Лера Рыльская

С очередным пополнением летчиков прибыла и я в женский полк.

За моими плечами был год малоинтересной службы в одной из авиачастей на востоке страны, где приходи­лось больше заниматься рытьем землянок да капониров, чем полетами.

Женский полк жил полнокровной жизнью. Для нас наступила учебная страда.         

Летчики мы были пока что никудышные, так как ле­тать ночью не умели, но инструкторы у нас подобрались многоопытные и терпеливые Молодых пилотов выдели­ли в учебную эскадрилью и назначили ее командиром Марину Чечневу.

Командир эскадрильи - строгий, подтянутый лейте­нант. Только глаза, очень черные, красивые, и нежное лицо выдавали в ней девушку. Слова, с которыми она к нам обратилась, сводились примерно к следующему:

«Трудно не спать ночью. Труднее ночью летать. А еще труднее летать ночью к фашистам с теми гостинцами, которые вы видели на аэродроме сложенными в шта­беля. Поэтому готовьтесь к трудной жизни. Но, ни мне, ни вам не интересно коптить воздух над аэродромом, в, то время когда нас ждут более важные дела. Итак, давайте стараться».

Конечно, мы очень старались. В это время шло на­ступление, и полк перелетал с места на место, постепен­но приближаясь к берегам Таманского полуострова. Окончание тренировки совпало с нашим пребыванием в Пересыпи.

Пересыпь... Есть на свете такое маленькое рыбачье селение на Таманском полуострове - там, где два моря, Черное и Азовское, соединены Керченским проливом. Пе­ред весенним наступлением на Крым в 1944 году мы пол­года летали через Керченский пролив ночью, обрабаты­вая цели. Крутой морской берег по соседству с поселком был уставлен рядами наших ПО-2.

Осев на неопределенное время на одном месте, мы расположились в домиках, спали на чистых простынях, которые стирали и гладили сами. Наши шелковые под­шлемники были всегда выстиранными, выглаженными и даже выкрашенными у кого в синий, у кого в Голубой, а то и в красивый солнечный цвет. Разноцветные под­шлемники стали для девушек единственным украшением.

В поселке не было хорошей воды. Ее привозили из­далека, с Кубани, и только для питья. Такую воду жите­ли поселка называли сладкой. Местная солоноватая во­да была отвратительна на вкус, мыло в ней совершен­но не мылилось.

Выручал нас дождь. Объявляли общий аврал, на улицу выставлялась вся имеющаяся посуда. Дождевую воду берегли пуще глаза. Когда она кончалась, отправ­лялись на промысел, вооружившись пустым ведром и кружкой. Осторожно, чтобы не взбаламутить, черпали воду из ям, овражков.

Таков был наш незамысловатый быт, который нас ма­ло смущал, ведь все мы жили одним - поскорее раз­громить врага.

Вспоминается один из моих первых боевых вылетов. Апрельский вечер. На аэродроме все готово к рабо­те, и наши самолеты с подвешенными бомбами и пуле­метом, торчащим из задней кабины, выглядят довольно внушительно.

С последними лучами солнца весь полк, рассчитывая встретить темноту у переднего края, самолет за самоле­том, с интервалом в три-пять минут поднимается в воз­дух.

Внизу шумят воды двух морей, по морям ходят вол­ны, а по небу плывут тучки, которые мы то и дело обго­няем. Моего штурмана Надю Студилину беспокоит пого­да над целью.

Замечаем, что слева от нас, чуть повыше, летит са­молет. Ночным одиночкам тоже знакомо чувство локтя. Когда летишь над вражеской территорией в полном мра­ке, приятно увидеть по соседству голубые огоньки выхло­па от мотора ПО-2.

Как и предполагала Надя, цель оказалась закрытой рваными клочьями облаков. Они мешают нам прицели­ваться, но в, то, же время не дают вражеским зенитчикам

обстреливать нас. Подождав «окна», мы сбрасываем свой груз и сразу же разворачиваемся к морю, чтобы зря не болтаться над негостеприимной землей. В этот момент Надя увидела на земле пожар. Не думая ничего худого, мы погадали, кто и что поджег, и взяли курс на родной аэродром.

Хорошо лететь к своему дому, где тебя любят и ждут!

Там, на горушке, неподалеку от аэродрома, пристроена неоновая мигалочка, чтобы ты не заблудилась в плохую погоду. Там томится твой техник, тебя ожидаючи; командир посматривает на часы, прикидывая, сколько тебе осталось до посадки.

      Вот и посадочные знаки: три лампочки в одну линию.

Садимся. В конце пробега вдруг слышим:

- Кто прилетел?

- Рыльская! - враз кричим мы со штурманом, по­чуяв неладное.

В эту памятную ночь мы потеряли летчика Полину Прокофьеву и штурмана Женю Рудневу. Тот пожар, ко­торый мы наблюдали в районе цели, был их пылающий самолет...

Полина Прокофьева - иркутянка, моя землячка. Как и я, она делала свои первые боевые вылеты. Серьез­ный и спокойный пилот. Полине не хватало только бое­вого опыта. Женя Руднева была штурманом старого со­става.

Я, пилот молодого поколения, считаю своим долгом рассказать о работе старых штурманов - старых по опыту, а не по возрасту: многие из них были моложе ме­ня. Но они являлись наставниками и верными друзьями молодых пилотов. Летчики-ветераны научили нас уверен­но летать ночью. Первые боевые вылеты мы производили с опытными штурманами.

Конечно, куда приятнее летать с видавшим виды лет­чиком, который не растеряется в любой ситуации и вый­дет невредимым из-под обстрела и прожекторов. Но старые штурманы больше любили летать с молодыми пилотами.

Молодой пилот широко раскрытыми глазами смотрит на открывшийся ему неведомый мир. С душевным трепе­том пересекает он линию фронта. На земле бьет артил­лерия, чертят цветные трассы снаряды... Страшно, страш­но лететь на хрупкой машине прямо в пасть к врагу. Заслышав звук твоего мотора, немецкий прожекторист направляет в небо ищущий тебя луч. Вот-вот подклю­чатся еще несколько. Помчались вверх зенитные снаря­ды. Все это по твою душу, молодой летчик!.. А в науш­никах слышится милый знакомый голос:

- Доверни-ка, Лерочка, чуть правее, а то нас сно­сит. Как тебе нравится цвет немецких ракет? Гадость, правда?

Стыдно станет, и сделаешь все так, как тебе говорят. А потом, правда, не сразу поймешь, где настоящая опас­ность, а где пугало стоит. Так старые штурманы учили нас собирать и копить драгоценные крупицы опыта. А Женя Руднева, штурман полка, особенно любила эту работу.

Жене, нежной и мечтательной девушке, была свой­ственна какая-то особая душевная деликатность. Никто не слышал от нее не только резкого слова, но даже в по­вышенном тоне она никогда не разговаривала.

Теперь их обоих - Полины Прокофьевой и Жени Рудневой - не стало...

     Наступление на Крым началось через день после ги­бели наших товарищей.

     Крым! Шелковый шелест ласкового моря, стройные кипарисы, благозвучные пушкинские строфы...

Нет! - скажут мои товарищи. Крым - это огонь и тьма, черная земля и ослепительный свет прожекторов, сухой треск зениток и пучки огненных трасс. Крым ­это гордый, суровый Севастополь с его белыми развали­нами и блестящей поверхностью бухт...

В апреле 1944 года вслед за нашими войсками мы двинулись на запад. Для нас началась «цыганская жизнь», полная боевых радостей и лишений.

Мы перелетали с точки на точку. Каждую ночь обра­батывали новые цели, и каждый день спали на новом ме­сте, под крылом самолета. Здесь было наше рабочее ме­сто, спальня и столовая.      ­

Домовитый техничек заботливо зарулит самолет с таким расчетом, чтобы под плоскостью оказался бугорок, а не ямка. Бугорок сослужит хорошую службу во время дождя. Расположись на нем, и вода тебя не подмочит. Работяга-техничек завесит чехлом от кабин наветренную сторону крыла и будет хлопотать у мотора, тихонько по­стукивать ключами, оберегая сон своего экипажа. А эки­паж спит как в раю и во сне, наверное, воображает, что это мама, встав спозаранку, легонько, погромыхивает посудой.

В ту пору техником у меня работала Маша Щелкано­ва. Самолет мой был не новый, мотор тоже. Но Маша очень хорошо все наладила, самолет отлично меня слу­шался. Зажигание она отрегулировала так, что не надо было контачить, то есть дергать при запуске за винт.

Поставит, бывало, винт на компрессию, залезет в каби­ну, покрутит ручку магнето, глядишь - мотор сам зара­ботал. Золотые руки у Машеньки. И сама она - круп­ная, сильная девушка, и руки у нее - настоящие тех­нарские, в ссадинах и заусенцах.

...Осенью 1944 года произошло памятное событие. Полк наш пересек государственную границу Советского Союза.

Родина моя! Отчизна! Мы покинули твои пределы и летим на легких полотняных крыльях все дальше на за­пад. Кому из нас суждено вернуться на порог родного дома, и кто сложит свою голову на чужбине?..

На наших компасах неизменно значился западный курс. Но случалось нам летать и на север. Тут чувство­валась близость Балтики. Сырость и плохая видимость были нашими постоянными спутниками.

Однажды полк получил задание бомбить дороги, по которым из Данцига отступал противник. Было облачно и туманно. Широкая Висла, вдоль которой пролегал наш маршрут, служила нам ориентиром. Да и сам город был виден издалека как тлеющий уголек. Дым над городом смешивался с низко нависшими темными тучами.

Мы летели, прижимаясь к нижней, как вдруг нас обстреляли. Вспыхнули круг разрывы зенитных снарядов. Не нырнули в сырое холодное облако.

Несколько секунд слепого полета - и над нами рас­крылось высокое небо во всей своей первозданной чисто­те. Освещенные полной луной, внизу тихо колебались призрачные облака. Ах, как неуместны здесь наш само­лет и бомбы, которые несет он под крыльями! Как над­садно гудит мотор, везя тяжелый смертоносный груз... Неуютно, одиноко и тяжко стало нам с Надей в этом чужом небе.

А над целью - столпотворение вавилонское. Ну, брат, тут некогда тосковать. Гляди-поглядывай, как бы не столкнуться с кем-нибудь из своих. Девочки густо развесили САБы, и они заливают все вокруг своим мерт­венным светом. На дороге горит машина, свидетельствуя о чьем-то удачном попадании. То тут, то там рвутся бомбы. Отработали и мы. Освободившись от груза, на­ша машина радостно, как живая, встряхнул ась. Налегке помчались домой.

Мы были уже над своей территорией, когда вдруг стал сдавать мотор. Никакие «домашние» средства не помогали, Предстояло садиться незнамо где. Надя осве­щала землю ракетами. Внизу ничего хорошего нас не ждало - холмы да пригорки. Планируя на барахлящем моторе, со стесненным сердцем, мы глядели на землю. Неожиданно мотор заработал без перебоев, наша маши­на полезла вверх, и перед самым носом мы увидели тол­стые, обросшие инеем провода электропередачи. Еле-еле

перевалили через них.

Молча, летели мы над темным лесом. Я старалась на­брать побольше высоты на случай, если мотор снова сдаст, и поэтому шли мы медленно. Приближался рас­свет.

- Лера, глянь, к нам кто-то пристроился!

С обоих боков, чуть сзади нас, шли, как почетный кортеж, два ПО-2. Мы лезли на высоту - и они следом за нами. Они не бросали нас, подбадривали и подмиги­вали огоньками АНО. Так, втроем, мы притопали на свой аэродром, когда уже совсем рассвело. Площадка давно опустела. На поле одиноко маячили лишь две фи­гуры: одна покрупнее - командира полка Бершанской, другая изящнее - комэска Нади Поповой. Они обрадовано зашевелились, дождавшись, наконец, нашего возвращения.

...Вспоминая свой полк того времени, я вижу всегда одну и ту же картину. Обширное поле и над ним бело­русское небо. Грустный и тихий закат. Все наши самоле­ты уже вырулили на старт, стоят рядком. Они вычищены, заправлены бензином и маслом. Все дырочки залатаны, под плоскостями подвешены бомбы-девичьи пальчики уже ввернули в бомбы взрыватели и законтрили ветрян­ки проволочными усами. Посадочные огни - три лам­почки - зажжены, но еще светло, и они неярко жел­теют на зеленой траве. Моторы выключены. Еще нет за­дачи на сегодняшнюю ночь. Катя Олейник улетела за ней к «большому хозяину», а мы в ожидании сидим

дружной кучкой и сумерничаем. Штурманы вытащили из планшетов большие склеенные листы двухкиломет­ровок, сплошь испещренные красным и синим каран­дашом.

      Опустились тихие сумерки. И мы сидим не шелохнув­шись, боясь нарушить мирную тишину вечера.

      Но чуткий слух уже ловит знакомый звук мотора, в пустынном небе появляется черный крестик, и Катень­кин самолет тихонько  по-домашнему, садится поблизо­сти, не нарушая очарования тихого вечера. Минуты про­шли - и поле опустело. Все самолеты улетели на запад...