Ольховская Люба

 

Ольховская Любовь Ивановна родилась в городе Валки Харьковской области. Училась в Херсонской авиационной школе.

Командир 1 эскадрильи 588-го  ночного бомбардировочного авиационного полка ,  лейтенант.В Красной Армии с 1941 года. В действующей армии с мая 1942 года.
 Участвовала в сражениях на Донбассе   . Погибла в  ночь с 17 на 18 июня 1942 года во время выполнения боевого задания.

 

«В армии нет времени на доказательства. «Приказываю!» — и все тут. Некоторые сразу вошли в жесткий ритм армейской жизни.

Другим это безусловное подчинение приказам давалось мучительно трудно. В числе последних была и я. Все началось с того хмурого морозного вечера, когда я, придя с наряда и не обнаружив в казарме никого, кроме дневальной, пошла по ее совету в Дом Красной Армии, чтобы спросить у командира эскадрильи разрешения посмотреть со всеми кино.

Комэску я увидела сразу же. Вместе со своим штурманом Тарасовой она прогуливалась по залитому огнями просторному фойе.

Увидев меня, комэска нахмурилась.

— В чем дело? Почему вы здесь?

— Я... Я... Искала вас, спросить разрешения...

— Сейчас же марш в казарму! — она говорила очень громко, и на нас стали обращать внимание.

Сгорая от стыда, я повернулась и побежала к выходу. Обозленная влетела в казарму и бросилась на свою койку.

 Июнь 1942 года. Донбасс

Начало фронтовой работы было для всех нас тяжелым: в первом же вылете погибли командир эскадрильи Люба Ольховская и ее штурман Вера Тарасова, замечательные девчата, опытные летчицы. В своей тетради (дневнике) я написала о Любе Ольховской (затем эти воспоминания печатались в нашем «Литературном журнале» 2-й авиаэскадрильи, в мае 1943 года).

Из дневника военкома

«Я вчера писала в письме матери, что наши дни, поступки нашей молодежи кажутся мне живыми стра­ницами из «Как закалялась сталь. Живешь и видишь, как много кругом тебя простых и хороших людей, как много настоящих и скромных героев, имен которых, может быть, никто не узнает.

Никогда не изгладится из памяти образ Любы Оль­ховской, моего славного боевого командира, голубо­глазой дочери Украины. Встретилась я с Любой еще в декабре 1941 года, в г. Энгельсе, когда она приехала из Сибири к нам в часть. Помню одно туманное утро. Мы сидели в коридоре штаба Энгельсской авиашко­лы, в ожидании первых тренировочных полетов. Сна­чала устроились просто на лестнице, но потом Люба увидела под лестницей мягкий кожаный диван, и мы забрались туда. Я продолжала читать газету, а Люба о чем-то задумалась. Оторвавшись на минуту от газеты, я взглянула на нее. Она была очень красива в ту мину­ту. Белый мех «самурайки» выглядывал из расстегну­того сверху комбинезона, лицо раскраснелось, а синие глаза блестели, как звезды.

- Брось читать, комиссар! Давай побеседуем.

И Люба начала:

- Ты знаешь, Ирина, тебя так, кажется, зовут?

Я кивнула.

- Скажи, хотела бы ты летать на истребителе? ­

И, не дождавшись моего ответа, проговорила:

- Мне обидно, что меня назначили в полк У-2. Ну, разве я недостойна, быть с истребителями? я стала защищать У - 2, говорила о сложности рабо­ты ночных бомбардировщиков. Доказывала ей, что воевать лучше  на той машине, которую знаешь в совер­шенстве.

По лестнице то и дело проходили люди в кожанках, шинелях. При виде начальников шум в коридоре смол­кал, но потом нарастал с новой силой. Слышны были голоса дежурного и часового, требующего пропуск. Номы ничего этого не слышали, увлеченные своей бе­седой.

- На днях, - говорила Люба, - я прочла в газете, что немцы сожгли селение Т. Харьковской области. Там моя мать.

Лицо ее стало совсем красным, а глаза искрились ненавистью к оккупантам. Помолчав немного, она тихо добавила:

- Вот  почему я хочу на истребитель. Чтобы вот эти­ми руками драться, давить гадов, бросаться на них со всей злобой и яростью и мстить, мстить!

Она сказала это так выразительно, что в душе я со­гласилась с ней и даже готова была идти просить о ее переводе в другой полк.

Нашу беседу прервал дежурный по части. Прика­зано идти снимать комбинезоны. Полетов не будет. И мы пошли к общежитию, размахивая теплыми крага­ми. У Любы был недовольный вид.

- Опять не летаем. Погода плохая! Ну, разве это причина? Мы пойдем воевать и поэтому должны ле­тать в любую погоду! Эх, дали бы мне волю, я бы тре­нировки устраивала в самую плохую погоду. Отучил абы от слова «нелетная». Но зато и летали бы!

Помню, 30 марта в Энгельсе разразился буран. Та­кого я не видела ни разу. Ураганный ветер поднимал в воздух сугробы снега, лепил в глаза, в нос, в рот, лицо становилось мокрым и от пронизывающего ветра сра­зу же покрывалось коркой льда. На ресницах момен­тально вырастали ледяные сосульки. В пяти шагах ни­чего уже не было видно. Мы по сигналу штормовой тре­воги прибежали на аэродром и строем целого полка шли '

навстречу ветру к стоянкам истребителей. Что впереди, что с боку - не видели. Шли по компасу, через снеж­ные сугробы, ветер буквально валил с ног. Люба шла впереди. Казалось, ни ветер, ни ураган ей нипочем. Она шла с расстегнутым воротником теплой техниче­ской куртки, лицо раскраснелось, а глаза смеялись, как будто дразнили вьюгу: «А ну, давай поборемся! Кто - кого одолеет?» Любе то и дело приходилось поджидать

остальных. Она шла быстрее нас всех вперед, через суг­робы и ямы. Такой она была во всем. Не боялась труд­ностей, везде и всюду была впереди. Очень любила сво­его командира вся наша эскадрилья. И было за что. Никто так не заботился о людях, не относился к ним так чутко, как Люба. Когда в Труде Горняка заболела малярией Катя Рябова, командир эскадрильи Люба Ольховская по нескольку раз приходила в лазарет, каж­дый раз внося веселый беспорядок, переполох.

- Позовите сюда врача! Доктор, чем вы ее корми­те? Да почему одеял мало? Ведь ей холодно! Тащите сюда одеял! Да побольше! Пять штук зимних! - рас­поряжалась Люба, хотя Кате и так было уже жарко.

А как она ругала свою эскадрилью! Заметив непо­рядок в комнате, выстроит, бывало, весь летный со­став перед общежитием и пробирает:

- Женщины вы или не женщины, черт возьми! И понимаете, что вы в армии? Так почему я порядка не вижу?

На задание она тоже полетела первой. Бойцы наземных частей рассказали такой случай. Однажды ночью, когда наши части стояли в обороне на реке Миус, над линией фронта низко-низко пролетел самолет У-2. Над самыми окопами самолет убрал газ, и оттуда послы­шался гневный женский голос:

- Что вы сидите, черт вас возьми! Мы бомбы во­зим, бомбим фрицев, а вы не наступаете?

В ту же ночь подразделение пехоты перешло в ата­ку, захватило несколько блиндажей и дотов против­ника. Командующий наземными войсками приказал найти девушку, которая ругал ась в ту ночь над линией фронта, и вынести ей благодарность. Мне иногда ка­жется, что это была Люба. У меня нет никаких доказа­тельств для этого. Может быть, это вовсе и не она. Даже скорей всего не она. Но это так на нее похоже!

Светлая память о любимом боевом командире ни­когда не исчезнет среди всех нас. Мы будем говорить о ней, как о живущей среди нас, неутомимой, горя­чей, зажигающей всех своим личным примером, сво­ей большой ненавистью к врагу».

Первые вылеты

"Совершив на своих новеньких «ПО-2» большой перелет из Энгельса в Донбасс, мы прибыли на Южный фронт.

Нелегки были первые дни на фронте. Трудности встретились как раз там, где их не ожидали. Мы готовы были ко всему: спать в сырых землянках, слышать непрерывный грохот канонады, голодать и мерзнуть — словом, переносить все лишения, какие только могло нарисовать наше воображение.

Но мы никак не могли предположить, что на фронте нас встретят с недоверием. Вероятно, по молодости и неопытности.

А произошло именно так. В дивизии и армии к нашему полку отнеслись с явным недоверием. Даже растерялись: как быть? Случай из ряда вон выходящий! Полк из девчонок! И хотят воевать! Да ведь они испугаются и заплачут! И вообще, умеют ли они?!

Прошла неделя, и десять дней, и больше, а боевого задания полк все еще не получал. Мы приуныли. Бершанская, командир полка, все время куда-то ездит, то и дело ее вызывают к начальству. А командир нашей эскадрильи Люба Ольховская, шумная, неугомонная Люба, ходит мрачнее тучи.

В полк приезжают инспектора, комиссии. Проверяют, изучают, присматриваются. Заставляют нас тренироваться и делать то, что мы уже давно умеем. Словом, первого боевого вылета мы ждем около трех недель. Возможно, это не такой уж большой срок, но кажется, что время тянется бесконечно долго.

Люба пытается успокоить нетерпеливых.

— Не спешите, девчата, все еще впереди, — говорит она, стараясь держаться спокойно.

А мы чувствуем — внутри у нее все кипит.

— Ничего, подождем, — продолжает она, силясь улыбнуться. Но улыбка не выходит: не умеет Люба притворяться.

— Подождем, пока им надоест к нам ездить! Инспекции! Проверки! Сколько же еще ждать, черт бы их побрал!

Люба негодует. В глазах ее золотистые прожилки, и кажется, что это огонь пробивается наружу.

— Мы тут сидим, а «фрицы» тем временем бомбят! — Она уже не может остановиться, не высказавшись до конца. — Ну, зато мы им покажем, когда начнем летать! Ух, покажем!

И она грозит кулаком неизвестно кому: не то «фрицам», не то начальству, которое задерживает боевые вылеты.

Любу, которая до войны работала инструктором в летной школе, назначили командиром эскадрильи еще в Энгельсе.

Зимой на Волге дули сухие морозные ветры. Мы ходили с обветренными, бронзовыми лицами и шершавыми руками. Однако полетов не прекращали, тренируясь даже в самые сильные морозы: готовились к фронту.

Высокая темноволосая девушка с быстрым взглядом из-под длинных, прямых ресниц сразу понравилась нам. В ней было столько энергии и темперамента, что их хватило бы на всю эскадрилью.

В ту зиму мы хорошо узнали Любу — жизнерадостную, неутомимую. Узнали — и полюбили.

...Однажды под утро поднялся сильный буран. Порывистый ветер грозил сорвать самолеты со стопоров. Нас подняли по тревоге. Быстро одевшись, мы отправились на аэродром. Самолеты стояли на дальнем конце летного поля, и добираться к ним пришлось по компасу. В двух-трех шагах мы уже не видели друг друга: кругом была снежная стена.

С трудом продвигаясь вперед, мы отчаянно боролись за каждый метр пути. Снег больно бил по лицу. Встречный ветер толкал назад, забивал рот воздухом, выдувал из глаз слезы. Слезы замерзали на ресницах, склеивали веки.

Шли спотыкаясь, падая. Одна из девушек провалилась в сугроб, другая потеряла валенок. Кто-то заплакал — не от боли, а от чувства беспомощности... Временами казалось — нет больше сил. И тогда из снежной пелены вырастала Люба.

— А ну, веселее, девчата! — кричала она навстречу ветру, подталкивая отстающих, поднимая упавших. — Еще немножко осталось! Не отставать!

Ей нипочем был ураган. Она смеялась, радуясь тому, что может помериться силами со стихией.

— Вперед! — звала нас Люба, словно в атаку.

Она привела нас точно к стоянкам. Онемевшими от мороза руками мы принялись закреплять самолеты. Тросы натягивались, как струны, самолеты гудели, содрогаясь. Казалось, вот-вот они сорвутся и, кувыркаясь, понесутся по полю.

Вьюга бушевала до вечера. Мы дежурили у самолетов. И Люба без устали подбадривала нас.

— Вот это командир! — говорили потом девушки.

И вдруг мы узнали, что Люба несколько раз обращалась к начальству с просьбой перевести ее в другой полк. В истребительный. Пусть самым рядовым летчиком, но только в истребительный!

Мы понимали ее: Любино родное село на Украине фашисты сожгли дотла. И она хотела не просто воевать, а мстить! Жестоко мстить. Стать летчиком-истребителем, драться с врагом один на один! К этому она стремилась.

Но не пришлось Любе летать на истребителе. Вместо истребителя — тихоходный фанерный «ПО-2»! Трудно, очень трудно было ей согласиться с этим. Однако время шло, наш полк готовился вылететь на фронт раньше других, и она как будто успокоилась: можно и на «ПО-2» воевать, нужно только умение. А уж она-то сумеет!

Наступил день, когда мы наконец получили боевую задачу. В первую очередь на задание должны были лететь командир полка и командиры эскадрилий. Потом — остальные.

В этот день Люба не давала покоя своему штурману, заставляя ее еще и еще раз проверять маршрут полета, точность расчетов. Невозмутимая Вера Тарасова, полная и медлительная, на этот раз делала все быстро, с подъемом, так что Любе не приходилось подшучивать над ней, как обычно.

— Чтоб полет наш был высший класс!? — смеялась Люба, поблескивая зубами.

Мы всей эскадрильей провожали нашего командира в полет.

Когда стемнело, раздалась команда запускать моторы. Один за другим, через небольшие промежутки времени, поднялись в воздух самолеты.

Первый боевой вылет не произвел на нас большого впечатления. Над целью было спокойно. Никакого обстрела. Только из одного пункта по маршруту изредка лениво постреливал зенитный пулемет. Так, для острастки.

Мы возвращались разочарованные: все происходило так, как в обычном учебном полете на бомбометание. Конечно, никто из девушек не подозревал тогда, что для первых нескольких вылетов командование воздушной армии специально давало нам слабо укрепленные цели. Это делалось с намерением ввести полк в боевую обстановку постепенно.

В следующую ночь весь полк снова вылетел на боевое задание.

Вернулись все, кроме Любы.

Мы ждали до рассвета. Потом начали искать. Облетели весь район вдоль маршрута, но Любы нигде не нашли.

Она не вернулась ни на следующий день, ни потом.

Летчики соседнего полка, которые в ту ночь бомбили цель немного севернее нашей, рассказывали, что видели самолет «ПО-2» в лучах прожекторов. По самолету стреляли зенитки. Он шел к земле.

Это была Люба. Но почему самолет был обстрелян над железнодорожным узлом? Неужели они отклонились к северу случайно? Нет, это не могло произойти. Значит...

Люба, конечно, знала, что севернее — железнодорожный узел. Эшелоны на путях. И сама выбрала себе цель... Настоящую! "(Меклин Н.)

1965 год. Поселок Снежный

Р. Аронова:

В начале 1965 года до командира полка дошло письмо, с которым жители поселка Софьино-Бродского обратились в редакцию газеты «Правда». В письме сообщалось, что примерно и середине июня 1942 года ночью они слышали в стороне города Снежного разрывы бомб, а потом видели стрельбу по самолету. Утром около поселка нашли сбитый самолет ПО-2. В передней кабине сидела, склонив голову на борт, красивая темно-русая девушка в летном комбинезоне. Во второй кабине находилась другая девушка — лицо круглое, чуть вздернутый нос. Обе были мертвы. Немцы, забрав документы девушек, бросили их. Жители поселка тайком похоронили летчиц. Теперь, когда страна готовилась отметить 20-летие победы над фашистской Германией, они решили выяснить имена погибших.

Не было никакого сомнения, что речь шла о Любе Ольховской и Вере Тарасовой. Эта весть, хотя и нерадостная, но очень важная для нас, быстро облетела всех однополчан. Комиссар Евдокия Яковлевна Рачкевич стала собираться в дорогу — кому, как не матери, нашей доброй «мамочке», ехать на могилу дочерей?

8 мая 1965 года при огромном стечении народа состоялись похороны. Прах погибших летчиц перенесли из безымянной могилы на городскую площадь Снежного. Среди множества венков, возложенных на их новую могилу, был венок от однополчан.

— Мы помним о вас, наши боевые подруги, — сказала от имени всех нас Евдокия Яковлевна. — Теперь на душе хоть по-прежнему печально, но спокойно: вы умерли, как герои.

— Мы тоже помним о вас и в своих делах будем достойными вас,— дала обещание юная пионерка, салютуя погибшим героиням.