитан в отставке, отдавшая Советской Армии 25 лет жизни.

       Но все это было! И мне радостно оттого, что Оля, пройдя через все испытания, сохранила в себе все самое  хорошее, осталась все той же Олей Яковлевой, которую мы все так любили на фронте.