КОМИССАР ИДЕТ ВПЕРЕДИ

Вошла она — никто не заметил. Черноволосая, невысокая. С двумя шпалами на петлицах.

Иронически оглядела девчат. Улыбнулась. Не улыбнуться было невозможно; в больших, чуть ли не до пят гимнастерках, широченных галифе, огромных кирзовых сапогах мы походили скорее на персонажей юмористического журнала, чем на солдат.

— Хорошенький вид, ничего не скажешь! Да разве так заворачивают портянки? Километра не пройдешь, свалишься — и ноги в волдырях. Смотрите, как это делается... Вот и все. Готово, Теперь хоть на край света можно шагать.

— Кто это? — шепотом спросил кто-то из девчат.

— Я комиссар, девушки. Вместе будем служить. Зовут меня Евдокия Яковлевна.

— А где вы так наловчились?

— У пограничников. Как-нибудь расскажу... А сейчас вот что... Ходить в таком виде — только срамить армию. Я уж не говорю о том, что не гоже ронять достоинство женского пола. Объявляется аврал.

— Война же,—неуверенно обронили рядом.

— Причем здесь война! Где сказано, что на войне девушки должны быть похожими на пугала? Нет, так не пойдет!

Она помолчала, о чем-то думая. Потом предложила:

— Кто смелый, подойдите ко мне.

Вперед шагнула чернявая девушка. Евдокия Яковлевна начала вертеть и крутить ее, одернула гимнастерку, затянула потуже ремень, подколола булавками шинель:

— Здесь надо ушить, а тут обрезать... Через несколько минут недавно мешковатая фигура стала похожа на ладно скроенного, подтянутого солдата.

— Вот так, кажется, лучше.

Удивленные столь неожиданным превращением подруги, мы захлопали в ладоши.

А комиссар действовала, как мать в большой семье, когда одежда старших переходит к младшим и ее надо подогнать по фигуре нового владельца. Наверное, с того момента и пошло гулять по полку нежно-ласковое прозвище, которое мы за глаза дали комиссару: «Наша мать».

 

Евдокия Яковлевна Рачкевич вошла в жизнь летчиц так легко и незаметно, будто мы не первый год были вместе. Забот у нас в те дни, прямо скажем, хватало. Ведь кем мы были тогда — мы сами и наш полк?

Вначале мы проходили ускоренный курс обучения летно-техническим специальностям. Там существовало четыре группы: летчиков, штурманов, техников и «вооруженцев». Никто из нас не изучал раньше ни тактики, ни штурманского дела, ни бомбово-стрелкового вооружения, ни многих других дисциплин, без овладения которыми нечего было и думать попасть на фронт. Можно себе представить, какая нагрузка легла на нас, девушек, решивших сражаться бок о бок с мужчинами.

В летную группу зачислили женщин, работавших пилотами в Гражданском воздушном флоте и инструкторами аэроклубов. Их успешно обучали летать ночью и владеть оружием.

Труднее было со штурманами. До войны женщин-штурманов в авиации можно было пересчитать по пальцам. Навигации и бомбометанию предстояло обучить в короткий срок вчерашних студенток. Эту наиболее многочисленную группу в первую очередь и опекала Евдокия Яковлевна Рачкевич.

Многое ее озадачило поначалу. И прежде всего пестрота биографий, несхожесть характеров ее питомцев. Перед комиссаром проходили десятки девушек. Известная пословица гласит, что прежде чем узнать человека, надо съесть с ним пуд соли. У Евдокии Яковлевны было на сей счет свое мнение:

— Сокола по полету узнают! — говорила она.— А вы теперь—летчицы. В небе и узнаем друг друга...

 

Кого только не свела судьба под своды общежития летной школы зимой 1941/42 года! Вот кареглазая Таня Сумарокова. До войны — студентка Московского медицинского института. Казалось бы, авиация и медицина — понятия далекие. Но Таня добилась в ЦК ВЛКСМ разрешения летать, стать штурманом. В Москве у нее осталась мать. Отец, как и у многих из нас, ушел на фронт.

Или вот эта девушка, с шапкой темно-каштановых волос. По списку она значилась в тетради у Рачкевич самой первой. Фамилия ее Аронова, зовут Раиса. Окончила первый курс Московского авиационного института, энергичная, быстрая, находчивая.

Евдокия Яковлевна знала, что душу девушки, как и многих ее сверстниц, увлекла книга Марины Расковой «Записки штурмана». Еще не окончив 10-го класса, Рая послала письмо в летное училище. Были в письме, между прочим, и такие строки: «Я не мыслю себе жизни без авиации». Когда пришел ответ, что в военную авиацию девушек не принимают, день показался ей мрачнее ночи. Рая «с горя» подала заявление в сельскохозяйственный институт, на факультет механизации. И может, она навсегда рассталась бы со своей мечтой, если бы в ее родном Саратове не было аэроклуба. При первой попытке поступить в него Раю забраковала медицинская комиссия. Но девушка оказалась настойчивой и добилась своего.

Теперь-то уж твердо было решено: ее призвание — авиация. С сельскохозяйственным институтом, хотя и проучилась два года, Рая решила расстаться. Небо взяло ее в плен сразу и навсегда. В 1940 году Аронова стала студенткой Московского авиационного института. Приняли ее не только за хорошую успеваемость в прежнем вузе: вместе с другими документами при поступлении в МАИ она предъявила и копию квалификационного удостоверения пилота.

А когда началась война, пилот запаса Раиса Аронова пришла в ЦК комсомола и потребовала, чтобы ее отправили на фронт...

Евдокия Яковлевна Рачкевич хорошо знала биографии своих подопечных и безгранично доверяла девушкам. А опыт... Что ж, опыт — дело наживное...

 

В пять тридцать утра дневальный объявил подъем. За окном темно, а в девичьем общежитии уже все на ногах. После физзарядки—тренировка в работе на радиотелеграфном ключе, упражнения со счетной линейкой, изучение района полетов по карте... Потом завтрак, а затем классные занятия, лекции, семинары; на счету—каждая секунда.

С непривычки кое-кому жизнь показалась сущей каторгой. Да, в той обстановке и не мудрено было взгрустнуть по дому, по маме, по вольготной студенческой жизни. И когда кто-нибудь «сдавал», рядом всегда оказывалась Евдокия Яковлевна. Удивительно тонко умела она подойти к человеку, найти единственно верное слово, порой ласковое, а иногда и строгое, чтобы подбодрить, вселить надежду, не дать раскиснуть. От улыбки Рачкевич становилось легче на душе, а ее требовательность подтягивала девчат.

...Ночью разыгрался снежный буран. В казарме оглушительно завыла сирена — сигнал аварийной тревоги:

— Крепить самолеты!

После трудного учебного дня не очень-то приятно шагать в морозную тьму. Лицо от пронизывающего ветра моментально схватывало ледяной коркой, на ресницах появлялся иней.

Евдокия Яковлевна увлекала всех за собой:

— Быстрее, девчата, пока наши самолеты не унесло ветром!

Ураган сшибал с ног, мешал что-либо разглядеть, залеплял снегом глаза. Мы двигались, ориентируясь по компасу. И наконец увидели стоянку самолетов. Пришли вовремя: буран с каждой секундой набирал силу и уже грозил опрокинуть, разбить легкие самолеты.

— А ну, взяли, девушки! — подала команду Евдокия Яковлевна и первой подтянула тросом плоскость крайней машины.

Мы бросились помогать.

Пять часов длилась схватка с бураном. Комиссар вместе с инженером полка Софьей Озерковой переходили от стоянки к стоянке, проверяя, как закреплены машины, нет ли поломок. Поломок не было. Ветер продолжал лютовать, но девчата, обхватив плоскости, крепко удерживали машины.

К утру буран утих, постепенно прояснилось небо.

— Что ж, первое испытание выдержано,—сказала Рачкевич, едва двигавшаяся от усталости.— А сколько еще их впереди, да и не таких, а посерьезней...

Мало кто из нас представлял тогда, какие это были вещие слова...

 

— По самолетам!..

Как долго мы ждали этой команды! Шутка ли, летим на фронт, в Донбасс! Семь месяцев напряженной учебы позади. Вытянувшись длинной цепочкой, По-2 взяли курс на юго-запад...

Евдокия Яковлевна тяжело переживала наши промахи. Когда погибли при тренировочных полетах экипажи Лили Тормосиной и Нади Комогорцевой, Ани Малаховой и Маши Виноградовой, комиссар ходила мрачнее тучи. Да и как не переживать; еще не сделали ни одного удара по врагу, а уже понесли потери! И вот теперь — большой перелет, с посадками на промежуточных аэродромах. И хотя дни в мае длинные, да и погода стояла вроде бы сносная, Рачкевич, в какой уже раз, вместе с Бершанской обошла все самолеты, проверила, достаточно ли подробно изучили экипажи маршрут. А потом еще у каждой из нас спросила, как будем действовать в случае неожиданной встречи с истребителями противника.

Прощайте, саратовские края, прощай, гостеприимная земля! Над тобой мы обрели боевые крылья, ты приняла прах наших подруг, ты сейчас провожаешь нас в нелегкий путь.

Я глядела на знакомые берега разлившейся Волги, на остров у самого города — его почти затопили талые весенние воды,— а мысли были уже там, на фронте...

 

Через три дня мы приземлились в донецкой степи и принялись устраиваться на новом месте. Штурманы клеили крупномасштабные карты района боевых действий. Пахло эмалитом. Хватало работы и нам, летчицам: в ближайшую ночь должен был состояться облет будущего района боевых действий.

А пока на стоянках появились щитки с объявлением: завтра утром партийное собрание. Повестка дня лаконична: «Задачи полка во фронтовых условиях».

Задолго до назначенного часа заполнили коммунисты небольшую комнату рядом со штабом. Собрание запомнилось нам какой-то необычной торжественностью и значительностью: оно дало каждой из нас путевку в боевую жизнь,

Особенно ярким было выступление Рачкевич. — Будем добиваться,— сказала она,— чтобы полк наш стал одним из лучших на Южном фронте.

Мы долго аплодировали. Нам действительно нельзя было плохо воевать. Мы обязаны были доказать всем сомневающимся (а их было не мало1), что женщины могут драться в воздухе не хуже мужчин.

А через несколько дней мы получили возможность перейти от слов к делу,

Это случилось безлунной июньской ночью. На аэродроме нас провожал командир дивизии полковник Д. Д. Попов. Рачкевич открыла митинг.

— Учеба кончилась,—сказала она.—Настало время проявить свои способности и мужество в бою. Каждая бомба должна точно попасть в цель. Любой экипаж, в какой бы трудной и сложной обстановке он ни оказался, должен драться до последнего патрона в стволе, до последнего дыхания. Поклянемся же отомстить фашистским людоедам за нашу поруганную землю, за слезы матерей и детей!..

Самолеты ушли в ночь.

 

Боевой счет полка открыла его командир Евдокия Бершанская со штурманом Софьей Бурзаевой, а за ними командиры эскадрилий Серафима Амосова с Ларисой Розановой и Любовь Ольховская с Верой Тарасовой. Мы знали, что под плоскостями их самолетов подвешены бомбы с надписью «За Родину». Никто не уходил с аэродрома, все с нетерпением ожидали возвращения экипажей с задания. Надо ли говорить, как мы волновались! И вместе с нами — Евдокия Яковлевна.

— Летят! — разнеслось наконец по аэродрому. Мы бросились к машинам. Чуть не задушили однополчанок в объятиях.

...В полку в то время было еще не много коммунистов. Но число их стало быстро расти: девушки, получившие боевое крещение, стали подавать заявления о приеме в партию. Торопливо бежали по вырванным из тетрадей листкам скупые строчки: «Хочу летать на боевые задания коммунистом. Клянусь до последнего дыхания, до последней капли крови громить фашистов». Эти листки молча передавались секретарю партбюро полка Марии Ивановне Рунт или батальонному комиссару Рачкевич.

Каждую ночь Евдокия Яковлевна была на аэродроме, провожала и встречала экипажи. Мы привыкли видеть ее на летном поле: ей, как и командиру полка, докладывали о выполнении задания. После первого боевого вылета, задыхаясь от волнения, к Евдокии Яковлевне подошла штурман Женя Руднева:

— Товарищ комиссар! Я чувствовала себя в полете очень хорошо. Вела ориентировку, следила за воздухом, а цель сразу узнала. На линии фронта видела перестрелку с обеих сторон. Когда подошли к цели, я сказала летчице: «Бросаю бомбы!» Самолет чуть вздрогнул, я крикнула: «За Родину!» Летчица круто развернула самолет, и мы увидели на земле два сильных взрыва. На сердце огромная радость: я могу своими руками уничтожать врага.

Евдокия Яковлевна обняла Женю.

В тот день у нашего комиссара окончательно созрело решение овладеть профессией штурмана и научиться летать.

 

— Сима, доверни влево!

Заместитель командира полка по летной части Серафима Амосова повернула машину. Над кубанскими плавнями курился пар, бурно катила мутные воды река, чуть в стороне, на широкой поляне мальчишка пас небольшое стадо коров. А рядом с ним стояла девочка, повязанная белым платочком.

«Что она там увидела? — недоумевала Амосова, поглядывая на свою погрустневшую «ученицу» Рачкевич. Очередное занятие по штурманской ориентировке прошло вроде хорошо...»

А комиссар увидела свое прошлое, недалекую отсюда Молдавию, где промчалась ее трудная юность: девочка в белом платочке напомнила ей собственное босоногое детство, далекую Дусю из села Березово, что и поныне стоит над высоким берегом Днестра.

Это было в 1919 году. Весенним днем босоногая Дуся Рачкевич пригнала скот в ближний лес и неожиданно встретила там улыбчивых бородачей с красными ленточками на шапках. Девчонка не испугалась, сердцем почувствовала, что перед ней хорошие люди.

— Кто вы, дяденька? — разглядывая алую ленту на кожаной фуражке командира, спросила она.

— Партизаны!.. Слыхала, дочка, про нас?..

— Слышала. Говорили на селе, что от вас и румынским боярам, и петлюровцам достается...

— Верно! — подхватил командир партизанской группы, оказавшейся у Березова, Яков Семенович Попадюк.— А ты, дочка, случаем, не знаешь, где теперь петлюровцы?

— Вы, дяденька, доглядите за скотом, а я в один миг в Березово слетаю... Уж где-где, а там должны знать! Есть у нас дядя Костя, он горой за Советскую власть.

Прошло около часа, прежде чем Дуся вернулась, С тех пор она стала связной и не раз доставляла партизанам ценные сведения. А те только руками разводили, дивясь сообразительности и смекалке маленькой черноглазой разведчицы.

Ни на один день не затихали бои за Днестром. Воздух сотрясала артиллерийская канонада. Петлюровцы применили против партизан легкую артиллерию, и отряд Попадюка, потерпев поражение, перешел с правого берега Днестра на левый. Яков Семенович Попадюк вынужден был скрываться в доме Дусиных родителей.

Ночью хлипкая дверь хаты ходуном заходила под ударами тяжелых сапог. В дом ворвались петлюровцы. Они рассчитывали захватить партизанского командира. Родителей Дуси не было, они еще днем уехали в соседнее село. В доме находились две бабушки да она, Дуся. Бандиты стащили ее с полатей, и начался допрос.

Направив на девочку дуло нагана, главарь петлюровцев спросил;

— Где Попадюк? Нам сообщили, что он скрывается здесь...

Дуся молчала.

— Ах ты, гадюка, не хочет говорить! — зло усмехнулся главарь. — Дать ей пять шомполов — развяжет язык, а не развяжет — еще пять добавить!

Засвистели шомпола. Огнем полыхнуло по спине, будто на кожу плеснули кипятком. От неистовой боли Дуся закричала. Петлюровец после каждого удара спрашивал: «Скажешь, где Попадюк спрятался»? И бил, бил неистово, полосуя маленькую худую спину. Ответа он не дождался...

Перевернув в хате все вверх дном, петлюровцы так ничего и не нашли. Видно, поздновато заявился к ним предатель, не знал он, что еще утром Попадюк скрылся в лесу.

Когда националисты убедились, что партизанского командира им не схватить, девчонку они все равно не оставили в покое. Приказав запрячь волов в повозку, они сложили в нее награбленный скарб и сказали:

— Вези в помещичий дом!

Дуся знала, что там расположился штаб петлюровцев. Но делать было нечего. Волы потащились по пыльной деревенской улице. Едва девочка пригнала их к помещичьему дому, как ее опять схватили и бросили в холодный погреб.

Долго тянулась ночь. Ныло избитое в кровь тело. Дуся лежала ничком на земле, плакала и тихо звала:  «Мама, мама!..» Но до родного дома было теперь неблизко...

А потом под ударами Красной Армии петлюровцы стали отступать из Бессарабии. Они угоняли с собой население. Вместе с сотнями измученных людей в огромном обозе ехала и голодная, избитая девчушка.

Ночью, когда обоз остановился в местечке Ярышево, внезапно появился отряд красных конников. В атаке участвовал и бывший партизанский командир Попздюк. Когда он потом подошел к Дусе, она горько расплакалась.

— Знаю, Дуся, все знаю! — поглаживая девочку по голове, успокаивал Попадюк.— Возвращайся домой, а за помощь огромное спасибо тебе от Красной Армии. Здорово ты нам помогла! Теперь мы будем знать, что есть в Березове у нас маленький друг. Кончилась война, но не кончилась дружба Дуси Рачкевич, деревенской девчонки, с красноармейцами.

Неподалеку от Березово расположилась пограничная застава. Дуся стала там своим человеком. Однажды, когда пасла коров, она выследила крупного контрабандиста. Подручные бандиты, узнав, что его выследила девчонка, грозили расправиться с ней.

Дусю вызвал к себе начальник заставы. Положив руку на ее худенькое плечо, он серьезно посмотрел ей в глаза и сказал:

— Ну вот что, Дусенька. Ты знаешь, что бандиты грозятся тебя убить?.. Дело это не шуточное. Надо быть осторожной. А чтоб до тебя не дотянулись их грязные лапы, переходи к нам... Сюда они не сунутся!

Дуся быстро собрала свои вещи и предупредила родителей:

— Ухожу к пограничникам. Так и вам будет спокойней...

Отец не стал возражать, а мать, вытирая слезы, сказала дочери, чтобы была осторожней и не лезла в пекло: «Сама знаешь, какая жизнь на заставе...»

Да, жизнь здесь была напряженной, полной опасностей. И не важно, что Дуся выполняла очень скромные обязанности уборщицы, санитарки и прачки. Все равно она чувствовала себя бойцом. Как и все, жадно училась, не расставалась с книгами, не пропускала политзанятий и собраний. На заставе она вступила в комсомол, а потом и в партию...

Обо всем этом и напомнила Евдокии Яковлевне девочка в белом платочке, которую она увидела с самолета на берегу Кубани.

Когда Серафима Амосова посадила По-2 на аэродроме, то заметила, что глаза у штурмана почему-то покраснели.

— Ты что, Евдокия Яковлевна?

— Да так, пустяки... Лучше скажи, как я сегодня ориентировалась в полете? Может, и мне пора летать на задания?

— Ориентировалась хорошо. Только вот у луга, где дети пасли коров, немного отклонилась от курса... И что такое ты там увидела?..

 

С дождями, с сырым ветром пришла ранняя приморская осень... Уже более полугода полк воевал на Северном Кавказе. Жаркие бои разгорелись за освобождение Новороссийска. Восемь экипажей под командованием заместителя командира полка Серафимы Амосовой вылетели в распоряжение ВВС Черноморского флота. С группой техников и «вооруженцев» выехала и гвардии майор Рачкевич.

Грузовики продвигались медленно и осторожно; линия фронта — рядом. Сердце сжималось от боли, когда они проезжали разрушенные, изувеченные станицы: всюду следы ожесточенных боев. В заброшенных окопах — разбитые орудия и пулеметы, патронные и снарядные ящики, кое-где уткнули в землю орудия танки с черно-белыми крестами на башнях. Как поминальные свечи, высились на месте бывших хуторов черные полуразвалившиеся трубы. На берегу Кубани устроили привал на ночь.

— На рассвете подъем, девушки,— предупредила Евдокия Яковлевна.— Надо спешить. И потом учтите, работать будем на глазах у моряков-черноморцев. Чтоб не пришлось краснеть!..

— Знаете, товарищ гвардии майор, у меня родилась идея,— вступила в разговор старший техник эскадрильи Татьяна Алексеева.— Не объявить ли нам борьбу за максимум полетов в каждую ночь? Правда, мы уже прикинули со старшим техником по вооружению Лидией Гогиной количество потребных бомб.— Большой расход получается. Придется поднатужиться интендантам-морякам. Ну, да ничего: пусть знают женскую гвардию!

— А что? Это мысль, Таня! Я — за! Да и сама на задание хочу слетать...

— С вами, Евдокия Яковлевна, любая летчица готова лететь,— уважительно посмотрела на комиссара Таня. С рассветом поднялись. Над рекой стоял густой туман.

— Нам повезло, девушки,— поторапливая техников, говорила Рачкевич.— Впереди перевал, он простреливается немецкой артиллерией. В тумане же мы проскочим незаметно.— И скомандовала: — По машинам!

Змеится узкая горная дорога, все ближе и ближе перевал. Если угодишь под артиллерийский обстрел, скрыться здесь некуда. Справа — скала, слева — пропасть! «Одна дорога — к праотцам!» — шутили девчата.

— Поддать газку!

И вот перевал позади, а машины уже несутся по широкой долине. Стало совсем светло. И тут, за крутым поворотом, девчата увидели синеву залива, а над ним видневшиеся сквозь туман зыбкие очертания Новороссийска, города, в освобождении которого им предстояло участвовать.

У контрольно-пропускного пункта их встретила группа моряков, обвешанных гранатами, с пулеметными лентами крест-накрест поверх бушлатов.

— Ну, как там, ребятки? — спросила Рачкевич команд девавшего на КПП усача с лычками главстаршины.

— Матросики держатся... Слыхали про Мысхако? — спросил в свою очередь главстаршина.

— Как же!—отозвалась Евдокия Яковлевна.—Про защитников «малой земли» весь фронт знает...

— А вы куда же, девушки? — вступил в разговор находившийся здесь же старшина 2-й статьи.

— Туда, куда и вы. Поближе к Новороссийску. С. воздуха будем вам помогать...

И машины понеслись к Геленджику...

Аэродром, хотя на нем и базировались морские летчики, был небольшим. Посадочная полоса позволяла производить взлет и посадку только с двух направлений. По всему были видно, что работать здесь будет нелегко.

И вот — первый боевой вылет. Через несколько минут экипажи уйдут к Новороссийску, туда, где небо, кажется, кипело от бесчисленных взрывов. Евдокия Яковлевна, как это бывало не раз перед самыми ответственными заданиями, собрала летно-технический состав.

— Помните, здесь мы представляем наш полк. Остальные экипажи полка будут летать с основного аэродрома на те же цели, что и мы. За нашей работой следят морские летчики. Значит, действовать надо еще дружней, еще слаженней. Нужно показать, на что способны девушки-гвардейцы.

Полеты над Новороссийском и его окрестностями требовали немалого искусства, отваги и выдержки. Маршрут проходил с одной стороны над морем, с другой — над горами и ущельями. Воздушные течения здесь очень изменчивы: чуть попадешь над водой в холодные слои воздуха, машину неудержимо тянет вниз, приходится то и дело маневрировать по высоте. А в горах еще хуже: восходящие потоки воздуха бросают самолет, как щепку, того и гляди врежешься в скалы. Единственное утешение—надежные ориентиры: вышел к морю—Новороссийск перед тобой, как на ладони, выбирай цель — не промахнешься.

Получив первые уроки штурманского искусства у Жени Рудневой и Серафимы Амосовой, наш комиссар жила в те дни одной мечтой — самой слетать на Новороссийск с боевым заданием.

— А ну, давай посмотрим, что ты усвоила... Докладывай, как будешь действовать,— спросила ее как-то Серафима.

— Значит, так. Набираем высоту и берем заданный курс... Справа у нас должен быть горный выступ, отделяющий мыс Солнцедар от Цемесской бухты. Миновав ее, выходим к западной окраине Новороссийска на нужную нам дорогу...

— Все правильно. Молодец, товарищ комиссар... Летим!

Наступление советских войск на Новороссийск началось в ночь на 10 сентября 1943 года высадкой в районе города десанта. Как только отряды десантников завязали бои, перешли в наступление войска, действовавшие восточное и южнее города. Фашисты прекрасно понимали, что потеря Новороссийска приведет к крушению всей их обороны на «Голубой линии». Поэтому сопротивлялись ожесточенно. И не только на земле.

Во время полета экипажу Амосовой—Рачкевич пришлось прорываться сквозь огненную завесу снарядов. Но Серафима даже в сплошном огне нашла лазейку и вывела машину к цели. Как только сбросили бомбы, на земле сразу возник пожар.

— Угодили в какой-то склад! — передала по переговорному устройству Рачкевич и, видимо, не ошиблась в своих предположениях. Пламя взметнулось к самому небу, осветило даже кабину.

Задание было выполнено успешно.

Тихо днем на аэродроме близ станицы Маевской, но чуть стемнеет — в воздухе раздается гул авиационных моторов.

Бершанская ставит задачу экипажам.

Нынешней ночью на боевое задание со штурманом Рачкевич предстояло лететь мне, и я была рада этому, Еще с Новороссийской операции наш комиссар зарекомендовала себя серьезным штурманом. Больше всего она, конечно, летала с Серафимой Амосовой, но любая из нас уже через месяц считала за честь побывать в бою вместе с Евдокией Яковлевной.

...Ночи, несмотря на осень, были еще не очень длинные, и штурманам приходилось проявлять много изобретательности, чтобы проложить короткий и надежный маршрут. Искуснее всех это, кажется, получалось у Рачкевич. Как заявила недавно Женя Руднева, штурманская наука пошла впрок нашему комиссару.

Любое дело было по плечу этой женщине. В этом мы убеждались все больше и больше, слушая зимними вечерами в ожидании летной погоды ее бесхитростные рассказы о своей жизни.

— Я всегда вспоминаю с благодарностью пограничников, которые дали мне рекомендации для вступления в партию. Это были военком погранотряда Долин, заместитель начальника отряда Михайлов и секретарь партбюро Филиппов. Хорошие, честные люди.

Тихо говорит Евдокия Яковлевна. В печурке потрескивают дрова, отсветы огня вспыхивают на лицах, а перед мысленным взором девчат мелькают картины за картиной.

Вот их совсем юная Дуся Рачкевич с путевкой пограничников приезжает в Киев на юридические курсы. Вот она — народный судья в Каменец-Подольске, помощник областного прокурора в Житомире, затем Проскурове. Враги не раз грозили ей смертью, но разве запугаешь такого человека! Долго бы продолжалась работа Рачкевич на ниве правосудия, если б ее опять неудержимо не потянуло в армию.

В 1932 году Рачкевич добровольно вступает в Красную Армию и скоро становится инструктором политотдела 1-й Червоноказачьей дивизии по работе среди семей военнослужащих. А еще через год как одного из лучших политработников ее направляют на учебу в Ленинград, в Военно-политическую академию. Первая женщина-слушатель с отличием заканчивает академию. Мало того, ее рекомендуют на научно-исследовательскую работу в адъюнктуру. Но она хочет попробовать свои силы на педагогическом поприще.

Ей предложили преподавать в военном училище. И Рачкевич согласилась.

Читая лекции по основам марксизма-ленинизма курсантам Ленинградского военного училища связи имени Ленсовета, она упорно готовится к поступлению в адъюнктуру, теперь уже твердо уверенная, что ее будущее должно быть связано с наукой.

И мечта сбывается! В 1938 году Рачкевич уже адъюнкт Военно-политической академии. Вскоре академию переводят в Москву, и с тех пор Москва стала городом, который навсегда вошел в ее жизнь.

Защита кандидатской диссертации была запланирована на ноябрь 1941 года...

Война изменила все. 16 июля Евдокия Яковлевна получила назначение в действующую армию на должность комиссара военно-полевого госпиталя. А спустя несколько месяцев, после нового назначения, стала комиссаром группы формирования женской авиационной части, начальником которой была майор Марина Михайловна Раскова...

 

Итак, мне предстоит лететь на задание вместе с комиссаром. Я сильно волнуюсь. Ни в коем случае нельзя оплошать. А какая ответственность! Я должна во что бы то ни стало обеспечить благополучное возвращение самолета. Ведь случись что с Евдокией Яковлевной, девчата мне этого не простят. А между тем хорошо известно, что комиссар способна пойти на самые сложные и рискованные действия... Тем более надо позаботиться о ее безопасности: война есть война...

Направляемся к самолету, Рачкевич еще раз уточняет штурманские данные. Проверяем подвеску бомб. Садимся в кабины. Она спокойно передает, что все готово. Я запускаю мотор и после опробования его на разных режимах выруливаю для взлета.

Идем на цель. И вот же не повезло: натыкаемся на низкую, плотную облачность. А тут еще сильный ветер. Но самое худшее, как оказалось, было впереди: при подходе к населенному пункту Фанталовская все экипажи, вылетевшие перед нами, попали на огневой заслон зениток.

Мы принимаем решение миновать заградительный огонь и выйти на цель с тыла противника.

Снижаюсь. В переговорный аппарат слышу команду, данную с обычной невозмутимой интонацией (это в таком-то пекле!).

— Держать курс!

Мой штурман прицеливается и сбрасывает все бомбы сразу. Что тут началось! Мы идем в сплошном огне: бьет множество зениток. Смотрю на альтиметр: высота малая.

Выручил нас экипаж Нины Худяковой с Катей Тимченко. Молодцы девчата, угодили точно по прожекторам! На какое-то время фашисты ослепли! И хотя интенсивный обстрел продолжался, мы уже подходили к линии фронта.

А потом, на аэродроме, вместе с комиссаром пошли на доклад к командиру полка. Евдокия Яковлевна показала по карте место сосредоточения огневых точек и прожекторов противника, доложила об обстановке над целью, о том, что наблюдала два сильных взрыва от сброшенных бомб.

— Спасибо, товарищи! — улыбнулась Бершанская.— Главное, что живы. Переволновалась я тут за вас...

 

Начались бои за освобождение Крыма. Советскими войсками был уже отвоеван небольшой плацдарм с населенным пунктом Жуковка. Наземные части подтянулись к северной окраине Керчи.

В эти дни в домик, где размещались заместитель командира полка Серафима Амосова и командиры эскадрилий со своими штурманами, пришла Рачкевич. Мы сразу заметили: комиссар чем-то расстроена. И не ошиблись. Достав из планшета письмо, она не стала его читать, а с грустью сказала, что письмо пришло из-под Керчи. Там погиб двоюродный брат, которого она очень любила. Похоронен он где-то восточное Булганака. А этот населенный пункт находится у фашистов.

— Сима,— обратилась Рачкевич к Амосовой,— я хочу лететь сегодня на задание.

— Твое горе — наше горе, Дуся. Полетим!

В тот раз нам предстояло всю ночь бомбить скопление войск и технику противника в пункте Булганак.

С наступлением сумерек первым вылетел экипаж Амосовой — Рачкевич.

После жестоких дневных боев на линии фронта все притихло, притаилось. Но как только самолет достиг берега моря, к машине потянулись светящиеся «бусинки» трассирующих пуль. Над целью зарыскали лучи прожекторов, усилился зенитный огонь. В переговорный аппарат Амосова слышала, как Рачкевич сказала с мягким украинским акцентом; «Цель под нами. Сбрасываю бомбы...»

Маневрируя, мешая зенитчикам вести прицельный огонь, экипаж выбрался из зоны обстрела. Внизу уже была наша территория. Теперь согласно маршруту, заданному штабом дивизии, следовало идти на север, в обход. Амосова и Рачкевич, обманутые тишиной, решили возвращаться на свой аэродром напрямик. Так было ближе. Но тишина длилась недолго. Через несколько секунд высоко над самолетом зажглись гирлянды светящихся ракет. Стало светло как днем. Под ними находился плацдарм, занятый советскими войсками, и он вздыбился всплесками огня. Стреляли отовсюду. Десятки прожекторов взметнули к небу снопы света: искали фашистский самолет, который проник в воздушное пространство над позициями наших войск и находился где-то наверху.

Чтобы не попасть в перепалку, Амосова стала прижимать машину к земле. 200 метров, 150, 100. Серафима не могла простить себе, что нарушила приказ штаба дивизии. Погибнуть от огня своих зениток... Что может быть обидней этого!

— Впереди Керченский пролив,— сообщила Рачкевич, Летчица облегченно вздохнула: значит, вырвались!

А позади них огонь бушевал до тех пор, пока немецкий самолет не сбросил бомбы в море.

— Эх, вояки,—с горечью сказала Рачкевич.—Учим девушек дисциплине, а сами? Непростительная самонадеянность.

Амосова молчала. Что тут возразишь? Когда вернулись на поврежденной машине на свой аэродром, Сима попыталась пошутить:

— Ну вот, немецкого огонька получили и нашего попробовали...

Но Рачкевич не приняла шутки. А Сима, словно и не было только что пережитого страха, добавила:

— Ничего, комиссар! Все-таки за твоего брата отомстили и из такого ада вышли невредимыми. На фронте всякое бывает. Впредь будем дисциплинированней...

Евдокия Яковлевна вздохнула, потом вдруг улыбнулась и сказала:

— А знаешь что, Сима, случай, который произошел с нами, очень поучителен. Надо обязательно утром провести разбор, а потом партийное собрание. Обсудим вопрос о дисциплине полета.

 

Командование настойчиво потребовало от нас повысить точность бомбометания. Чтобы помочь экипажам, на КП дивизии, который находился вблизи линии фронта, поочередно дежурили представители нашего полка. Самолеты проходили строго через КП, и дежурные могли непосредственно наблюдать за боевой работой экипажей.

Начальника оперативного отдела штаба полка старшего лейтенанта Анну Еленину сменила штурман полка Женя Руднева. Затем настала очередь гвардии майора Рачкевич. И надо же было такому случиться: во время дежурства на глазах комиссара сгорел самолет хорошей, смелой летчицы Паши Прокофьевой и любимицы полка штурмана Жени Рудневой, Когда Евдокия Яковлевна, спустя некоторое время, приехала в полк, ее трудно было узнать. Осунувшаяся, притихшая, она даже говорила через силу. Именно в те дни в ее черных волосах заметно прибавилось седины.

...Крым, Белоруссия, Польша, наконец фашистская Германия. По-разному мне запомнилась Евдокия Яковлевна на этих огненных этапах большого и нелегкого пути.

После освобождения Крыма, за участие в котором наш полк был награжден орденом Красного Знамени, мы вылетели в майские дни сорок четвертого года на 2-й Белорусский фронт. Прибыли на аэродром Сеща, замаскировали самолеты, огляделись. Никаких признаков жилья. Хотя бы сарай какой-нибудь — и того нет. Все разрушено. Значит, жить придется под открытым небом.

Мы обступили комиссара.

-— Ну что ж, гвардейцы, обойдемся и без комфорта. Не в этом ведь главное для нас с вами... Когда шли по маршруту, я все думала; до чего же хорошо и радостно летать над освобожденной родной землей! Я, конечно, видела и разрушенные дома, и рухнувшие железнодорожные мосты, и противотанковые рвы, и подбитые танки вдоль дорог, и обломки самолетов. Это раны войны, мы их залечим, когда окончательно разгромим врага... А сейчас нельзя терять ни минуты. За дело, друзья!

Даже тени уныния не осталось на лицах моих подруг. Жить нам пришлось прямо-таки по-цыгански. Единственной крышей над головой были плоскости наших самолетов. Но это никому не портило настроения, ведь с каждым днем все ближе была победа...

Работали мы напряженно, делали по нескольку вылетов в ночь. Экипажи бомбили переправы, уничтожали неприятельские части в местах скопления, патрулировали ночью на дорогах, мешая движению отступавших войск противника, вели разведку в лесах, обнаруживая разрозненные группы гитлеровцев. Фашисты отчаянно сопротивлялись. Остервенело били зенитки, нет-нет да и появлялись немецкие истребители, гонявшиеся за По-2. И не раз вместе с нами вылетала на задания майор Рачкевич, не раз смотрела она в лицо смерти.

Мне запомнилась Евдокия Яковлевна в толпе белорусских партизан, к которым мы прилетели. Когда местные товарищи узнали, что перед ними тоже партизанка, да еще времен гражданской войны, восторгу не было предела.

Потом мы видели Рачкевич, окруженную поляками в только что освобожденном селе на аэродроме Далеке.

Когда в ближайших селах узнали, что их родные места вместе с мужчинами освобождали женщины-летчицы, к нам потянулись толпы полек со всей округи. В те дни Евдокия Яковлевна много выступала с лекциями и докладами, дарила людям газеты и журналы, душевно беседовала с ними.

— Вы еще увидите сильную, независимую Польшу, — говорила она, и слушали ее с восторгом.

Весной сорок пятого началась полоса особенно напряженной боевой работы, В тот период мы летали над Восточной Пруссией. В одну из мартовских ночей гвардии майор Рачкевич с летчицей Аней Дудиной вылетела на задание. Дул сильный ветер, шел мокрый снег, и ночь оттого казалась темнее обычной. Однако самолеты все равно вышли на цель. Над передним краем им преградили путь трассы «эрликонов», но отличная летчица Аня Дудина искусно маневрировала, пока Рачкевич не сбросила бомбы. На земле сразу вспыхнуло пламя. Экипаж обратил внимание на характерные вспышки в общем зареве.

— Что это?— спросила Дудина штурмана.

— Похоже, рвутся снаряды!

Наземные части подтвердили позднее, что именно наши летчицы взорвали большой склад боеприпасов...

Боевая жизнь полка завершилась 5 мая 1945 года недалеко от Берлина. Стоит ли говорить, как были мы счастливы! Нас поймут до конца только те, кто сами пережили войну. Тогда и выступила в последний раз комиссар Рачкевич. Она напомнила о славном фронтовом пути нашего гвардейского полка, который с честью пронес до Берлина свое боевое Красное знамя, обагренное кровью павших подруг.

 

В поэме о полке, которую написала штурман Ира Каширина, есть такие строки о комиссаре Рачкевич:

 

Ей партия, Родина нас поручила...

Сначала мы были девчонки-юнцы.

Она нас работе и жизни учила,

Да так, что завидовать могут отцы.

 

Да, она учила нас, а мы все равнялись на нашего комиссара, старались мерить ее строгой меркой каждый свой шаг...

Возвращаясь с нами после экскурсии в рейхстаг, Рачкевич с улыбкой призналась:

— Мне кажется, я самая многодетная мать на земле. Шутка ли, иметь сразу более двухсот дочерей!

...Небольшая скромная квартирка на Малой Пироговской в Москве. Здесь живет Евдокия Яковлевна Рачкевич. Живет одна, но никогда не бывает одинокой. Всегда у нее встретишь однополчан, людей в летной и пограничной форме.

Подолгу засиживаюсь и я в этой скромной квартирке. На письменном столе — десятки разноцветных конвертов. Это письма со всех уголков страны. Большой альбом с фронтовыми снимками воскрешает в памяти нелегкий путь нашего родного полка.

Здесь же фотографии тех, с кем Евдокия Яковлевна еще несколько лет назад вместе служила. Лишь болезнь принудила ее уйти в отставку.

Не так давно я получила весточку от своей однополчанки Веры Маменко:

«...Надо полнее рассказать о Евдокии Яковлевне,— писала Вера.— В суровые годы войны такие, как я, особенно нуждались в совете друга. На меня, выросшую в детдоме, очень благотворно подействовало влияние Евдокии Яковлевны. Я рано лишилась родителей, и теплое слово «мамочка», которым мы все любовно ее называли, приобрело для меня особый смысл...»

Я попыталась выполнить твою просьбу, Вера.

Когда книга была уже в печати, пришла тяжелая для нас, ветеранов-таманцев, весть о безвременной кончине нашего дорогого боевого друга и старшего товарища Евдокии Яковлевны Рачкевич.