Любовь на линии огня
Надя Попова
...Они уходили вслед за солнцем. Только солнце на рассвете "возвращалось", а они - не всегда: 33 девушки не вернулись из полета... А Надя словно в рубашке родилась: 852 боевых вылета - и ни одного ранения. Хотя летала она на самолете под номером 13.
В их однообразной жизни случались просветы - военно-полевых романов на фронте было немало: перед лицом смерти, готовой сразить в любую минуту, люди тянулись друг к другу. Но редко кому посчастливилось пронести свою фронтовую любовь через всю жизнь. Наде Поповой выпало такое.
Однажды ее самолет загорелся в воздухе. Но - не поверите! - ей и тут повезло: и не только в том, что она успела выпрыгнуть из горящего самолета, но и в том, что именно в тот день она встретила свою судьбу в лице летчика-истребителя Семена Харламова. Он тогда сбил очередной "Мессер", но и его "ястребку", да и самому ему тоже досталось. Раненный в лицо и весь залитый кровью, он все-таки сумел посадить свой "ЯК" на брюхо в расположении наших войск. Примчалась санитарная машина. Срочно - без наркоза - удалили пулю из щеки. А в теле, как оказалось, застряло 52 осколка! "Почему не выпрыгнул?" - спросили его потом. "Хотел сохранить самолет", - ответил Харламов.
А Надя, оставшись без самолета, но живая и невредимая, догоняла свою часть на полуторке. По дороге поравнялись с санитарной машиной. "Кого везете?" - поинтересовалась. "Раненого летчика", - ответила медсестра. И поехали дальше вместе. На первом привале Надя подошла к санитарной машине и увидела раненого, гревшегося на солнышке. - Голова вся забинтована, - вспоминает Надежда Васильевна, - видны только белые зубы да из прорезей в бинтах - озорные карие глаза. Ему было тогда немногим больше двадцати. Так мы познакомились. После привала отправились дальше: я - на полуторке, он - на санитарной машинеНаконец она нашла свой авиаполк. Это означало - пора расставаться, а она уже так привязалась к нему, хотя и лица-то его не видела - одни глаза, губы да кудри. Боевые подруги встретили ее восторженно - ведь они думали, что она погибла. "А кто этот исполин?" - спросили, перехватив Надин прощальный взгляд на Семена. И тут она сглупила - боясь, что выдаст свою тайну, равнодушно пожала плечами: "Да так, попутчик, тоже, между прочим, летчик". И, не простившись с ним, бросила на ходу: "Пишите, Сеня!" Практически это означало: прощайте навсегда. Куда писать? Да и жили-то тогда одним днем...
До конца дней своих не прощу себе этого малодушия, - досадует на себя и сегодня Надежда Васильевна. - Боже, как мне хотелось тогда поцеловать его!.. С той встречи прошло больше года. Женский полк, разместившийся в казачьей станице, совершал ночные полеты с чужого - "мужского" аэродрома. Как-то в диспетчерскую к Наде прибежала механик Аня Шерстнева: "Товарищ командир, вас там красавец какой-то спрашивает. Не то моряк, не то летчик..."Сердце подсказало: он. Едва удержалась, чтобы не побежать. Да, это был он. В странной черной шинели без пуговиц, в старой пилотке. "Здравствуй, - смущенно сказал он. - Если не забыла - Семен Харламов. Услышал, что тут женский полк по ночам орудует, никому спать не дает - дай, думаю, узнаю, не Надя ли Попова здесь командует?"
- Значит, мы на вашем аэродроме? На чем же ты теперь летаешь?
- Летал - поправил он, - на "ястребке". - Почему - "летал"?
- Опять сбили меня. (А о том, что сам он на своем "Яке" сбил семнадцать вражеских самолетов, - умолчал! - Л.А.). Видишь, в чужой одежде пока хожу - своя сгорела..Не дали им тогда наговориться - на полуслове прервала команда: "Эскадрилья - на вылет!" Она бросилась к самолету. Вернулась и поцеловала его на виду у всех. Была не была!... Вскоре его снова сбили, и хотя он опять успел выпрыгнуть из пылающего самолета на парашюте, одна нога обгорела до кости. Он был без сознания, его подобрали и доставили в госпиталь вблизи аэродрома. Он лежал и слушал по ночам рокот самолетов. И все думал: придет ли Надя? А она тоже ждала его, не зная, что он здесь, рядом...
В третий раз они встретились в тылу: она прилетела ненадолго - ставить на свой самолет бронированную спинку и дополнительный бачок, а он - за новым "Яком". Она - уже младший лейтенант, а он - все еще старшина. Она - в аккуратной, ладно пригнанной форме, он - в кожанке, пробитой осколками и местами обгоревшей: от их полка после последнего боя в живых осталось всего несколько человек. До конца войны были у них еще две короткие случайные встречи. А в основном узнавали друг о друге по фронтовым газетам. То сообщают, что "сегодня ночью отличалась летчица Надежда Попова", то пишут о "беспримерной храбрости пилота Семена Харламова". Но однажды во всех газетах Советского Союза, на первой полосе их имена были опубликованы рядом, в одном Указе Президиума Верховного Совета СССР - о присвоении им обоим звания Героя Советского Союза. Это было 23 февраля 1945 года.
- Этот указ, - смеется Надежда Васильевна, - можно сказать, поженил нас, он у нас - вроде брачного свидетельства. А встретились мы уже под Берлином, и ему осталось только спросить: "Когда?" 10 мая 1945 года на стене рейхстага они "расписались": "Надя Попова из Донецка", "Семен Харламов из Саратова". И именно этот день всю свою жизнь считали днем своего бракосочетания.
-
"На праздничный вечер к нам в гости приехали ребята из соседнего полка, наши «братцы». Они тоже летают на самолетах По-2. И командир их приехал, подполковник Бочаров. Этот братский полк базируется недалеко от нас в соседней станице. Мы часто бомбим одни и те же цели, иногда летаем с одного аэродрома.
Совсем неожиданно я встретила Сашу Громова. Сашу, с которым вместе учились в аэроклубе. Тогда, перед войной, я уехала из Киева в Москву, в авиационный институт, а Сашу и других ребят направили в летное училище. Они мечтали стать летчиками-истребителями. Но не успели: началось отступление и всех курсантов разбросали по авиационным полкам. Теперь Саша — штурман в полку По-2.
Саша такой же, как и был, только возмужал немного. Высокий, широкоплечий, с добрым и мужественным лицом. У него темные глаза, такие темные, что даже зрачков не видно, энергичный подбородок и крупные, красиво очерченные губы. Черные вьющиеся волосы падают на лоб.
— Я узнал, что ты здесь, и приехал, — сказал он. [198]
Мы стали вспоминать аэроклуб, школьные годы, друзей — то время, когда еще не было войны и когда казалось, что впереди все так легко и прекрасно...
...Кончились полеты. Мы, курсанты аэроклуба, едем в город. Мчится по шоссе грузовик. Мелькают пригороды Киева. Ближе к городу — заводы. В кузове тесно. Мы все стоим, держась друг за друга.
Я стою у самой кабинки, облокотившись на крышу. Рядом Саша. Он держит мою руку в своей большой теплой ладони, и я чувствую, какой он сильный и ласковый. Ветер растрепал мои косы, и длинные пряди волос бьются о Сашину щеку. Я стараюсь отодвинуть голову, а Саша наклоняется еще ближе...
Прошло всего два года с тех пор. Но как давно это было!
Полетов нет: еще не подвезли бомбы. Наземный эшелон в пути, поэтому летчикам самим приходится дежурить у самолетов. Над площадкой, где рассредоточены наши По-2, висит луна. Поле, покрытое свежим, недавно выпавшим снегом, залито бледно-голубым светом.
Сразу же за нашими самолетами стоят самолеты «братцев», которые тоже прилетели сюда, за Терек. Я медленно хожу вдоль самолетов, мягко ступая унтами по снегу. Вместе со мной движется моя тень. Она совсем короткая: месяц высоко, почти над головой. Я стараюсь наступить на нее, но она ускользает все вперед, вперед... [203]
Саша Громов тоже дежурит сегодня. Мы с ним виделись вечером в столовой. Я знаю — он придет ко мне. И, улыбаясь неизвестно чему, я снова охочусь за собственной тенью... Вскоре он приходит, большой, похожий на медведя, в комбинезоне с широким меховым воротником и в мохнатых унтах.
— Давай дежурить вместе.
Я рада ему. Мы идем рядом: теперь по снегу скользят две тени — одна короче, другая подлиннее. Возле моего самолета останавливаемся.
Тихо. Поблескивает обшивка крыла. Накрытый чехлом мотор и лопасти пропеллера, торчащие в стороны, кажутся огромной птицей, которая приготовилась взлететь. Сегодня тишина особенная. Немцы бегут, и у меня такое ощущение, будто на время раздвинулись тучи войны и стал виден светлый кусочек мира...
Мы стоим, облокотившись на крыло. Говорить не хочется. Я чувствую на спине тяжесть Сашиной руки и даже через меховой комбинезон ощущаю ее тепло. Нам обоим хорошо. И нет никакой войны.
Внезапно воздух сотрясает взрыв. Мы гадаем, что бы это могло быть. Но все опять спокойно, и мы забываем о взрыве. Проходит час, и еще один. Луна за это время опустилась ниже, тени стали длиннее, подморозило. Вдали раздались голоса: это идут нас сменить...
Ночью немцы бомбили аэродром «братцев». Леша Громов был дежурным по полетам. Все, кто находился на старте, бросились рассредоточивать самолеты. А бомбы падали, и дрожала земля от взрывов.
После короткого перерыва снова бомбежка. Ребята прятались в воронках.
Спасая самолеты, Леша бегал по полю и прыгнул в воронку слишком поздно: его ранило осколками... Ранило тяжело.
Всех пострадавших увезли в Краснодар, в госпиталь.
На следующий день, когда стало известно о несчастье в «братском» полку, я полетела в Краснодар. Заодно мне дали какое-то поручение.
Приземлившись на большом аэродроме, я порулила в ту сторону, где на краю поля стояли брезентовые палатки .с красным крестом. Там я надеялась узнать, куда увезли раненых. Оказалось, они были еще здесь, в палатках.
Почти все ребята были ранены сравнительно легко. И только у Леши серьезное ранение. В руку и поясницу. Он лежал на животе и не мог ни поворачиваться, ни даже шевелиться. Бледный, с огромными глазами, глубоко запавшими, он приподнял с подушки голову и попытался улыбнуться.
- Леша... Как ты чувствуешь себя?
Я присела на корточки, чтобы ему не нужно было поднимать голову.
- Ничего... Все будет в порядке.
- Сильно тебя?.. Тебе очень больно?
Вопросы были глупые. Я и так видела, что ему плохи и он сдерживается, чтобы не стонать. На лбу у него бисером выступили капельки пота. Мне хотелось плакать. Почему их тут держат, не везут в госпиталь? Говорят, что там все переполнено, но к вечеру будут места...
Я смотрела на Лешу глазами, полными слез. Еще недавно мы с ним ходили по обрывистому берегу, слушали рокот моря. Радовались, что освобожден наш Киев. И вот лежит он передо мной неподвижно, сильный, большой Лешка, лежит с глубокой раной, совсем беспомощный, и старается делать вид, что ничего серьезного нет. Даже пытается улыбнуться...
- Ты... не смотри на меня...... так...
Я проглотила слезы, но губы мои задрожали, когда я попробовала что-то произнести.
Леша заметил и стал успокаивать меня:
- Не надо... Что ты? Лешка еще летать будет Как ты...
Я знала: он тренировался, чтобы стать летчиком. Он не хотел отставать от меня.
- Ну конечно, будешь. Только выздоравливай.
Он прикрыл глаза. Ему трудно было напрягаться.
Я наклонилась к нему и поцеловал а в холодный лоб.
Наташенька...
Я прилечу к тебе, Леша. Держись... Поправляйся. До свидания. До скорой встречи.
До скорой...
Но прилететь к нему мне не удалось. Шло наступление, мы много летали. А через некоторое время мне сказали, что Леша умер. От гангрены. Рана оказалась слишком глубокой: были повреждены внутренние органы.
До последнего вздоха он находился в сознании и говорил обо мне... Он знал, что умирает.
_ Был Лешка, и нет его, - повторял он. Лежа на животе и повернув голову набок, он все смотрел и смотрел на кусочек синего неба, где, он знал, ему никогда уже не бывать.
Его похоронили на краю аэродрома, где находилось небольшое кладбище. Здесь хоронили летчиков.
Потом я летала в Краснодар опять. На простой деревянной пирамиде была прикреплена его фотография.
Я долго стояла над могилой и смотрела на размытые дождями черты Лешиного лица...
Ира Себрова
На берегу Каспийского моря, в городке Хачмасе, размещались подвижные авиационные мастерские ПДМ-44. Сюда доставлялись самолеты, которые уже нельзя было отремонтировать в полевых условиях. Первыми перегнали в ремонт свои самолеты экипажи Иры Себровой и Ольги Санфировой.
Небывалое событие: прилетели девушки - в мастерских до этого видели только летчиков-мужчин. Даже начальник мастерских, капитан Бабуцкий был удивлен, узнав, что на фронте воюет целый женский авиаполк. Да как воюет! Прилетевшие девушки имели боевые ордена. По такому случаю, он отдал распоряжение отремонтировать оба самолета вне очереди.
За ремонт принялась самая лучшая бригада старшины Александра Хоменко. Мастера старались вовсю, и на третьи сутки самолеты были полностью отремонтированы. Девушки тепло поблагодарили и улетели в полк.
За трое суток пребывания в мастерских молодые мастера и девушки познакомились и подружились. Из разговоров Саша Хоменко узнал, что в женском полку из-за боевых потерь не хватает самолетов. С грустью девушки говорили, что некоторые экипажи ходят "безлошадными". У старшины-бригадира родилась идея собрать в подарок женскому полку самолет У-2. Посоветовавшись со своими ребятами, он попросил разрешения у начальника. Бабуцкому идея понравилась, тем более готовилось большое наступление на Кавказе, и еще один самолет, пусть даже не очень большой, был бы хорошим подарком фронту, и он дал "добро".
Работа закипела. Днем бригада Хоменко ремонтировала плановые самолеты, а по ночам делала "подарок". Решено было полностью собрать самолет к 25-й годовщине Октября.
Самолет был почти готов - осталось довести его и проверить в воздухе - в этот момент в мастерские прибыл полковник из кавалерийского корпуса. Заметив в цеху новенький исправный самолет, он потребовал:
-У меня нет времени ждать, пока вы отремонтируете мою машину. Нарисуйте подкову на борту вот этого самолета, он указал рукой на "подарочный", а свой самолет я оставляю взамен. И он похлопал по обшивке, как по крупу коня. Замены часто практиковались в мастерских. Обстановка на фронте того требовала, но тут был особый случай, "подарочный". Хоменко отправился к начальнику.
- Товарищ инженер-капитан, что хотите со мной делайте, но я не отдам "подарочный" в кавалерию.
- Товарищ старшина, кто вам сказал, что подарок собираемся кому-то отдавать? Командование кавалерийского корпуса просило срочно отремонтировать их самолет или заменить другим, это верно. Но подарок трогать не будем. Чтобы новый самолет никому не достался и не мозолил глаза, вывозите-ка его на аэродром. Сегодня из женского полка прибыл в ремонт еще один самолет, привела его летчица Марина Чечнева. Пусть она облетает "подарочный", а завтра, старшина, вылетайте с "подарком" в женский полк, а с кавалерией мы договоримся.
- Есть вылететь в женский полк!
Хоменко, обрадованный, вернулся в бригаду. Через час самолет, на борту которого было написано: "Лучшему комсомольскому экипажу", вывезли на аэродром.
- Кто здесь Саша Хоменко?- спросила симпатичная, темноволосая, стройная летчица, входя в цех ремонта самолетов.
- Я Хоменко, - ответил Саша.
- Марина Чечнева! Я и мой техник Маша Щелканова прибыли в ваше распоряжение. Это, во-первых. А во-вторых, я привезла вам большой привет и... письмо.
- Спасибо. Я давно жду вестей из дома. Давно жду,- Хоменко принялся старательно вытирать руки ветошью. - Но зачем же так громко об этом говорить?
- Нет, нет, старшина, так письмо вы не получите. Письмо не из вашего, а из нашего дома! Пляшите или пойте.
- Пляши, пляши, Сашка! Иначе не видать тебе письма,- подзадоривали ребята своего бригадира.
_Помилуйте, братцы. Я лучше вечером спляшу, когда музыка будет . А здесь что? Работать надо, а не плясать. Придете к нам вечером? - обратился он к летчице.
- Я согласна,- сказала Марина и протянула письмо.
- Только учтите: у меня хорошая память. Если обманите и не спляшите, то расскажу одной чернобровой, и она вам больше не станет писать.
Катя Рябова
Штурман эскадрильи Катя Рябова прилетела в станицу Ахтанизовскую, чтобы в штабе дивизии оформить путевку в санаторий на 10 дней. Привезла ее летчица Августина Артемьева, недавно прибывшая в полк. Здесь же, в Ахтанизовской, стоял полк штурмовиков. Не успели девушки осмотреться, как к ним подошли два летчика.
— Разрешите, девушки, с вами познакомиться. Что-нибудь вам помочь? Мы слышали о женском полку. Ночью вы пролетаете прямо над нами.
Это были два неразлучных друга Сивков и Есауленко. Завязался разговор. Узнав, что Катя едет в Кисловодск, Гриша Сивков обрадовался.
— Да ведь и я там скоро буду! Обязательно вырвусь на пару дней...
...В Кисловодске они встретились, познакомились ближе. Два дня гуляли вместе по парку, по окрестностям. Оказалось, оба любят математику. Катя, бывшая студентка мехмата МГУ, сразу решила задачу, над которой долго и безуспешно бился Гриша. Спустя два дня он улетел, пообещал Кате:
— Буду писать тебе. Каждый день. Станешь отвечать?
— Посмотрим, — уклончиво ответила она, но, увидев на лице его разочарование, добавила: — Буду. Изредка...
...В одном из писем Гриша попросил Катю как-нибудь пролететь над его аэродромом после первого вылета на задание. Он будет сигналить ей карманным фонариком. Смущаясь, Катя рассказала об этой его просьбе своему командиру Марине Чечневой. Марина ответила:
— Пиши своему штурмовику, что пролетим над ним в следующий понедельник, если будет летная погода.
Но в следующий понедельник боевая работа началась позже обычного, и Катя волновалась, будет ли ждать ее Гриша в три часа ночи... Вот и аэродром впереди. Снизившись, Марина перешла на бреющий полет. Обе искали огонек фонарика. И вот — увидели.
— Ну, Катя, сейчас мы испортим колесами его прическу!
Марина помигала бортовыми огнями, снизилась до нескольких метров, и Катя увидела мигающий огонек совсем близко. Почти у самого самолета промелькнула темная фигура.
— Гриша! Здравствуй! — крикнула Катя.
...После войны Гриша Сивков нашел Катю. На его груди были две Золотые Звезды Героя Советского Союза и одна у Кати. С авиацией он не расстался. И с Катей Рябовой тоже
Нина Реуцкая
ВСТРЕТИМСЯ НА ТОЙ СТОРОНЕ
Темная январская ночь, мутная и сырая. Видимость отвратительная. На земле только изредка мелькнет огонек или зажжется фара машины.
В эту ночь наша артиллерия и авиация обеспечивают высадку морского десанта в Керчи. Задача самолето «ПО-2» - бомбить вражеские прожекторы и артиллерийские точки на берегу.
Я вглядываюсь в темень ночи - и ничего не вижу, решительно ничего. Куда ни посмотришь - вправо, влево, на землю или вверх - всюду одинаково темно. Голубоватые выхлопы пламени из патрубков освещают впереди небольшое пространство вокруг мотора, и похоже, что в воздухе густая дымка. Да, вероятно, так и есть.
Но едва я долетаю до Керченского пролива, как сразу попадаю в мир огня. Стреляют на земле и в воздухе. Рвутся бомбы, бьет артиллерия, сыплют мины «катюши».
Я лечу над проливом. Вижу, как плывут наши бесстрашные десантники к Керчи. На катерах, на каких-то неповоротливых лодчонках. Плывут прямо к пристани, к самому центру изогнутого полукругом берега. В лоб. А с берега, скрещиваясь, их освещают прожекторы.
Бьют по ним минометы, пулеметы. Длинные трассы бегут к ним сразу с нескольких сторон. Катера отстреливаются.
Вот подожгли один катер. Второй, третий... Стелется дым по воде. Жутко смотреть сверху на то, как они горят. Горят и упорно плывут вперед. А ведь там, на катерах, люди.
Моряки... Они проезжали через наш поселок, веселые, крепкие парни. Заходили к нам знакомиться.
- Сестрички, встретимся на той стороне, в Крыму, говорили они, прощаясь, и махали бескозырками из машины.
А Володя, молодой" еще безусый паренек, весь в татуировке, никак не хотел уезжать: уж очень понравилась ему Нина - мой штурман. Он без конца говорил ей что-то,
обещая написать письмо, а она посмеивалась и торопила его:
- Иди, иди - вон машина твоя уезжает! Догонять придется!
Володя шел к машине, оглядываясь, и все повторял:
- Там увидимся, на той стороне!
Сначала он говорил это убежденно, но чем ближе подходил к машине, тем неувереннее становился его голос.
Забравшись в кузов, он уже нерешительно спрашивал:
- Там, на той стороне, увидимся?..
На следующий день от него пришло письмо. Передал его какой-то артиллерист, приезжавший в наш поселок.
«Братишки» шлют привет всем девчатам. Они готовятся к высадке,- сказал он.
Нина обрадовалась письму, хотела ответить, но адреса не оказалось. Да и какой там адрес, когда моряки готовились. С боями высаживаться в Керчи...
И вот они горят. И ничем, ничем нельзя им помочь!
Я не могу оторвать глаз от одного катера. Охваченный огнем, он постепенно отстает от остальных, кренится на бок. Что там сейчас происходит? А может быть, на этом катере Володя?
Вспомнилось, как он, стоя в кузове грузовика, мял в руках свою бескозырку, сам этого не замечая, и нерешительно говорил: «...на той стороне... увидимся.»
...я слышу Нину по переговорному аппарату, но не сразу понимаю, о чем она так взволнованно спрашивает:
- Наташа, они потонут? Неужели потонут?!
- Может быть, как-нибудь спасутся ,-отвечаю ей, хотя совершенно ясно, что такой возможности нет.
Прожектор, который держал в своем луче пылающий катер, бросил его и переключился на другой. Наш самолет приближался к прожектору. Под лучом, низко нависшим над водой, плескались волны. В освещенной полосе клубился белый дым. Я всеми силами души ненавидела его, этот длинный скользкий луч, ползавший по заливу.
Внизу, у самого основания луча, ярко блестело зеркало.
- Целься в него!
- Я сначала две. Поберегу остальные,- сказала Ниночка.
Это она о бомбах. Она уже приготовил ась нажать рычаг бомбосбрасывателя, как вдруг зеркало погасло. Видно, внизу испугались.
- Вон впереди - пулемет! Как раз строчит по катеру...
Пролетев еще немного, мы ударили по пулемету. Он замолчал. Зато прожектор, тот самый, опять вспыхнул. у нас были еще две бомбы, Нина специально их оставила, и мы, подкравшись к нему по возможности тихо, бросили на зеркало эти бомбы. Луч погас и долго потом не включался.
В других местах - то там то сям - прожекторы зажигались на короткое время, но быстро гасли. На всем побережье методически рвались бомбы. Это действовали наши «ПО-2».
Мы буквально висели над прожекторами, не давая им работать. Тогда немцы решили ,осветить десант сверху. Прилетели вражеские самолеты, повесили над заливом светящиеся авиабомбы. Стало светло как днем, и весь десант как на ладони...
А катера - все ближе и ближе к городу. Первые уже у самой пристани. Кинжальный огонь. Скрещиваются огненные трассы. Сейчас десантники будут прыгать в воду и высаживаться на берег, штурмом беря пристань. По вражеским позициям пробегает огненная волна: это дают последний залп наши «катюши». В ту ночь морская пехота захватила часть города и соединил ась с нашими войсками восточнее Керчи.
Потом, спустя некоторое время,мы все-таки встретились с моряками. На той, на крымской стороне. Но Володи среди них уже не было...
(Кравцова Н.)
Нина Ульяненко
"
Приближался рассвет, но на востоке было темным-темно. У косы Чушка мы опять встретились с черными облаками, набитыми мокрым снегом. Они проносились над землей, как самолеты на бреющем. Мы вошли в снегопад, в клубящийся вихрь. Ульяненко прицепилась к дороге и вела машину низко-низко над автомобилями, бегущими к фронту. Вот и аэродром. Летчица пошла на посадку. Стрелка высотомера отсчитывала последние метры, Как они дороги в этот момент летчику! Расплывчатый свет врывается к нам в кабины. Колеса будто прилипают к земле и, шурша, катятся вдоль тусклых фонарей. Земля. Как она мила и как бывает порой беспощадна! Мы рулим к своей стоянке. На аэродроме тишина.
— Уже все давно сны видят, а вы где-то болтаетесь. Что случилось? — В голосе Маменко слышатся слезы. Ульяненко отвечает спокойно:
— Ничего не случилось. Фрицев бомбили.
— Но другие возвратились с бомбами. Снегопад густой.
— Верно, снегопад. А бомбить можно.
— Ненормальные, — буркнула Маменко.
Я молча помогаю зачехлить и закрепить машину. Махнув на прощание рукой Верочке, плетусь за Ульяненко. Вокруг удивительно тихо, и мне странно слышать эту мягкую всеобъемлющую тишину. С неба, покрытого облаками, сыплется легкая изморось. Не верится даже, что всего лишь около получаса назад мы мчались в мутной мгле. Ну и тишина на земле! Я слышу, как шлепаются о землю сорвавшиеся с намокших веток капли, как шелестят, удаляясь от нас, шаги Веры Маменко.
Все вокруг тускло-серое: и зябкий свет зимнего рассветного утра, и льдистый блеск дороги. Все вокруг рыхлое: низкие облака и земля, тишина и усталость. Затекшие ноги ведут медленный счет шагам. Сердце глухо стучит. Знакомая дорога с аэродрома кажется до бесконечности длинной. Ни начала, ни конца...
Я бреду рядом с летчицей, трудно перебирая лоскутки мыслей, пестрые, куцые, свалявшиеся вместе... То [95] вспоминается дом, то раненые в военно-санитарном поезде, где я начинала свой армейский путь, то полеты... Меня грызла какая-то неудовлетворенность: сколько оставлено дел недоделанных, книг непрочитанных... Все оставлялось на другой раз. Но другого раза не будет. Если и уцелею, то стану старше, стану иной.
Ульяненко останавливается, чиркает спичкой. Маленький огонек освещает на секунду ее нахмуренное, измученное лицо. Я вижу, как рядом со мной плывет в воздухе багровая точка — огонек папиросы. И все это уже было где-то со мной: и ночь, и изморось, и идущая рядом Ульяненко, и плывущая в воздухе багровая точка. Словно замкнулся круг и я возвращаюсь в исходный пункт. И все же, как тогда, когда погибла Дуся Носаль, мне трудно молчать, почти невозможно молчать, но я молчу, и мне тяжело. Прозябшие, голодные, усталые, мы добрели до шоссе и присели у обочины, подстелив под себя газеты. Ждем попутную машину, не в силах больше двигаться.
— Ты ужинала?
— Нет.
Я достаю из кармана бутерброд с котлетой. Повертев, делю пополам и протягиваю Нине.
— Спасибо.
— На здоровье.
Пожевали. Помолчали.
— Послушай, Нина...
— Тс-с-с, — приложила она палец к губам. — Слышишь? Птички...
Я с недоумением посмотрела на нее и прислушалась. В ветках кустарника жалобно и грустно перекликались две птицы. Словно бы искали одна другую и никак не могли найти.
— Они плачут, — сказала Нина. — Ты послушай только. У них горе. — Она тяжело вздохнула. — Все плачут. Люди, птицы, земля... [96]
От ее тона у меня побежали мурашки по спине и появилось смутное подозрение: у нее что-то произошло.
— Что с тобой?
— Петровича сбили.
Я онемела. От стыда хоть провались сквозь землю. Ох и дура! Какая же я дура! Не разглядела, какую боль, тяжесть носит близкий человек. Петровича, летчика из полка тяжелых бомбардировщиков, Нина очень любила, я знала это.
— Ну и ночка была у нас! — Нина обняла меня за плечи. — Расскажи кому — не поверит. Но я ничего не могла с собой поделать. Одно желание — бить их... Словно во сне вся ночь. Сейчас очнулась: тяжело... А жить надо, бить их надо. Ты не обижайся на меня."(Голубева О.)
Оля Санфирова
"Через два десятка лет я случайно столкнулась лицом к лицу с бывшим командиром дивизии. Он почти не изменился. Плотная спортивная фигура, уверенная и прямая посадка головы, смуглое лицо с выдающимися скулами, пристальные темные глаза и плотно сжатые губы — все это было очень знакомо. Генерал торопился, и я, опаздывая, мчалась на работу. Хотела пробежать мимо: вряд ли он помнит меня. Но он встал на моем пути и удивленно воскликнул:
— Стрекоза?!
Я смутилась.
— Ну-ну, не обижайся. Действительно, так много лет прошло. И ты стала солидной женщиной. Хотя и мчишься несолидно.
— Боюсь, студенты разбегутся.
— Преподавателем, значит?
— А вы? Здесь живете?
— Нет, в командировке.
— Приходите в гости. Вот адрес.
Он пришел задолго до назначенного времени. Я только позже поняла, почему генерал пришел пораньше: он знал, что к назначенному времени соберется вся моя семья, придет Саша Яраков, из братского полка, с женой, и разговор пойдет общий. А он хотел застать меня одну, чтобы поговорить с глазу на глаз. Накопилось, видно, у человека.
Растерявшись, я не знала, чем занять гостя, и, сунув ему в руки альбом с фронтовыми снимками, поспешила на кухню закончить приготовления к ужину.
Вернувшись в комнату, я застала генерала с фотокарточкой в руках. Он пристально ее разглядывал. «Кого это он изучает?» — подумала я, но спросить постеснялась.
— Я любил Лелю, — вдруг неожиданно сказал генерал. — В те годы, где бы я ни был — в небе или на земле, — думал о ней. Когда прилетал к вам в полк, мне хотелось хотя бы взглянуть на нее.
Что он говорит! Я боялась шелохнуться, вспугнуть его. И в то же время мне было как-то неловко: несмотря на изменившееся положение, я не могла воспринимать его как товарища. Хотя годы как-то сравняли нас, он все равно оставался для меня командиром.
— В вашем полку было много красивых девчат, но Леля...
Я сразу же мысленно представила Санфирову, командира второй эскадрильи. Среднего роста, стройная. С тонкой талией, стянутой широким ремнем. Кожа ее лица и шеи смуглая и нежная, несмотря на ветры и непогоду. Карие глаза ласково и доверчиво глядят на людей из-под ломаных густых черных бровей. Всегда спокойная. Вот только однажды голос ее сорвался.
— Уйдите! — резко крикнула она девчатам, которые радостно тормошили ее и Руфу Гашеву. — Уйдите! Не то заплачу...
Они только что живые и невредимые выбрались из-за линии фронта и шли по улице станицы в грязных комбинезонах. Мы сразу поняли, что им пришлось много ползти, пробираться к своим. На том участке, говорили, не то что человек — мышь не проскользнет. А тут двое прошли — есть чему поражаться. Идут невредимые, только смертельно усталые, пошатываются, как пьяные. А улетали веселые. Был канун 1 Мая, и в полк только что привезли новую форму с погонами. Перед вылетом пытались в маленькие зеркальца себя разглядеть: идут ли погоны? На 1 Мая митинг был назначен, артисты должны были приехать... Но праздника не получилось.
Мы ждали трое суток невернувшийся экипаж, а ночью, пролетая, ракеты давали, искали. И вот они объявились. Это ли не праздник!
Экипаж Санфировой подбили недалеко от линии фронта, но как раз в месте большого сосредоточения войск противника. К их счастью, местность оказалась овражистой, густо заросшей кустарником. Самолет упал в густой кустарник. Это и смягчило удар. Нужно было принять немедленное решение, не растеряться.
Но куда идти? Надо поскорее уйти от самолета — это прежде всего. Они побежали. И вдруг впереди услышали голоса. Вжались в землю. Совсем близко прошли два фашиста. Санфировой показалось, что они посмотрели в их сторону. От волнения перехватило дыхание, тревожно забилось сердце. Немцы остановились на насыпи железной [184] дороги, оглядывая все вокруг. Санфирова потянулась за пистолетом. Ее охватила ненависть. «Убить!» — мелькнула мысль. Под локтем хрустнула ветка. Гашева легонько коснулась руки летчицы, погладила ее: не надо. Тишина. Подул легкий ветерок, и листья вокруг зашептались. Необходимо как можно осторожнее пересечь эту железную дорогу. А там, похоже, немецкие патрули через каждые пятьдесят метров разгуливают. Идти было опасно. Но они все же пошли.
Ящерицами переползли дорогу. Несколько пуль шлепнулось справа впереди. Вокруг было ровное поле. На востоке стало розоветь небо. До восхода солнца оставалось не меньше часа, и за этот промежуток времени надо найти убежище. Лежали, распластавшись на земле, и думали: куда, ползти? И вдруг — о счастье! — кваканье лягушек. Значит, рядом болото. Поползли на лягушачью песню. Около небольшого болотца обнаружили размытую водой яму, вокруг нее поднимались густые заросли кустарника. Наломав тихонько веток, девушки устлали ими глинистое дно и прилегли. Заснули тотчас. Они проснулись к вечеру. Ломило все тело. Мучили голод и жажда. Санфирова с отвращением прополоскала рот мутной болотной водой и, осторожно раздвинув кусты, стала осматриваться. По дороге взад-вперед сновали машины с вражеской пехотой, ползли, громыхая, танки. Где-то недалеко шел артиллерийский бой. Несколько в стороне летчица обнаружила извилистый овраг, ведущий на восток.
С наступлением темноты Ольга с Руфиной поползли по этому оврагу. Они только попытались встать на ноги, чтобы хоть немножко пошагать, как тут же автоматная очередь заставила их затаиться, прижаться к земле. Потом они снова поползли. Так, метр за метром, от кустика к кустику, они продвигались на восток. Отдыхали каждые полчаса. Санфирова ложилась навзничь и глядела в усыпанное звездами небо. Оно было сплошь иссечено [185] линиями трассирующих пуль. Над ними пролетали По-2, и им хотелось крикнуть: «Мы здесь! Возьмите нас!»
Перед самым рассветом, переждав, пока проедут мимо фашистские автомашины, осторожно переползли через дорогу. Снова скатились в какой-то овраг, нашли глубокую воронку от авиабомбы и забылись в тяжелом, неспокойном сне. Ольга проснулась от толчка в бок. Руфина вспомнила, что у Санфировой день рождения, и в своих многочисленных карманах насобирала десятка два отсыревших семечек.
— Поздравляю! — шепнула она в самое Олино ухо, подавая семечки.
— Спасибо.
Появилось вдруг какое-то странное чувство: вались на нее хоть все небо, хоть разом, всей громадой, хоть черепками, — она, вопреки всему, будет праздновать: предастся отдыху, мечтам, воспоминаниям. У нее все есть для праздника: время, десять отсыревших семечек, болотная вода, в которой они сидят. Да вот и еще один подарок — Руфа подарила обойму патронов. Что еще надо? Полное летное счастье...
Она понимала, что надо гнать мысли об их отчаянном положении, а то не хватит мужества идти. Надо заставить себя вспоминать все самое счастливое, что было в ее жизни, чтобы удесятерить волю к борьбе. И она стала вспоминать годы учебы в Тамбовской летной школе, своих товарищей, книги, которые она любила... Руфу заставляла рассказывать ей о Московском университете, о студенческих вечерах, об отчаянных спорах о природе подвига, о возможностях человека...
Потом они задремали. Наступившие сумерки заставили их подумать о дальнейшем пути. А сил не было. У Ольги гудела голова. Поташнивало. Ноги уже не слушались, но усилием воли они заставляли их двигаться. Пробирались сквозь колючий кустарник, через овраг, противотанковый ров, через кучи сваленных деревьев, [186] «форсировали» два ручья. К рассвету подползли к какому-то рву. Повернув голову вправо, Ольга увидела трех человек. Что это? Мираж? Нет, то были свои! Только ночью наши отбили эту позицию у врага. Девчат накормили перловкой. От отдыха летчицы отказались: скорее в полк!
И вот они, грязные, уставшие, бредут среди своих, боясь расплакаться на глазах у всех. На резкое «Уйдите!» никто не обиделся...
* * *
Одно за другим всплывали в моей памяти события из Ольгиной жизни, а их было немало. Генерал меж тем, не выпуская из рук фотографию Санфировой, все говорил мне о своей любви.
Я молча слушала и удивлялась: вдруг открыть сокровенные тайны своей жизни почти чужому человеку...(Голубева О.)
Галя Докутович
Уже потом, читая ее дневник, все узнали, что она не долечилась, что, сражаясь, она скрывала от всех мучительные страдания, которые причиняла ей не зажившая до конца рана. На людях неизменно бодрая, веселая, она лишь наедине сама с собой признавалась: «У меня болит там, внутри...», «Опиум перестал действовать, опять поднимается боль...» И сама порой дивилась себе: «А вот ведь какая я! С тоской, большой и тяжелой, могу петь, смеяться и шутить: никто, глядя со стороны, не проник бы в душу».
Она воевала неутомимо, ничего не страшась. Щедрая ее душа жаждала опасностей, «без скидки на женскую бедность», как писала она в дневнике.
Когда Галя была в госпитале, к ней пришла первая любовь. Он был летчиком-истребителем. Снова и снова вспоминала она долгие, горячие и немного путаные разговоры обо всем, которые вела с любимым, — разговоры, в которых оба они не были откровенны до конца, считая, что, пока война, сердце должно молчать. Но в неотосланном стихотворении своему любимому Галя сказала все. Вот оно:
Где же ты, друг мой? Опять ты далеко,
Сокол мой ясный. И вновь я одна.
В сердце невольно вползает тревога,
Жалит змеей ядовитой она.Хочется знать и о чем ты мечтаешь,
Хочется слышать, как ты говоришь.
Видеть хотя бы, как ты пролетаешь
В небе широком. Но ты не летишь!Если б могла я своею любовью
Скрыть твое сердце от пуль и огня!
Пусть моей кровью и жизни ценою,
Лишь бы ты счастлив был, гордость моя!.." (Магид Л.)
Женя Руднева
"
Женя Руднева улетела в Москву.
Через две недели Женя вернулась в полк более жизнерадостная, чем всегда. «Она словно светилась изнутри», — вспоминают ее друзья. Встреча с родными и друзьями, сама столица, которую она покинула в тяжелые дни и которая теперь жила полнокровной жизнью, — все это произвело на нее неизгладимое впечатление.
Но была у Жени еще одна большая радость. Через день после своего возвращения из Москвы она вдруг объявила Евдокии Яковлевне Рачкевич немного смущенно: «Ваша непослушная дочь влюбилась...».
Случилось это неожиданно и просто. Самолет, на котором Женя направлялась в Москву, сделал вынужденную посадку на аэродроме под Орлом: летчику внушало серьезные опасения поведение мотора. Когда приземлились, их окружили все, кто только был на летном поле. И тут к Жене обратился с вопросом о том, что случилось, лейтенант-танкист.
Механики долго, почти полдня, ремонтировали мотор самолета, и так уже получилось, что все это время с нею был танкист. Они почему-то сразу стали понимать друг друга с полуслова, им было интересно, весело вместе, и, когда выяснилось, что Женя улетает раньше, юноша попросил ее московский адрес.
Танкист прилетел в Москву днем и к вечеру уже был у родных Жени. Ее не оказалось дома: она выступала в университете, рассказывая студентам, как девушки защищают Родину. На следующий день он пришел снова с билетами в театр, и все остальные дни Жениного отпуска они проводили вместе — то в театре или в концертном зале, то у Жени дома, то бродили по улицам.
Танковый полк действовал примерно на одном направлении с полком Бершанской, и обратно на фронт они могли ехать вместе. Но для этого Жене нужно было подождать несколько дней, пока танкист не закончит свои служебные дела в Москве. Женя, однако, не захотела опоздать из отпуска, выдумав какое-нибудь благовидное оправдание, или просить об его продлении, и уехала одна.
С тех пор они не встречались, а то, что не договорили, будучи вместе, стало ясным для них из писем: они решили никогда больше не расставаться после окончания войны.
И Женя, думая о будущем, писала тогда в своем фронтовом дневнике:
Из дневника Жени Рудневой от 20 декабря 1943г.:
"Удивительно, идет война - горе, кровь, слезы, а у меня самое счастливое время! Возможно ли это? Да, да! Такой полноты жизни я не ощущала никогда. Я нужна - я на переднем крае борьбы! И я люблю! Да, люблю и любима!
Слава, любимый Славка! Ты сделал мою жизнь полной и такой осмысленной, что порой все кажется нереальным. Я заглянула в тайну счастья.
Мы познакомились в ноябре 1943г., когда я летела в отпуск в Москву. Из-за тумана взлет не разрешали, да и мотор барахлил. Я бродила по аэродрому. Вдруг подошел лейтенант-танкист. Он спросил: "Что случилось?". А случилось невероятное. Шла война, я так с ней слилась, что забыла - есть другой мир, другие радости. От его голоса я почувствовала радость. Радость была во всем. Не помню, что ответила, что он говорил - факт его появления был чудом. Слава взял мой адрес, и мы расстались. Но с этой минуты я никогда не расстаюсь с ним”.
Из писем Славы:
"Милая моя Женечка! Наше с тобой знакомство исчисляется пятью днями, но глубина дружбы - годами. Почему так? Почему я быстро и глубоко привязался к тебе? Вот почему: когда началась война, мы, не знакомые друг с другом, жили одними мыслями, одними чувствами ради Родины, ради ее свободы, ради народа - пойти на фронт, отдать все силы на разгром врага, а если понадобится, то отдать и жизнь!
Много и часто вспоминаю тебя. Я знаю, что моя голубоглазая Женечка громит врага. Горжусь тобой, моей нежной и мужественной..."
9 апреля 1944г. Из письма Славы:
"Я видел тебя во сне. Ты уплыла от меня на корабле. Я бегал по берегу, звал тебя, но корабль все удалялся. Я проснулся с мокрыми от слез глазами. Мне что-то очень грустно и не по себе".
Из письма Дины Никулиной родителям Жени:
"Уважаемые Анна Михайловна и Максим Евдокимович! Горячий боевой привет от вашей Дины. Как тяжело! - Но что делать, с чего начинать, не знаю...
Ваша дочь, а моя любимая подруга, ушла от нас. Это было в ночь с 8 на 9 апреля".
Из наградного листа, хранящегося в архиве:
“В ночь на 9 апреля 1944г., выполняя боевое задание по уничтожению мотомехчастей и живой силы противника севернее г.Керчи, самолет, пилотируемый летчиком, гвардии сержантом Прокофьевой со штурманом полка гвардии старшим лейтенантом Рудневой, был пойман лучами прожекторов и обстрелян из пункта Тархан. В результате прямого попадания снаряда в мотор самолет загорелся и горящим падал на землю, сопровождаемый прожекторами.
За отличное руководство и воспитание штурманского состава полка и лично произведенные 645 боевых вылетов с тяжелым уроном для противника, проявленные при этом мужество, отвагу и геройство гвардии старший лейтенант Руднева достойна посмертно высшей правительственной награды - звания Героя Советского Союза”.
Имя Жени Рудневой получила вновь открытая малая звезда, она светит нам и напоминает новым и новым поколениям - Родину надо любить, любить так, как любила ее эта русоволосая, поэтичная, умная и нежная девушка.
Женя часто говорила: "Как хорошо все-таки жить! Можно творить, думать, любить, читать!".
Пусть ее жизнь будет вечным примером для молодых.
Марина Чечнева
"На станции Эльхотово, куда перебазировался наш полк, в первый день скопилось много самолетов различных типов. Отсюда мы летали бомбить фашистские войска ночью, а днем отправлялись на разведку линии фронта.
Командир эскадрильи Сима Амосова поручила нам с Олей Клюевой под вечер, когда еще было светло, разведать линию фронта и движение немецких войск в районе Минеральные Воды, Пятигорск, Георгиевск. Задание было трудным и опасным, но не новым для нас. Обсудив его с Олей во всех подробностях, мы направились к самолету...
Недалеко от наших машин находились самолеты мужского полка. К нам подошел голубоглазый лейтенант небольшого роста, с вьющимися белокурыми волосами. Он видел, что мы вот-вот вылетим, поинтересовался заданием, искренне удивился, как можно на таком беззащитном самолете идти на опасное дело. Я в то время была сержантом. Лейтенант по очереди посмотрел на меня и Ольгу, а потом сказал:
— Да ведь вас убьют, сержант!
В ответ я пожала плечами: знаю, мол, на фронте все может быть. И стала готовиться к взлёту. Запустила мотор, опробовала его во всех режимах, вырулила на старт. Лейтенант поднял руку и помахал нам...
Когда, выполнив задание, мы благополучно вернулись в Эльхотово, на землю уже опустилась южная августовская ночь. Первым, кого я увидела, зарулив самолет на прежнее место, был тот самый голубоглазый лейтенант. Он, судя по всему, ждал нашего возвращения. Так произошла встреча с человеком, который после войны стал мне близким и родным...
Потом мы виделись еще раз на фронтовом аэродроме, в 1944 году. Позднее, когда наш полк перевели на короткий отдых в Альт-Резе, полк Давыдова базировался всего в 50 километрах. Костя с товарищами часто приезжал к нам, и мы крепко подружились. Потом мы с девушками улетели в Москву для участия в первом послевоенном параде. За два месяца пребывания в Москве я получила от капитана Константина Давыдова шестьдесят писем. Тут, как говорится, было над чем задуматься.
Из Москвы мы возвращались на транспортных самолетах и произвели посадку в польском городе Лигниц, где как раз базировался полк, в котором служил Костя.
Вскоре меня вызвали к командиру нашего полка и здесь, у Бершанской, я увидела своего друга. Костя попросил у Евдокии Давыдовны согласия на наш брак...
В конце ноября1945 года мы сыграли свадьбу. Я осталась служить в штурмовом полку в Северной группе войск, в Польше. Костя продолжал командовать эскадрильей, а я выполняла различные полеты по заданию командования.
Не представляла я жизни вне авиации даже тогда, когда готовилась стать матерью. В августе 1946 года родилась
на свет наша дочка. А уже через четыре месяца я снова вернулась к летной работе."Лариса Розанова
"
В конце апреля 1943 года техник звена Галя Пилипенко снаряжала своего командира Ларису Розанову в далекий путь, в тыловой город Армавир. Ее самолет уже давно выработал положенный ему ресурс, мотор был старый, через прокладки во всю хлестало масло, подтекал бензобак. Золотые руки техника, казалось, сделали все возможное для продления жизни мотора, но в аэродромных фронтовых условиях добиться большего было нельзя.
Опробовав мотор, Лариса подала сигнал «убрать колодки», приветливо взмахнула рукой и дала газ. Первый раз за время войны она покидала полк.
Полет продолжался больше двух часов. Наконец показался Армавир. После маленьких взлетных площадок городской аэродром показался Ларисе просто необозримым. У ангара ее ожидали техники ПАРМа, и летчица зарулила прямо к ним.
Чуть в стороне Лариса увидела автобус, который отвезет ее на отдых. Дверь автобуса была гостеприимно открыта. На переднем сиденье она заметила техника своего полка Сашу Платонову, а рядом инженер-капитана в синей шинели. Поздоровавшись на ходу, Лариса прошла прямо к начальнику ПАРМа инженеру Федору Степановичу Бабуцкому. Четко доложив о прибытии, она вручила Бабуцкому формуляр и другую документацию на самолет. После доклада начались обычные расспросы: как идут дела в полку, что нового, как воюют девушки?
Закончив расспросы, Бабуцкий предложил летчице пройти в автобус и дал команду отправляться.
— Прежде всего пообедаем, потом вы отдохнете, — сказал Федор Степанович, — а завтра вам, товарищ Розанова, предстоит работенка. Не откажетесь?
— Буду рада, А что за работенка, если не секрет?
— Да тут одного капитана надо подбросить в Грозный.
— Батюшки, какая же это работенка! Одно удовольствие, — засмеялась Лариса.
— Ну, в таком случае позвольте познакомить вас с инженером Литвиновым, Вот-с, прошу любить и жаловать, инспектор из штаба воздушной армии.
С переднего сиденья поднялся капитан, представился:
— Илья Литвинов.
— Очень приятно. Лора Розанова, — заметно смутившись, протянула новому знакомому руку.
Литвинов, словно не заметив волнения девушки, начал расспрашивать, есть ли у нее здесь знакомые и где она думает остановиться. Лора ответила, что в Армавире живет мама ее однополчанки Сони Бурзаевой, что все девушки, которым приходится перегонять самолеты на ремонт, всегда останавливаются там и она тоже надеется устроиться у Бурзаевой. Молодые люди разговорились и незаметно доехали до места. Из машины они выходили уже как старые знакомые.
В конце обеда Бабуцкий, которого молодежь называла «батей», предложил:
— А не устроить ли нам, товарищи, в честь прибытия представительницы прекрасного пола коллективный поход в театр? Кстати, сегодня «Платон Кречет» Корнейчука, и в пьесе есть замечательная женская роль.
Предложение «бати» всем понравилось. Литвинов попросил разрешения сопровождать Ларису в театр и зайти за нею. Розанова ссылалась на усталость. Но инженер-капитан так просил не огорчать его отказом, а взгляд его был так красноречив, что Лариса заколебалась.
— Ну, хорошо, — наконец сказала она, — если не просплю, встретимся у входа в театр.
На тихой улочке, в зарослях сирени и желтой акации примостился маленький домик в три окошка с резными ставнями. Рядом с ним ворота с, калиткой. Нужно потянуть за веревочку, поднимется железная щеколда, и тогда, открыв калитку, попадешь на заросший молодой травкой двор, увидишь маленькое крыльцо. Лариса без труда нашла по адресу этот домик. В нем жили мать Сони Бурзаевой с младшей дочерью. В тесной уютной квартирке с геранями на окнах, с чисто выскобленными полами ее встретили как родную. Сонина мама сразу принялась хлопотать с самоваром, поминутно отрываясь, чтобы расспросить о Соне. Выпив чашечку чаю, Лариса попросила извинения и прилегла отдохнуть.
После спектакля Лариса и Литвинов вышли из театра и решили побродить по незнакомому городу. Было темно, и они долго блуждали по улочкам. Только далеко за полночь Литвинов привел Ларису к домику Бурзаевых. Здесь они и расстались.
Ровно в восемь утра Розанова была на аэродроме. У самолета ее уже ждал Литвинов. Она села в кабину пилота, инженер-капитан — в кабину штурмана. Попет длился недолго и прошел вполне успешно.
В Грозном у капитана было много дел, и Лариса подолгу оставалась одна. На фронте она привыкла выпадавшие свободные часы использовать для сна. Это называлось «добирать» упущенное. Но теперь многое изменилось. Лариса уже не могла спать, как прежде. Она узнала, что такое бессонница. А виновницей этому была встреча с Ильей...
Срок командировки окончился, и Лариса должна была перебросить Литвинова обратно в Армавир, а затем в Краснодар. Перед вылетом в Армавир оба пришли на аэродром задолго до назначенного часа и, пока техники готовили самолет, прохаживались по зеленому полю. Незаметно для себя они уходили все дальше и дальше. Илья взял Ларису за руку и, справившись с волнением, сказал о самом главном, о том, что он ее любит.
В полку даже самые близкие подружки ничего не знали о возникшем у Ларисы большом чувстве.
В боях за Кубань Розанова совершила много боевых вылетов. Летала она со штурманом Лелей Радчиковой, Внешне все шло, как раньше. Но однажды на аэродром с треском влетел запыленный мотоцикл. Мотоциклистом оказался капитан Литвинов. У него были считанные минуты свободного времени, и ему нужно было повидаться с Ларисой. Пока Литвинов носился от одного самолета к другому, Лариса выруливала на старт. Капитан подъехал к ее самолету в тот момент, когда летчица выключила мотор и двинулась было на КП, где собирался летный состав. Только тут она заметила Илью. Но поговорить им не удалось...
В тот день, вернувшись с боевого вылета, я подошла к Ларисе и спросила, что вызвало столь необычный визит капитана. И Лариса открыла мне свое сердце. Я услышала о ее встрече с Литвиновым в Армавире, о полете с ним в Грозный и о возникшем у них серьезном чувстве. Я искренне порадовалась за подругу и пожелала ей большого счастья.
Через несколько дней Илья Литвинов снова приехал в полк. На этот раз он, кажется, проверял работу наших «вооруженцев». Розанова в ту ночь выполняла боевые задания и, хотя капитан долгое время находился на старте, им так и не удалось встретиться. Только утром после полетов мы увидели их вместе в нашей столовой. Девчата немедленно окружили Илью и Ларису и произнесли тост за их крепкую дружбу и здоровье, за их совместное счастье после войны...
конце апреля 1943 года техник звена Галя Пилипенко снаряжала своего командира Ларису Розанову в далекий путь, в тыловой город Армавир. Ее самолет уже давно выработал положенный ему ресурс, мотор был старый, через прокладки во всю хлестало масло, подтекал бензобак. Золотые руки техника, казалось, сделали все возможное для продления жизни мотора, но в аэродромных фронтовых условиях добиться большего было нельзя. Требовалось срочно перегнать самолет в полевые авиаремонтные мастерские (ПАРМ) к верному другу всех летчиков опытному инженеру Федору Степановичу Бабуцкому. Пилипенко радовалась за своего командира, радовалась, что Лариса немного отдохнет в сравнительно спокойных условиях прифронтового тыла. Только иногда Галю мучила тревожная мысль: «Дотянет ли командир на такой развалюхе до ПАРМ.а, ведь покрыть надо двести километров».
Опробовав мотор, Лариса подала сигнал «убрать колодки», приветливо взмахнула рукой и дала газ. Первый раз за время войны она покидала полк.
Полет продолжался больше двух часов. Наконец показался Армавир. После маленьких взлетных площадок городской аэродром показался Ларисе просто необозримым. У ангара ее ожидали техники ПАРМа, и летчица зарулила прямо к ним.
Чуть в стороне Лариса увидела автобус, который отвезет ее на отдых. Дверь автобуса была гостеприимно открыта. На переднем сиденье она заметила техника своего полка Сашу Платонову, а рядом инженер-капитана в синей шинели. Поздоровавшись на ходу, Лариса прошла прямо к начальнику ПАРМа инженеру Федору Степановичу Бабуцкому. Четко доложив о прибытии, она вручила Бабуцкому формуляр и другую документацию на самолет. После доклада начались обычные расспросы: как идут дела в полку, что нового, как воюют девушки?
Закончив расспросы, Бабуцкий предложил летчице пройти в автобус и дал команду отправляться.
— Прежде всего пообедаем, потом вы отдохнете, — сказал Федор Степанович, — а завтра вам, товарищ Розанова, предстоит работенка. Не откажетесь?
— Буду рада, А что за работенка, если не секрет?
— Да тут одного капитана надо подбросить в Грозный.
— Батюшки, какая же это работенка! Одно удовольствие, — засмеялась Лариса.
— Ну, в таком случае позвольте познакомить вас с инженером Литвиновым, Вот-с, прошу любить и жаловать, инспектор из штаба воздушной армии.
С переднего сиденья поднялся капитан, представился:
— Илья Литвинов.
— Очень приятно. Лора Розанова, — заметно смутившись, протянула новому знакомому руку.
Литвинов, словно не заметив волнения девушки, начал расспрашивать, есть ли у нее здесь знакомые и где она думает остановиться. Лора ответила, что в Армавире живет мама ее однополчанки Сони Бурзаевой, что все девушки, которым приходится перегонять самолеты на ремонт, всегда останавливаются там и она тоже надеется устроиться у Бурзаевой. Молодые люди разговорились и незаметно доехали до места. Из машины они выходили уже как старые знакомые.
В конце обеда Бабуцкий, которого молодежь называла «батей», предложил:
— А не устроить ли нам, товарищи, в честь прибытия представительницы прекрасного пола коллективный поход в театр? Кстати, сегодня «Платон Кречет» Корнейчука, и в пьесе есть замечательная женская роль.
Предложение «бати» всем понравилось. Литвинов попросил разрешения сопровождать Ларису в театр и зайти за нею. Розанова ссылалась на усталость. Но инженер-капитан так просил не огорчать его отказом, а взгляд его был так красноречив, что Лариса заколебалась.
— Ну, хорошо, — наконец сказала она, — если не просплю, встретимся у входа в театр.
На тихой улочке, в зарослях сирени и желтой акации примостился маленький домик в три окошка с резными ставнями. Рядом с ним ворота с, калиткой. Нужно потянуть за веревочку, поднимется железная щеколда, и тогда, открыв калитку, попадешь на заросший молодой травкой двор, увидишь маленькое крыльцо. Лариса без труда нашла по адресу этот домик. В нем жили мать Сони Бурзаевой с младшей дочерью. В тесной уютной квартирке с геранями на окнах, с чисто выскобленными полами ее встретили как родную. Сонина мама сразу принялась хлопотать с самоваром, поминутно отрываясь, чтобы расспросить о Соне. Выпив чашечку чаю, Лариса попросила извинения и прилегла отдохнуть.
После спектакля Лариса и Литвинов вышли из театра и решили побродить по незнакомому городу. Было темно, и они долго блуждали по улочкам. Только далеко за полночь Литвинов привел Ларису к домику Бурзаевых. Здесь они и расстались.
Ровно в восемь утра Розанова была на аэродроме. У самолета ее уже ждал Литвинов. Она села в кабину пилота, инженер-капитан — в кабину штурмана. Попет длился недолго и прошел вполне успешно.
В Грозном у капитана было много дел, и Лариса подолгу оставалась одна. На фронте она привыкла выпадавшие свободные часы использовать для сна. Это называлось «добирать» упущенное. Но теперь многое изменилось. Лариса уже не могла спать, как прежде. Она узнала, что такое бессонница. А виновницей этому была встреча с Ильей...
Срок командировки окончился, и Лариса должна была перебросить Литвинова обратно в Армавир, а затем в Краснодар. Перед вылетом в Армавир оба пришли на аэродром задолго до назначенного часа и, пока техники готовили самолет, прохаживались по зеленому полю. Незаметно для себя они уходили все дальше и дальше. Илья взял Ларису за руку и, справившись с волнением, сказал о самом главном, о том, что он ее любит.
В полку даже самые близкие подружки ничего не знали о возникшем у Ларисы большом чувстве.
В боях за Кубань Розанова совершила много боевых вылетов. Летала она со штурманом Лелей Радчиковой, Внешне все шло, как раньше. Но однажды на аэродром с треском влетел запыленный мотоцикл. Мотоциклистом оказался капитан Литвинов. У него были считанные минуты свободного времени, и ему нужно было повидаться с Ларисой. Пока Литвинов носился от одного самолета к другому, Лариса выруливала на старт. Капитан подъехал к ее самолету в тот момент, когда летчица выключила мотор и двинулась было на КП, где собирался летный состав. Только тут она заметила Илью. Но поговорить им не удалось...
В тот день, вернувшись с боевого вылета, я подошла к Ларисе и спросила, что вызвало столь необычный визит капитана. И Лариса открыла мне свое сердце. Я услышала о ее встрече с Литвиновым в Армавире, о полете с ним в Грозный и о возникшем у них серьезном чувстве. Я искренне порадовалась за подругу и пожелала ей большого счастья.
Через несколько дней Илья Литвинов снова приехал в полк. На этот раз он, кажется, проверял работу наших «вооруженцев». Розанова в ту ночь выполняла боевые задания и, хотя капитан долгое время находился на старте, им так и не удалось встретиться. Только утром после полетов мы увидели их вместе в нашей столовой. Девчата немедленно окружили Илью и Ларису и произнесли тост за их крепкую дружбу и здоровье, за их совместное счастье после войны... (Чечнева М.)
Нина Худякова
В одну из памятных ночей майор Бершанская, выпуская первым самолет Худяковой — Тимченко, сказала?
— Метеосводка говорит о том, что заданная цель закрыта. Да и у нас, как видите, далеко не ясная погода. Уточните обстановку. Если она в самом деле скверная, возвращайтесь с грузом.
Вскоре стало понятно, что надежды на улучшение воздушной обстановки не оправдываются, И все же счастье улыбнулось экипажу; цель на какую-то секунду оказалась в разрыве низкой облачности. Успешно отбомбившись, самолет вернулся на базу, но приземлиться девушки не могли. Аэродром был плотно окутан туманом. Пришлось лететь на запасный аэродром, где в то время базировался мужской полк однотипных самолетов-ночников под командованием К. Д. Бочарова. Так Катя и Нина «открыли» наших «братцев», с которыми в дальнейшем наша часть завязала крепкую фронтовую дружбу, которая здорово помогла в нашей общей борьбе.
Как только у «бочаровцев» разнеслась весть о приземлении девушек, весь личный состав прибежал на аэродром. Недопустимому скоплению летчиков и техников вокруг самолета положил конец командир полка.
— Не слишком ли велика охрана для одной машины? А ну-ка, братцы, по местам!
Но один летчик все-таки остался с девушками и «продежурил» у машины всю ночь.
— Игорь Семиреченский, — представился он и больше не проронил ни слова, только смотрел на Нину Худякову блестящими черными глазами, смущенно улыбался и вздыхал.
«А парень не очень-то разговорчивый», — подумала Катя, с любопытством глядя на летчика. Ее смешило, что до самого отлета летчик буквально по пятам ходил за Ниной.
Вернувшись в часть, девчата поведали о своих приключениях. Катя Тимченко, подтрунивая, стала рассказывать о Нинином «молчаливом рыцаре», но, взглянув на подругу, осеклась. Нина не была расположена шутить на эту тему.
А Игорь Семиреченский стал при случае появляться в полку. В его присутствии Нина напускала на себя безразличие и не скупилась на шутки в адрес своего «молчаливого рыцаря». Но Игорь никогда не обижался на Нину, он только ласково улыбался ей. Постепенно и девушка стала с ним приветливее, она явно скучала, когда долго не видела своего друга. Нас очень трогала скромность Игоря, его преданность Нине, а когда мы узнали, что Игорь является одним из самых отважных летчиков полка, то стали уважать его еще больше.
(ЧечневаМ. "Боевые...")
Тоня Рудакова
Еще в 1942 году, во время командировки в Саратов, Тоня встретила веселого, ясноглазого лейтенанта-танкиста Николая Луговского. Потом он писал ей на фронт длинные письма, полные чувства и светлых надежд. Тоня ему отвечала. Они строили планы совместной жизни, мечтали быть счастливыми. А в конце апреля 1945 года пришло письмо, написанное чужим, незнакомым почерком. В нем коротко сообщалось: гвардии капитан Герой Советского Союза Николай Луговской погиб смертью храбрых в боях с фашизмом.
Никто в полку не узнал тогда о тяжком горе, постигшем Тоню. Она умела молчать. Только строже стали глаза , да появились первые горестные морщинки на лице и чуть заметная седина в волосах.
Так и жила Тоня одна. А в 1956 году, будучи председателем цехкома, удочерила девочку-сироту, работавшую у них на заводе рассыльной. Всю материнскую любовь отдала Антонина Васильевна своей дочери Шуре.
Шура была у меня в гостях. Она уверяла, что лучше ее мамы нет женщины на свете. (Чечнева М. "Боевые...")
Полина Петкилева
В круг выскочила Ася Пинчук, за руку вытягивая Полину Петкилеву. Притопывая, Ася пропела:
Я надену бело платье,
На боку — зеленый бант.
Ах, кому какое дело,
Меня любит лейтенант.
В зале засмеялись, потому что знали, кому адресована частушка. Буквально накануне Полинка получила письмо от лейтенанта Аркадия Дено, который разыскивал ее три года. Они познакомились еще до войны в родном Полинином Увеке под Саратовом, где Аркадий проходил воинскую службу. В августе собрались пожениться, а в июне — война. Его тут же отправили на фронт. Он прошел через тяжелые бои, окружение, госпитали. Адрес менялся. Менялся он и у Полины, Когда наконец он нашел ее, то был немало удивлен, что Поля стала штурманом. Маленькую и хрупкую, он не мог представить ее солдатом.
Все с любопытством таращили глаза на Полину. Ее никогда прежде не видели выступающей. Она была на удивление стеснительной.
— Давай, давай, подружка! — приговаривала Ася. — Отчитайся, кто он...
Полина застенчиво улыбнулась и несмело пропела:
Ты, зенитчик молодой,
Сказки не рассказывай,
Ты мне «хейнкеля» подбей,
А потом ухаживай.
Под шутки и смех она покинула сцену и спряталась за спины подруг. Но тут же выскочили на импровизированную сцену все саратовские девчата, и пошло-поехало...
А я поглядывала на Полину Петкилеву, пытаясь увидеть ее глазами лейтенанта, который в письме проявил недовольство, что она в армии. «Маленькая... Хрупкая...»
Видел бы он, как она бомбы подвешивала. Два года вооруженцем пробыть — не шутка. Хоть жизнью и не рисковала, но физически выматывалась. В жару, холод, дождь, снег, непролазную грязь, когда даже автомобили «сдавались», буксуя, ни стона, ни жалобы не слышали от Полины. И только тощая солдатская подушка да соломенный тюфяк знали, как ломит руки, спину... и, кажется, нет сил, чтобы подняться. Но звучал сигнал подъема, и снова — на аэродром, и снова бесконечная карусель из рулящих самолетов не останавливается до утра.
Когда Полина решила стать штурманом, некоторые потешались: «Эта тихоня? Малышка?.. Утонет в кабине...»
А тихоня Полина оказалась хорошим штурманом, а чтоб «не утонуть в кабине» и все своевременно увидеть, летала всегда стоя. (Голубева О.)
Таня Макарова
Зимой 1943 года гвардии лейтенант Таня Макарова возвращалась из отпуска. Из Москвы. Попутчики Тани, немногочисленные пассажиры - большой транспортный самолет вез в основном груз, а не пассажиров,- смотрели на девушку-летчика, ловили чуть заметную ее улыбку и, понимая, что нельзя ей мешать каким-нибудь незначительным разговором, молчали
Вся в нетерпении скорее попасть в полк, Таня на Краснодарском аэродроме разыскала связной самолет, который отправлялся в станицу Фонталовскую. От Фонталовской до Пересыпи за час пешком можно добраться. Таня упросила подбросить ее да Фонталовской.
И вот она уже приземлилась на соседнем с родным полком аэродроме. Самолет подрулил к землянке КП. Таня выпрыгнула из кабины, поблагодарила летчика.
- Вы так помогли мне, даже представить не можете - сказала она.- Тут места мне знакомые, теперь я
быстро доберусь домой...
В это мгновение из землянки вышел высокий человек без шапки. Из-под шинели, наброшенной на его плечи, виднелись ордена на гимнастерке. Их было много
-Боевой лейтенант»,- подумала Таня, но, как говорится, и бровью не шевельнула, хотя не только ордена привлекли её внимание. Вышедший был очень красив. А он летчик-истребитель, человек, как потом выяснилось за словом в карман не лазавший, растерялся. Он не ожидал встретить женщину на своем аэродроме, поэтому и сказал неловко:
- Зачем эта женский пол к нам - пожаловал?
- Не женский пол, а женский полк,- поправила
его Таня.- Я ваша соседка, из женского полка ночных бомбардировщиков. Случайно залетела к вам. Не выгоните?
- В Пересыпь ей надо,- вмешался летчик связного самолета
- Я по срочному заданию в другую сторону. У вас, не найдется ли машины да Пересыпи?
- Постараюсь, чтобы нашлась,- поторопился ответить лейтенант.- Я сейчас позвоню в штаб. Заходите, пожалуйста,- предложил он Тане.
Таня прямо-таки не могла понять, что с нею случилось, почему она охотно зашла в землянку. Почему вдруг обрадовалась, когда лейтенант, не дозвонившись в штаб - все время была занято,- попросил её присесть, подождать.
В землянке было жарко натоплено. Таня сняла, ее блестящие темные волосы рассыпались, она стала поправлять их бессознательно кокетливым движением. Лейтенант обеими руками пригладил свою густую шевелюру. Он только раз, очень пристально взглянул Тане в глаза, а теперь все опускал ресницы- они были густые, темные, гораздо темнее волос. И брови черные, почти сросшиеся на переносице.
Так вы из Москвы? – спросил он.- Как там в Москве?
Таня заметила, как под смуглой кожей щек у собеседника разлил ась краска, и сама порозовела.
- Москва всегда хороша,- ответила она.- Но здесь лучше. Вы знаете, я так рвалась повидать маму и сестренку, посмотреть Москву. А приехала туда и через три дня стала скучать. Потянуло обратно в полк.
- Да, полк это дом родной. Я вам охотно верю. Я без полка, без товарищей и дня бы не прожил...
Опять в непонятном смущении помолчали. Таня попросила: .
- Позвоните еще разок.
Лейтенант покрутил ручку:
- Штаб?.. Скажите, от нас машина не пойдет в сторону Пересыпи? Спасибо. Нет, больше ничего...
Таня поняла, что машины не будет, и поднялась, чтобы отправиться «голосовать» ,на дорогу.
- Я пойду... На попутной доберусь. А то скоро стемнеет,- нерешительно проговорила она.- До свидания, товарищ лейтенант.
- Я даже не знаю, как вас зовут... Меня зовут Владимир. А вас? - отчаянно схватил он ее за руки.
- Таня.
- Я так и подумал, что вас зовут Таней. Самое лучшее имя... Знаете что, Таня? Посидите немножко... через час меня сменят, и я вас провожу. Здесь же совсем рядом... Иногда наши ребята ходят к вашим девушкам.
- И вы тоже .ходите? К кому, если не секрет?
- Нет, я не хожу... Вот теперь приду. Позволите? Можно прийти завтра вечером?
- А вечером меня не будет. Я же на полетах буду. Вы днем приходите.
- Днем у меня полеты.
И все-таки Владимир и Таня стали находить время для встреч.
Вечер их первого знакомства был прекрасен. Они вышли на широкую, раскатанную прифронтовую дорогу, подставляя лица студеному ветру. Они говорили, подобно всем, на кого нахлынет сразу молодое и сильное чувство, обо всем и ни о чем. Когда мимо проносились тяжело груженные машины, поднимая облака колкой морозной пыли, Владимир повертывал Таню так, чтобы собой закрыть, защитить ее. Раньше Таня никогда не думала, что приятно почувствовать себя на минуту слабой, надежно оберегаемой... И что оберегать ее всю жизнь должен именно этот, два часа назад совершенно незнакомый лейтенант с сурово сросшимися бровями и ласковыми пушистыми ресницами.
(Л. Розанова "Летят сквозь годы")
Руфа Гашева
На следующую ночь после гибели экипажа Ольховской весь полк в полном составе готовился вылететь на выполнение боевого задания. Самолеты с подвешенными бомбами, но замаскированные, задолго до наступления темноты стояли наготове. Война открыла счет потерь, и оставшиеся в живых подруги , горели желанием мстить за погибших.
В нескольких километрах от аэродрома, с которого летали девушки, базировался еще один полк, в котором летчики-мужчины. Они также летали на самолетах У-2. У них уже был боевой опыт, и некоторые из них пришли в эту ночь посмотреть на первый общий боевой вылет "девичьего" полка.
Экипажи находились у самолетов, все ждали команды на вылет.
К своему первому боевому вылету Руфа Гашева подготовилась с особой тщательностью. Точно рассчитала маршрут до цели, несколько раз пересчитала данные для бомбометания и аккуратно разложила в своей кабине предметы штурманского снаряжения. Все должно быть на своих местах и закреплено, с тем, чтобы в темноте во время полета не искать, теряя драгоценные секунды, а возможно, и саму жизнь.
- Вы штурман?
Руфа отвлеклась от своих расчетов и удивленно посмотрела на высокого парня с голубыми глазами и одним кубиком и пропеллером в петлицах. Перед ней стоял младший лейтенант и, улыбаясь, ждал ответа.
- Да. А откуда вы знаете?
- Я все знаю про вас. .
Глаза штурмана Гашевой раскрылись от удивления.
- Зовут вас... Руфина Гашева.
Штурман уже не на шутку начинала сердиться, но, проследив за его хитрым взглядом,рассмеялась: на ее планшете химическим карандашом было выведено ее имя.
- Извините, я не представился.- Будем знакомы. Михаил Пляц. Она протянула руку:
- Очень приятно.
- А вы не боитесь?
- Кого? Вас? - недоуменно спросила Руфа.
- Нет, летать на боевые задания.
- А-а-а. Нет, не боюсь.
- Напрасно. Там, - он показал рукой в сторону линии фронта,
иногда стреляют, бывает даже очень сильно. Я вот каждый раз боюсь.
Младший лейтенант говорил с таким серьезным выражением на лице, что было трудно понять, шутит он или нет.
Руфа нахмурилась:
- Вы познакомились со мной для того, чтобы признаться в этом?
- Нет, просто хотел предупредить вас об опасности. Вообще я бы не пускал девушек на такие полеты... Что мы, парни, сами не справимся? И кто это все придумал?
- Ну, знаете, товарищ младший лейтенант! Что это у вас за взгляды?
- Михаил!
- Извините, меня вызывают.
Он отошел в сторону.
К самолету подошла летчица Ира Себрова: - С кем это ты беседовала?
- Не знаю. Какой-то Михаил.
Со старта подали команду приготовиться к вылету. Заработали моторы. Самолеты один за другим покатили по полю. Пока Ира рулила, Руфа достала бортовой журнал и делала в нем первую запись. Неожиданно из темноты вынырнул младший лейтенант , и сквозь шум работающего мотора она услышала:
- Гашева!
Рядом с самолетом шагал Михаил и, улыбаясь, махал ей рукой.
- Я не успел пожелать вам успешного полета! Там не так уж
страшно... Ни пуха, ни пера!
- К черту! - крикнула ему в ответ Руфа.
- Вот это по-нашему!
Седьмого ноября в женском полку ночных бомбардировщиков был особый праздник: к двадцатипятилетнему юбилею Октября девушкам вручали правительственные награды. Руфа Гашева в этот день получила свой первый орден Красной Звезды. Ордена получили еще десять летчиц и штурманов. Награды вручал командующий фронтом генерал армии Тюленев.
На праздник в станицу Ассиновская, где базировался полк, приехали летчики дружественного полка майора Бочарова. Михаил сразу нашел Руфину.
Я приехал специально, чтобы поздравить вас с первой наградой. Подчеркиваю, с первой! - Он хитро улыбнулся. Летная форма с голубыми петлицами была ему к лицу, на гимнастерке сиял новенький орден Боевого Красного Знамени.
-Новый? - вопросительно сказала Руфа, глядя на его орден.
-Сравнительно, - как бы нехотя ответил Михаил. У него была уникальная манера шутить. Говорил он совершенно серьезно, и только внимательно заглянув в его глаза, где-то глубоко можно было с трудом заметить спрятанную там смешинку .
-Вчера я вас встретил; но вы, очевидно, не заметили меня и пролетели мимо, - серьезно продолжал Михаил.
-Это где же?- неподдельно удивилась Руфина, вскинув брови.
-Как где? За хребтом, в ноль часов десять минут. Наши самолеты шли противоположными курсами, но вы даже не заметили мой самолет, хотя мы поприветствовали вас качанием крыльев.
-Неужели это были вы? Тогда разрешите исправить эту ошибку и пригласить вас на танец, -ответила Руфа.
Баянист заиграл вальс.(Пляц Л.)
Ирина Дрягина
" После битвы за Сталинград, где участвовали наши подруги летчицы на самолетах Пе-2, их перевели на наш фронт. Я узнала, что с их дивизией, летающей на пикирующих бомбардировщиках, к нам переведен и мой любимый парень - Евгений Силкин. Подвернулась оказия, и мне разрешили слетать к нему на аэродром, в Выселки. Командир его полка разрешил нам увидеться, так как знал, что у Евгения есть любимая девушка в полку ночных бомбардировщиков. В письмах мы довольно смело посылали друг другу поцелуи и обещания после войны вместе посмотреть фильм «Большой вальс» - это был наш пароль... Когда же встретились в его полку, то боялись дотронуться друг до друга, обняться, поцеловаться, а сидели и рассказывали друг другу о наших боевых делах. Так, у Евгения отказало (не выпустилось) колесо, и садиться на одно было очень трудно и опасно. Нужной высоты, чтобы выпрыгнуть с парашютом, не осталось. И он посадил свой самолет благополучно: спас дорогостоящий Пе-2 и жизнь экипажу. За это его наградили орденом Красной Звезды и отметили в приказе по дивизии.
Настало утро, а мы все говорили и говорили... Я пообещала ему, что когда слетаю в Саратов, то смогу прилететь на своем самолете и побыть с ним побольше. Возвращаясь из Саратова, я посадила самолет на аэродроме Выселки. Меня прибежала встретить моя школьная подруга Лена Лукина (из 125-го гвардейского полка имени М. Расковой) и сообщила мне страшное известие, что Евгений Силкин погиб накануне в неравном бою. Предложила мне переночевать в их полку, базировавшемся на этом аэродроме. Но я полетела со своим горем в свой полк. Мои боевые подруги уже все знали и встретили меня с большим сочувствием. А Галя Докутович даже записала в своем дневнике 21 августа: «Прилетела сегодня Ира Дрягина с Раей Ароновой, они летали за самолетом, который Ирине подарил институт. В Саратове, при вылете в полк, «забарахлил» мотор. Ирина посадила самолет на малюсенькую площадку, ну просто баскетбольную... Залетели в Выселки, и тут Иринке новый удар - Женя Силкин сгорел при выполнении боевой задачи» (И. Дрягина)
Вера Маменко
Вера глубоко переживала потерю подруг. Когда не вернулись с задания Володина и Бондарева, она долго не могла поверить в их гибель. Утром она шла по стоянке третьей эскадрильи. Самолеты стояли в шахматном порядке один за другим - и вдруг разрыв. Одной машины нет. На пустой стоянке валяются тормозные колодки, струбцины от элеронов и рулей глубины, чехол моторный, чехол от кабин... Она села на чехлы, закрыв лицо руками. Вера любила Аню, нашу «морячку». Они были с ней ровесницы, с 1924 года. Были одинаково восторженны, смешливы, любознательны. Вечно перебрасывались шуточками.
После таких трагических случаев Маменко настойчиво приставала к командирам с просьбой послать ее в пехоту, в разведчицы, в снайперы... Только бы самой бить врага.
Но ее отправили в дом отдыха.
- Пусть отдохнет. Она очень переутомлена, - сказала инженер С. И. Озеркова.
Через 10 дней она возвратилась.
Ты какая-то не такая, - заметила я.
А какая?
- Не пойму...
- Знаешь, там один летчик-истребитель не отходил от меня.
- А ты от него? - хихикнула я.
- Не смейся. Не надо...
- Ты что, влюбилась?
- Что я знаю о любви? Где я видела ее? Я даже родительской любви не знала, - грустно сказала Вера. А тут встретился очень добрый человек. Он так внимателен был ко мне! Предупреждал каждое мое желание. Но о любви не говорил. А теперь вот письма пишет...
Он писал ей почти каждый день. Очень милые, умные письма.
Пришла Победа. Все мы ошалели от счастья и на миг забыли о тех, кто выбыл из строя раньше. Где-то в далеком селе, в семье старшей сестры жила Верочка, выписавшись из госпиталя инвалидом войны. Перед нашим отъездом на родину примчался в полк Николай Кондратенко; Верин- летчик-истребитель.
- Где Верочка? Мои письма до нее дошли? Почему она молчит?!
Град вопросов! Я не спешила отвечать. Разглядывала. Прикидывала, как лучше сказать.
- Вера не хочет отвечать...
- Ну почему? - в глазах блеснула льдинка, голос дрогнул.
- Не хочет тебя связывать. У нее правая рука как плеть висит, и, по словам врачей, никакой надежды...
- Фу, ерунда какая! Дай адрес...
- Она не захочет, чтобы ты видел ее «калекой», И не хочет твоей жалости.
Дай адрес. Я поеду за ней.
- Она не поедет с тобой.
- Уго-во-рю! - улыбнулся он, и глаза его засияли нежностью.
Решение не отвечать на письма Николая пришло к Вере не сразу. Сначала она еще верила, что движения руки восстановятся. А левой рукой она тренировалась писать просто ради забавы, чтобы скоротать томительные дни в госпитале.
Ехала в деревню с тревогой: как встретят? Встретили хорошо, хотя было голодно. Хорошо, что у сестры хоть хата сохранилась. Однажды рано поутру разбудил стук в окно.
- Пустите погреться...
Вера, босая и лохматая после сна, открыла дверь и обмерла. Перед нею стоял улыбающийся Николай.
Дня два он уговаривал ее, убеждал, сердился, снова ласково уговаривал. Родственники молчаливо наблюдали: пусть сама решает.
- Еду, - наконец согласилась Вера. - Только никогда меня не упрекай ни в чем.
Вот так и увез Веру бывший учитель, летчик-истребитель. Искренний и сильный человек.
...Двадцать лет - целая жизнь! Сколько воды утекло с тех пор!
- Как ты живешь, Вера?
- Да сама увидишь скоро. Увидишь Николая, сына и дочь.
- А как твоя рука?
Она весело потрясла ею в воздухе, а потом крепко сжала мою руку .
- Чувствуешь силу? Массаж. Упорная гимнастика и.,- Вера смущенно улыбнулась.
- Любовь, - добавила я, и Верочка утвердительно кивнула головой.
Теперь ей легко говорить о тех днях. Долгое время рука оставалась неуклюжей. Но у Веры был железный распорядок дня, и она не знала передышки. Вставала чуть свет и с фанатической верой в успех обрабатывала руку. Часто это занятие надоедало нудным однообразием, и случалось, что по утрам лень просыпалась раньше Веры, расслабляла ее, сонную, придерживала в постели. Она нежилась в тепле и мысленно уговаривала себя отдохнуть денек от осточертевшей физиотерапии. При этом не спускала глаз с настольных часов, пока стрелки не показывали шесть. И тут какая-то неукротимая сила откидывала прочь одеяло вместе с ленью. Вера вскакивала и принималась за упражнения. Левая хватала пра
вую и двигала ее. Но верила ли она в успех? То ей казалось, что .рука стала оживать, то чудил ось, что все ее усилия напрасны. Зато левая рука научилась многому: и писать, и стирать, и даже шить. Через год она почувствовала, что больная рука крепнет и совершенствуется. Вера стала нагружать правую все больше и больше. Еще через год она попробовала взять сумку правой рукой и... понесла.
- Коля! - бросилась Вера к мужу и расплакалась. Он гладил ее волосы и целовал соленые от слез щеки, губы, руки. (Голубева О.)
Нина Бузина
С Ниной Ильиничной Герой Российской Федерации летчик Борис Иванович Карасев познакомился в годы войны. После госпиталя летчику, на счету которого было 509 боевых вылетов, дали отпуск, который он провел в станице Слепцовской под Грозным. По соседству, в Асиновской, стоял женский авиаполк, в котором воевала гвардии старшина Бузина.
– Ну как тут устоять, – улыбается Борис Иванович, – идут мне навстречу такие три красавицы, в военной форме, и моя Нина – лучше всех! С того памятного для ветеранов дня прошло немало времени, но они по-прежнему вместе: в этом году сыграли бриллиантовую свадьбу. Воспитали двоих сыновей – Вячеслава и Юрия, взрослыми стали внуки. Но им некогда сидеть сложа руки: работа в Совете ветеранов Великой Отечественной войны, многочисленные встречи с учащимися средних школ, кадетских училищ и военных университетов.
Аня Дудина
В Восточной Пруссии, к Ане пришла любовь: она познакомилась со старшим лейтенантом Василием Мишиным, который приводил к нам в полк автоколонну с боеприпасами.
8 марта 1945 года было назначено вручение отличившимся правительственных наград. Вручал ордена Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Вечер удался на славу и надолго остался в памяти.
Ане Дудиной он был особенно приятен: на вечере присутствовал ее друг Василий, в тот день они и объяснились...
Полеты над территорией противника продолжались. Вспоминая те дни, Дудина как-то говорила мне: «Я и сейчас будто вижу Данциг. Помню все его кварталы, охваченные пламенем, вижу землю, изрытую траншеями, щелями и воронками от авиабомб. Ориентиров имелось более, чем достаточно, и выйти на цель было несложно. Труднее было возвращаться, В марте начался сильный снегопад, и многие экипажи делали посадки не на своем аэродроме. А мой штурман Соня Водяник неизменно приводила меня домой, и мы благополучно приземлялись».
До последнего дня войны летала Аннушка на боевые задания. 5 мая она выполнила свой 675-й боевой вылет. 65117 килограммов бомб сбросила она на головы фашистов, 333 000 листовок распространила на вражеской территории, 35 крупных взрывов и столько же пожаров зафиксировано в личной книжке этой замечательной летчицы. А сколько уничтожено техники врага, сколько живой силы выведено из строя за эти 675 вылетов!
В июне 1945 года Василий Мишин и Анна Дудина сыграли свадьбу. Свадебный пир удался на славу. Мы кричали «горько!», произносили тосты, много плясали и лели.
А через несколько дней после свадьбы Дудина вместе с другими летчиками полка начала готовиться к первому послевоенному воздушному параду, который должен был проходить в Москве.
После парада и отдыха в Алупке Аня вернулась в Польшу, где продолжал служить ее муж. Сменив гимнастерку на легкое женское платье, а сапоги — на модные туфли, отличная летчица стала хорошей женой, добрым товарищем и верным другом Василия. (Чечнева М.)
Дина Никулина
Из дневника Жени Рудневой
23 мая 1943 года.
"Сегодня или завтра должна Дина прилететь. Как я ее ждала целый месяц, а теперь даже не хочется, чтобы она скоро приезжала. Она ведь еще ничего не знает: позавчера «мессер» сжег в воздухе ее друга Ваню Корябова. Жаль, был хороший парень. Несчастный полк: дней десять назад над Таманью подбили Михаила Михайловича Пономарева с Николаем Михайловичем Душиным — разве плохие ребята? Замечательные!.."
Нина Алцыбеева
В канун нового 1944 года Алцыбеева получила весть о муже. Он был подбит за линией фронта, раненым попал в плен, бежал, воевал с партизанами, потом был переправлен на Большую землю. И теперь снова воюет на соседнем фронте. Их разделяло только море. И однажды он прилетел к ней...
Нину освободили от полетов на сутки. Но уже на следующую ночь включили в боевой расчет. Нужно было нанести удар по фашистскому аэродрому в Багерово: максимальное количество вылетов, максимальное количество экипажей.
Темная ночь повисла над аэродромом. Я стояла у дома и смотрела на запад, в сторону Крыма. Там, словно на далеком темном экране, барахтались в лучах прожекторов мои подруги. Огненные трассы летели к ним. Я уже вторую ночь не летала из-за своего непростительного легкомыслия: искупалась на спор в холодном ноябрьском Азовском море и заработала простуду. Рядом со мной стоял Иван Поздняков - муж Нины.
- Это Нина! - вдруг закричал он так, что я вздрогнула.
- Ты что? Где?
- В лучах. Ее бьют!..
Несколько лучей цепко держали самолет. К светящейся точке тянулись разноцветные шары «эрликонов». Издали смотреть - красивое зрелище, если бы оно не несло смерть.
- Да держи ты себя в руках. А еще летчик ,-сказала я, взглянув на Ивана. Он пытался закурить, но руки его дрожали, спички ломались. Иван швырял их с отчаянием на землю.
- Давай зажгу. Прикуривай.
Он жадно затянулся.
-Ну, зачем она на фронте?
-А ты?
-Я - мужчина. Обязан.
-И мы тоже обязаны защищать Родину.
-Ну-ну, - выдохнул он, целое облако папиросного дыма, искоса взглянув на меня. Больше он не сказал ни слова.
Утром, вернувшись с полетов, Нина увидела забросанный окурками двор.
- Будто в ротной курилке, - устало улыбнулась она. Иван лежал на кровати.
- Уже проснулся?
- А я и не спал. Наблюдал за вашими полетами. Как вы только летаете. ведь там сплошной огненный ад. Нина пыталась успокоить мужа.
- Что ты, Ваня? Это только со стороны так кажется. Тем, кто в гуще этого огня, - не так уж страшно. Ночь, темно. Да и мы ведь не дураки. Чувствуем, что' зенитчики начинают пристреливаться, - переходим на другую высоту. Пока они перестраивают наводку, мы сбросим бомбы и уходим.
- Так уж и уходите? - насмешливо переспросил Иван. - У нас на Иле броня, скорость - и то не всегда уйти удается. А у вас что? Фанера да перкаль. Автоматной очереди может быть достаточно... Давай-ка переходи к нам, в штурмовой полк. По связи летать будешь...
- Нет, Ванечка, не могу, - мягко, но твердо ответила Нина. - Не могу я своих подруг бросить. Ты уж не обижайся на меня...
Когда освободили Крым, наш полк получил приказ перелетать на 2-й Белорусский фронт. Нине дали отпуск для поездки к дочери. Обстоятельства сложились так, что ей нужно было срочно забирать дочку. Забирать, но куда? После долгих размышлений Нина решила перевезти ее в часть мужа и перевестись туда самой. Вдвоем им будет легче за ней ухаживать.
Так началась ее новая жизнь в штурмовом полку. Каждый день, задолго до рассвета, она садилась в самолет, и летела с кем-нибудь из офицеров в штабы корпусов, армии, поддерживала связь с полками. Домой возвращалась поздно вечером и сразу бежала к маленькому домику, где, часто не дождавшись, мамочки, сладко посапывала во сне ее девочка.
Как-то она, прилетев на передовую с офицером, который должен был корректировать огонь штурмовиков, попала под сильный обстрел. Разбило рацию, и ей надо было срочно доставить другую. Пострадал и самолет: осколками пробило фюзеляж, как ножом, .распороло обшивку на левой нижней плоскости. Нина села в кабину. Мотор завелся с первой попытки, но при полных оборотах самолет так затрясло, что ручка управления вырывалась из рук. Но лететь надо!
Машина с трудом оторвалась, повисла в воздухе и медленно, с натугой пошла вверх. В это время рядом снова взрыв. Воздушной волной самолет бросило на крыло. С трудом выровняла. Долетела. Задание выполнила.
Сколько раз она видела, как Илы шли на штурмовку. Ей было страшно. В одном из них был ее муж. И сердце ее то замирало, то бешено колотилось, словно ему было тесно в груди.
А на аэродроме играла в самолетики маленькая Нонночка , не подозревая, какой опасности подвергаются ее родители.
Так и воевали до самого победного конца. Вместе с дочкой. Всякие случаи бывают в жизни, а особенно на войне.(О. Голубева)
Оля Яковлева
Со временем боль немного притупится, но не заживет никогда. Как раны. Они хотя и подживают, но в непогоду ноют. Так и потеря близкого человека. Ничего, не сказав, Оля легла рядом, крепко обняв Нину.
Оле вспомнился родной Туапсе. Школа. И Вовка. Они учились в параллельных классах. Каждый день встречались в школе и не замечали друг друга.
В один из осенних дней, когда море слегка штормило, Вовка, случайно проходя по пляжу, увидел, что какой-то смельчак купается. Он сразу определил: девушка. И потому стал поджидать. Пловчиха, ловко подныривая под волны, приближалась к берегу. Потом она вскочила на ноги, побежала. Волна настигла ее, ударила по ногам.
Увидев за собой новую волну, девушка легла, и вода прошла над ней. И тут Вовка узнал ее. Оля подбежала к нему и спросила:
- Почему не купаешься?
В ее вопросе не было ни вызова, ни насмешки, ни хвастовства.
С тех пор он стал ее сопровождать в отчаянных осенних заплывах. Так началась их дружба. В 1939 году, закончив школу, Оля поехала учиться в Москву, а Вовка в Балашовское летное училище.
- Хорошо мальчишкам. Куда захотел - туда и поступай, - сказала на прощание Оля.
- И ты мечтаешь в летное? - удивился Вовка.
- Что ты!.. Я же маленькая. Меня не возьмут.
В последнее предвоенное лето они всей своей компанией съехались в Туапсе. Вовка, несмотря на жару, щеголял в летной форме. Немного рисовался.
- Тебе очень идет форма, - сказала Оля. - Но не
надо из-за этого париться.
Целыми днями они пропадали на море. Но вот пришла пора прощаться. Расставались легко и весело, чтобы встретиться на следующее лето. Но эти планы нарушила война...
Страшное известие пришло к ней совсем неожиданно. Только что, получив задачу, они со штурманом сидели у КП, прокладывали маршрут, делали необходимые расчеты.
Приехала Таня Ломакина- вооруженец и по совместительству почтальон.
- Почта!
Оставив на земле карты, линейки, ветрочеты девушки окружили Таню.
Таня не спеша, достала из сумки толстую пачку писем.
- Да быстрее, чего тянешь, - раздавались нетерпеливые голоса.
- Не волнуйтесь, - лениво процедила Таня и стала громко, четко читать фамилии на конвертах.
- Самой красивой девушке! - выкрикнула Таня. Все засмеялись, думая, что она шутит. До сих пор приходили письма, адресованные: «Экипажу самолета N...»; «Командиру, летчице (или штурману) самолета N...». А вот так еще не писали.
- Кто самая красивая? Кому вручить? - кричала Таня. - Скромничаете. Беру себе. Считаю себя самой красивой. Своя рука - владыка.
- Прочти всем. Это не честно, - зашумели все.
- Не мешайте работать! Потом прочту тем, кто не получит ничего. Я: не жадная.
- Яковлева! Целых три письма!
- Счастливая, - позавидовали некоторые. Оля раскрыла письмо и с непотухшей еще улыбкой от Таниных шуток начала читать.
Мама писала о Вовкиной гибели. Оля беспомощно огляделась. Вокруг слышались шутки, смех. Читали вслух письмо самой красивой девушке.
Она повернулась и, скованная горем, тяжело побрела к самолету. Шаг ее был неверным, и шла Оля медленно, совсем как старая женщина с непосильной ношей. Она забралась в кабину. Хотела скрыться от расспросов. Но от глаз друга не скроешься. Нина не стала расспрашивать. Только и сказала:
- У тебя горе, я вижу. Но держаться надо.
Всю ночь они летали как одержимые. К утру вымотались. Оля без сил упала на нары и уснула. Сон был беспокойный, тревожный. Но все-таки сон. «У каждого есть теперь свой счет к фашистам, - с ненавистью к врагу думала Оля.-Проклятые выродки». (Голубева О.)
Татьяна Осокина
Декабрь сорок второго года. До победного мая сорок пятого еще было два с половиной нелегких военных года. Всем нам предстояло шагать по фронтовым дорогам, вновь и вновь сдавать экзамены на мужество, волю и терпение. Кроме этих бесконечных экзаменов на долю Тани выпало еще одно испытание — особое, счастливое и трудное одновременно, потому что на фронте даже счастье было нелегким... Таня встретила свою любовь.
Это случилось совсем просто, а запомнилось навсегда. А дело было так. Заходя на посадку, младший лейтенант Осокина заметила в синей глубине неба приближающиеся с запада черные точки «Немцы летят) — подумала Таня и, круто скользнув вниз, приземлила свой По-2 на самой кромке летного поля и стала заруливать к укрытию. Шасси увязли — только вчера прошел сильный, похожий на летний, дождь, земля размокла. А над аэродромом уже зло гудели несколько «юнкерсов [175] », прорвавшихся сквозь огонь наших зениток.
Татьяна прибавила газу, но самолет не двигался. На другом конце аэродрома раздался взрыв, в небо взметнулся столб огня и дыма. От леса к самолету бежал офицер, грозя летчице кулаком.
— Вы что? В укрытие! Сейчас же в укрытие! Самолет и новый построить можно, а головы запасные нигде не выпускают, — с мягким украинским акцентом выговаривал он Тане, а сам тянул ее за руку к ближайшему укрытию. — Эх, девчонки, девчонки, ну место ли вам на фронте!
Эта случайная встреча на маленьком фронтовом аэродроме навсегда определила судьбы летчицы Татьяны Осокиной и замполите 703-го штурмового авиаполка Сергея Александровича Жгуна.
Вскоре Таню по ее просьбе перевели в 703-й штурмовой авиаполк. Она продолжала летать на стареньком, латаном-перелатаном По-2 на спецзадания, обеспечивала связь штаба фронта с подчиненными штабами, выполняла и другие ответственные и нелегкие задания. А под сердцем билась уже новая жизнь, и душа полнилась счастьем от близости родного человека, счастьем предстоящего материнства.
Сын родился на фронте и первые месяцы «воевал» вместе с мамой и папой. Он принес с собою столько беспокойства и столько радости, такую нежность и тепло! Маленького Леньку любил весь полк. Боевые друзья по очереди дежурили в землянке, нянчили мальчика. Трудные, счастливые месяцы.
Каждый день приносил молодым родителям что-то новое. Мальчишка рос не по дням, в по часам. Таня, полная чувства к сыну, с горечью понимала, что не место ребенку на фронте. Не раз начинал этот нелегкий разговор и Сергей.
— Танюша, тебе надо уезжать! Леньку растить и ждать меня с победой...
— Нет, Сережа, нет, не могу я в тыл отправляться, здесь мое место, только здесь...
Когда сыну исполнилось шесть месяцев, его отправили в тыл. Он рос в Доме ребенка, а лотом у Таниной сестры, ждал возвращения матери и отца с победой. И дождался! Но до этого счастливого дня было еще далеко.(Чечнева)
Бершанская Евдокия Давыдовна
Через неделю после Дня Победы полк, находясь в Альт-Резе, торжественно отпраздновал свадьбу одной из девушек-воинов — летчицы Маши Тепикиной.
Дорогу в зал, где происходило торжество, устлали цветами. Звучали тосты, поздравления, лились песни.
«Вот и вышло так, как предсказывали наши друзья-бочаровцы, — думала Наташа Меклин на свадьбе Маши. — Да и что тут неожиданного? Война ворвалась в нашу жизнь, как буря, и приостановила ее течение. Буря пронеслась, и жизнь восстанавливается. Девушки честно выполнили свой долг перед Родиной и заслужили свое личное счастье».
Вскоре вышли замуж Катя Пискарева, Лариса Розанова, Ира Себрова.
В большинстве случаев они скрепили навсегда узы фронтовой дружбы, завязавшейся в боях и положившей начало глубокому, сильному чувству, наполнившему новым, радостным смыслам всю их жизнь, как и жизнь их любимых.
— Да, наш полк значительно опустошил ряды вашего полка, товарищ майор, — с шутливой серьезностью говорил на свадьбе Маши майор Бочаров, командир мужского полка легких ночных бомбардировщиков, обращаясь к своему соседу по столу, а до этого — давнему соседу по фронту Евдокии Давыдовне Бершанской.
Бершанская только повела плечами, пряча улыбку. А майор начал перечислять, загибая пальцы на руке:
— Мои Плятцы, Михаил и Леонид, увели двух ваших героинь — Гашеву и Аронову. Николай Житов похитил у вас Раю Юшину. Мой Акимов полонил Зою Парфенову. Семиреченский забрал у вас Худякову, Рощин — Бурзаеву...
Евдокия Давыдовна ответила на это: [276]
— Так-то оно так, да неизвестно, кто кого, собственно, полонил; кто под чье начало перешел...
Все дружно рассмеялись, а Евдокия Давыдовна добавила:
— Впрочем, никто из них не будет, я думаю, командовать: привыкли на фронте к боевому взаимодействию на равных началах.
Следует отметить, что вскоре после расформирования полка, уже в Москве, негласное, но ощутимое соревнование двух командиров полков завершилось свадьбой. Все горячо поздравили новобрачных — Константина Дмитриевича Бочарова и Евдокию Давыдовну Бершанскую. (Магид)
