"Девчонка, мечтавшая об экране" (Чечнева М. "Боевые подруги мои")
ИХ ЗВАЛИ "НОЧНЫМИ ВЕДЬМАМИ"
"Звезды на крыльях"
"Страницы летной книжки"
"Из лабиринта памяти"
"Я расскажу вам о войне"
"Птицы в синей вышине"
|
Военная летная книжка Ольга Тимофеевны Голубевой - это своеобразная летопись боевой истории знаменитых "ночных ведьм". Каждый боевой вылет остался здесь строчкой отчета о выполненном задании. В конце записей - итог боевой работы штурмана Голубевой: 600 вылетов, столько же, сколько у знаменитого Покрышкина.
Узнав в начале войны о том, что легендарная летчица Марина Раскова собирает женский авиаполк, студентка института кинематографии Ольга Голубева самостоятельно осваивает штурманское дело и меняет актерскую карьеру на судьбу военной летчицы.
Боевые летчицы совершали вылеты исключительно по ночам - отсюда и появилось знаменитое "ночные ведьмы". Правда, самим девушкам больше по душе названия, которые дали им французы - "колдуньи". Для борьбы с женским авиаполком Гитлер специальным приказом создал эскадрилью из немецких асов - за каждый сбитый женский экипаж немецкий летчик получал одну из высших наград Вермахта - Железный крест.
Всем "ночным ведьмам" в ту пору было не больше 19 лет. В бой шли на фанерных учебных самолетах У-2, наскоро переоборудованных в легкие бомбардировщики. Немцы называли такие самолеты "русфанер". Почти до конца войны летали без парашютов. Из 25 советских летчиц Героев Советского Союза - половина это звание получила посмертно.
Ольга Голубева, Герой Советского Союза: "Ну, фанера же ведь и лак... Вспыхнет и падает, а ты смотришь и ничем не можешь помочь: вылетают ракеты - красная, белая, зеленая. То ли от жары, а то ли подруги последний привет шлют. Рации ведь у нас тогда тоже не было".
Каждую ночь самолеты делали по 6-7 вылетов, так что на личную жизнь, смеется Ольга Тимофеевна, времени не оставалось. Да и флиртовать направо и налево в полку было как-то не принято, первым делом, как говорится, самолеты. Хотя на отсутствие мужского внимания девушки не жаловались.
Ольга Голубева: "Письма нам писали, с самолета сбрасывали, фамилий, имен наших не знали. И пишут на конверте - экипажу машины номер пять... А однажды смотрим - истребить прямо на нас несется... Ну, мы попадали на пол, думаем, сейчас в дом врежется... А он прямо перед самым окном - раз - и свечку в небо. Тут мы сразу говорим, ну, Полинка, твой воздыхатель, наверное, прилетел".
Актрисой Ольга Тимофеевна так и не стала - после войны поступила в Институт иностранных языков и долгое время преподавала. Сейчас она закончила уже пятую книгу об истории знаменитых "ночных ведьм". Из 140 сейчас осталось в живых лишь 30 летчиц единственного женского авиаполка. |
В те тревожные дни 1941 года в военкомате, куда пришла Оля Голубева, было полно людей. С котомками за плечами стояли юноши и пожилые мужчины. Они ждали разрешения выехать добровольцами на фронт.
— Вам куда, девочка? — спросил делопроизводитель.
— Хочу на фронт.
В комнате раздался смех. Усатый мужчина подошел к Оле и по отцовски заботливо с легкой иронией произнес:
—Вот видишь, дочка, дом, — указывал он на детский сад— иди, поступи туда работать и воюй с ребятишками, пока мы возвратимся.
Голубева молча дождалась своей очереди, подала военкому пакет с документами и, получив желаемый ответ, дерзко сказала:
— Надеюсь, что теперь я встречусь с вами, дорогие товарищи-мужчины, на передовых позициях.
С большим нетерпением Оля стала ждать повестки из военкомата.
Вместо вызова ей пришло сообщение о том, что отправка девушек-добровольцев на фронт пока прекращена. Голубевой пришлось поступить в институт на актерский факультет. Учась, она вместе с тем не теряла веры выехать на фронт. Ее желание осуществилось в январе 1942 года. Олю Голубеву зачислили в авиачасть мастером по электрооборудованию на самолете "ПО-2".
Начались напряженные дни боевой учебы. Девушки-добровольцы изучали материальную часть, готовились к боям. Среди них образцы в учебе показывала Оля. Она день и ночь изучала электрооборудование. В мае 1942 года вместе с полком Голубева уехала на фронт. Она стала готовить самолеты к вылетам, с волнением провожала подруг на выполнение боевых заданий и с тревогой ждала их возвращения. Постепенно её всё сильнее обуревало желание самой летать на выполнение боевых заданий к беспощадно мстить немцам за поруганную землю. Без отрыва от "производства" Голубева решила изучать штурманское дело. В течение нескольких месяцев она не досыпала, работая быстрее и урывая часы для учебы. В августе 1943 г. у нее приняли зачёты по штурманской подготовке.
— Теорию знаешь хорошо. Не подкачай на практических полетах, — говорил ей штурман полка.
Голубева сделала всего лишь три тренировочных полета, после чего командир допустил ее к выполнению боевых заданий. И вот уже более года она водит свой ночной бомбардировщик за линию фронта, под зенитным обстрелом, в лучах прожекторов отыскивает цель и метко сбрасывает бомбы. На ее боевом счету — около 450 вылетов.
О мужестве и штурманском мастерстве этой девушки — комсомолки можно судить даже по одному из первых боевых вылетов. К цели самолет вела летчица Алцыбёева. С ней седьмой раз шла бить врага штурман Голубева.
За линией фронта около важного объекта немцы открыли по экипажу сильный зенитный огонь. По небу бороздили яркие лучи больших прожекторов. Казалось, нельзя было пробиться на запад через эту стену огня и света. Но экипаж продолжал идти к цели. Как только немцам удавалось поймать самолет в лучи прожекторов, летчица маневрировала и вырывала машину из объятий прожекторов. Штурман не переставала вести ориентировку, сообщала курс и предупреждала её, где рвутся снаряды и с какой стороны ближе лучи прожекторов. Временами машину подбрасывало вверх и кидало в сторону, близко проносились огневые трассы. С большим трудом и умением экипаж вышел из опасной зоны, отыскал свою цель и метко ее поразил.
На аэродроме техник насчитал в самолете восемь пробоин: две из них были в кабинах летчика и штурмана. В ту же ночь Ольга Голубева отлично выполнила второе боевое задание. О силе и эффективности бомбового удара этой девушки — воина можно иметь представление по одному из последних вылетов.
С вечера легкие бомбардировщики получили задачу — бомбить скопление немецкой техники. Как всегда, штурман гвардии старшина Голубева вдумчиво и старательно подготовилась к вылету и вместе с гвардии лейтенантом Парфеновой вылетела на выполнение задания.
Линия фронта осталась позади. Казалось, на территории противника все спало мертвым сном. Нигде не было видно даже маленького огонька. Голубева всматривается в населенные пункты и в те места дорог, где проходят реки. Вот вспыхнул и сразу потух маленький луч, затем вспыхнул и второй, третий, четвертый...
Летчица повела самолет на боевой курс. Голубева засекла место, где чаще всего мигали огоньки, и сбросила туда весь бомбовой груз. Внизу сразу вспыхнул большой пожар.
На другой день наземное командование сообщило о том, что в районе Н. ночной бомбардировщик взорвал склад с горючим. В тот же день гвардии старшине Голубевой командир вручил вторую правительственную награду орден Славы III степени.
— На вид стрекоза, а как до драки — львица, — поздравляя Голубеву с наградой, сказал заслуженный в боях командир.
А домой матери было послано "Похвальное письмо".
Уважаемая Мария Лукьяновна! Ваша дочь Оля награждена третьей наградой орденом Славы III степени за отличное выполнение боевого задания. В одном из боевых вылетов она разбомбила склад горючего. Оля смелая, отважная и дисциплинированная девушка. Мы гордимся такой комсомолкой. Мы благодарны Вам, Мария Лукьяновна, за воспитание дочери, преданной патриотки нашей Родины.
С приветом — комсорг полка Хорошилова.
Сейчас говорят, что ПО-2 горел секунд 10-15. Не знаю. Мне казалось, что это была вечность, когда объятый пламенем падал на землю самолет. Я представляла, как огонь лизал лица девчонок, как на них горела одежда — и содрогалась от ужаса. В одну из ночей один за другим сгорело четыре самолета. Вошла я утром в школьный класс, где для нас были поставлены нары, а там... Там подряд восемь пустых спальных мешков. А вечером тебе надо лезть в кабину и лететь туда же, где горели твои подруги.
Помню на аэродроме царила тревога: не вернулись три экипажа. Через некоторое время послышался неровный гул мотора. В предрассветной дымке мы увидели приближающийся самолет. Казалось, он вздрагивает и шатается. Он шел на посадку рывками, будто проваливаясь, будто вела его неумелая рука летчика. Однако самолет сел на три точки, как надо, а потом беспомощно запрыгал, накренился и остановился. Мы бежали к самолету. Он стоял с прострелянными крыльями, с растрепанным, покореженным хвостовым оперением, а в кабинах — неподвижные тела летчиц. Бросились к кабинам. Затормошили Катю Олейник и Олю Яковлеву. Ольга приоткрыла глаза, слабо сказала:
— Задание выполнено. —И потеряла сознание.
Их окровавленных и почти безжизненных с трудом вытащили из кабин и отправили в госпиталь. С аэродрома никто не уходил. Все ждали третий не вернувшийся самолет. Но ожидания тщетны. Время истекло. Таня Макарова и Вера Велик так и не вернулись. Горящий самолет Макаровой упал недалеко от линии фронта.
Неправильно было думать, что прошлое остается лишь воспоминанием. Мне кажется, прошлое так же материально, как и настоящее.
Мы потеряли в войне 22,3 миллиона человек. Таков итог. Потери и страдания людские безграничны! А самое страшное — это дети на войне. Их страдания не забыть никогда.
Летом 1942 г., отступая, мы подъезжали к городу, где надеялись немного передохнуть. Въехав в город, мы порадовались мирной картине: на скамейках в скверах сидели пожилые женщины, а около них играли дети. Мы еще не успели ни напиться, ни достать хлеба, как небо вдруг почернело от внезапно появившихся фашистских самолетов. Бомбежка продолжалась несколько минут и этого было достаточно, чтобы превратить город в руины. По улицам бежали, не зная куда, дети и отчаянно звали: "Мама! Мама! Мамочка!" Они падали, спотыкаясь о трупы, вскакивали, измазавшись в крови, и снова бежали, взывая к помощи и милосердию. Многие оставались лежать на земле, раненными или убитыми. Растрепанные женщины с обезумевшими глазами бестолково метались по улицам, выкликивая имена своих детей.
Мы выбрались из города, над которым уже висели немецкие парашютисты. А за окраиной лился поток людей. Они шли по дороге и прямо по полю и казалось, что вслед им бегут даже деревья.
Немецкие самолеты повисли над этой толпой и буквально "утюжили" все пространство. Потом они улетели и наступила ужасающая тишина. Она была страшной, та тишина, потому что многие так и не поднялись с земли, потому что над степью стоял несмолкающий стон и плач.
Я бежала к дороге, когда услышала странный писк. Я приостановилась, огляделась. У куста в луже крови лежала лицом вниз женщина. Она опиралась на локти рук, а из-под нее доносились странные звуки. Они привлекли внимание и моих спутников. Подошли. Перевернули мертвую женщину и увидели маленькую девочку. Мертвая мать прикрыла своего ребенка! Мы взяли с собой эту девочку...
В Белоруссии во время нашего наступления мне пришлось как-то приземлиться у сожженной деревеньки, которую только что отвоевали у фашистов. И тут у самолета появились три мальчика и девочка. Босые, в рваных рубашонках. К горлу подкатил комок, на глаза навернулись слезы, когда они рассказывали о своих бедах. У девочки фашисты повесили и отца и мать, а ее приютила соседка.
— А у меня папка на фронте где-то, — сказал самый младший из них, — а маму... маму немцы убили.
— Партизанка? — сочувственно вырвалось у меня.
— Не-е. Как уходить, так и убили. Они пороли меня, что воду им не принес, а мама вырвала меня. "Беги!" — крикнула. Я утек, а ее...
— У-у... Проклятые! — сказал старший мальчик. — Вырасту. Стану летчиком и всех фашистов поубиваю. — Он ласково поглаживал крыло самолета.
Мы не имеем права ничего забывать. Но наша память не только в поклонении мрамору, бронзе, Вечному огню. Памятники нужны живым. Как ориентиры в жизни. Ориентиры нравственности, чести, патриотизма. Они нужны тем, кто до сих пор во сне ходит в атаку и кому не дают спать старые раны. Моя однополчанка Мери Авидзба семь лет после войны была прикована к госпитальной койке. Тяжелейшие операции с трудом поставили её на ноги. Какой бой она вела сама с собой, со своей болью на протяжении 40 лет — никто у нее в школе, да и во всем Сухуми не знает. А сколько таких людей вокруг нас! Память — это зов сердца, это внимание и забота о каждом, кто жизнь не жалел, чтобы защитить свою Родину.
Последние годы меня все чаще и чаще тревожит чувство вины. Вины за ненаписанное, упущенное, стершееся в памяти. Меня одолевают ненаписанные рассказы и неописанные герои.
Война осталась в нас навсегда — болью старых ран, тяжестью неизвлеченных осколков, обжигающей сердце памятью о погибших. До сих пор, случается, что во сне я лечу над линией фронта и зенитки рвут небо вокруг. На нас лежит груз ответственности перед теми, которые не вернулись, и перед теми, кто остался жив.
Но справедливо и то, что не разглядишь огней впереди, если позади тебя темно. Позади тебя — огонь, зажженный дедами, отцами — он освещает тебе путь.
Вспоминает Ольга Голубева:
Я иду на задание с Зоей Парфеновой, заместителем командира эскадрильи. Теперь она моя летчица. Я еще не привыкла к ней. Она старше и относится ко мне снисходительно. Это задевает. Зоя немногословна, и я не набиваюсь к ней со всякими разговорами, не касающимися данного полета. Говорю только то, что положено. Мы подошли к ее «двойке».
— Ну как, штурман? Разобьем?
— Я постараюсь, но сама понимаешь, я не бог, законы рассеивания не в моей власти.
— Сама не рассеивайся, тогда и законы тебе подчинятся.
Я пожала плечами, не ответив.
Взлетаем и тут же берем курс на запад. Ночь темная-темная, хоть глаз коли. Вокруг тихо, если не считать стрекотания мотора. Слышу в наушниках, как Зоя что-то мурлычет себе под нос, и это мне нравится. Значит, она спокойна, а я волнуюсь. Нам приказано отыскать переправу. Мы — осветители. Это слово хоть и мирное, [146] напоминающее о театре, в авиации означает нечто иное. Самолет-осветитель вылетает первым, находит цель и, убедившись, что это именно нужная цель, сбрасывает САБы. Эти долгого горения бомбы медленно опускаются на парашютах и ослепляют расчеты зенитной артиллерии, лишая возможности вести прицельный огонь. Вслед за экипажем-осветителем появляются другие экипажи и бомбят найденную цель. Самолеты идут с интервалом в 2—3 минуты до самого утра и парализуют противника.
Первый вылет — наиболее сложный и опасный. Потом, когда подходы к цели нащупаны, а оборона врага вскрыта и выявлена, риска уже значительно меньше. Поэтому всякий раз, когда ставилась новая задача, на цель посылали разведчика или самолет-осветитель. В каждой эскадрилье было выделено из наиболее опытных по два экипажа-разведчика.
Я уже считаюсь опытным штурманом. Все чаще и чаще посылают меня на разведку, и тем не менее я волнуюсь. Вдруг не найду! Не оправдаю доверия. Лихорадочно работает мысль: что делать? Как отыскать переправу?
Мы идем с Зоей на небольшой высоте. Внизу ни одного огонька. Кажется, что все вокруг спит. И немцы спят. Под крылом медленно проплывает едва различимое полотно железной дороги. Мелькают искорки, наверное, из труб паровоза. Впереди просматривается огромными темными прямоугольниками Белосток. Всматриваюсь в реку Супрасль. Где она, переправа? Тут нужны терпение и зоркость. Все равно хоть на миг, да мелькнет огонек фары. Решили набрать высоту и, планируя, «прогуляться» вдоль реки. Бесшумно пройтись, притупить бдительность врага. И вдруг... Ура! Мигнула фара какой-то автомашины. Перегибаюсь через борт кабины, всматриваюсь. Вот она, переправа, — точно струна между берегами. Бросаю сначала один САБ. Потом второй... И, удостоверившись, что это именно переправа, швыряю одну за другой еще четыре светящиеся бомбы. Висят, словно люстры. [147] В конус света попадает и берег, и переправа на берегу, как муравейник — машины, орудия, люди. На переправе — танки. Видно, как они убыстряют движение, спешат проскочить опасное место. С высокого берега поднялись два ярких луча, прожектористы щупают иебо, ищут. Зенитные пулеметы бьют в «фонарики», спеша расстрелять САБы.
— Зоя! Доверни влево. Левее... еще...
С этой минуты штурман превращается в хозяина самолета.
— Боевой курс сто сорок пять.
Летчица ведет машину как по ниточке. Теперь уже три белых столба ударяют в небо, мечутся, сталкиваются, разбегаясь в стороны. Вот-вот заденут самолет, и тогда на него прицельно обрушится железный смерч. Но летчица словно закаменела. Она держит курс 145. И будет держать, пока я не сброшу бомбы.
— Еще чуть левее.
И Парфенова доворачивает машину прямо на огненный столб, вставший перед носом самолета. Вот-вот схватит. Вот-вот выпустят в тебя снаряд и разнесут в щепки, в пыль. Хочется отвернуть. Встряхнуться хочется, ужас как! Но не то чтобы встряхнуться, чихнуть нельзя: вся штурманская работа пойдет насмарку. Кто-то размахивает лучами, как палками. Они налетают друг на друга и с треском отскакивают в стороны. Это справа рвутся снаряды. Я бросаю одну за другой две зажигательные бомбы, одну фугасную, за ними — светящуюся. Будто в лобовую атаку тянется еще прожектор. Начали бить «эрликоны».
— Зоя! С разворотом вправо, к воде! Пикируй!
Летчица пикирует, ускользает от ударов несущихся навстречу снарядов. Я смотрю назад и вижу взрывы своих бомб и разгорающийся пожар. Одна попала в переправу. Мы идем вдоль реки на небольшой высоте. Снаряды [148] рвутся над нами. Я радуюсь: цель найдена, освещена САБами. На самом мосту полыхает пожар.
— Эх, хороша иллюминация! — говорит Зоя, и я слышу теплые, мягкие нотки, Радуюсь похвале.
Проходим у населенного пункта Фасты. Мелькнул огонек. Еще. Снова короткая вспышка. Что это? На фары не похоже. Снова мелькает слабый огонек.
— Зоя, что бы это значило?
— Может, кто привет нам шлет?
— А вдруг склад указывает?
— Жаль, нет бомб.
— Зайдем. Листовки бросим. У меня их три пачки осталось.
Я выбрасываю листовки. Они трепещут и опускаются все ниже и ниже, наши послания, похожие на бесчисленную стаю голубей.
На земле докладываем о странных огнях и просим разрешения там отбомбиться. Не знаю почему, откуда приходит такая уверенность, но я думаю, что в лесу около Фасты как раз тот склад, который столько ночей ищут летчики из соседнего полка.
На этот раз огоньков нет, но я засекла и запомнила место. Даю Зое курс. Минута... Две... Три... Они ползут, эти минуты, так долго! Но это только кажется, что долго.
За несколько секунд до сброса бомб небо вдруг раскалывается в грохоте и огне. Мы были готовы к такой неожиданности. Я сбрасываю бомбы, и через секунду-другую невероятной силы взрыв потряс машину. Вздыбилось небо, на мгновение исчезла ночь, и самолет так тряхнуло, что привязные ремни впились в тело. Нет, это не зенитный снаряд угодил в нас, это на земле, у врага, случилось что-то необыкновенное. Всегда сдержанная, Парфенова ликовала, захлебываясь:
— Ух ты-ы!
Внизу море огня. Оно как-то лениво, словно в раздумье, приподнялось над землей и потом плеснуло в стороны [149] с такой стремительностью, что, казалось, залило всю землю до горизонта. Прожекторные столбы, до того метавшиеся по небу, на мгновение застывают, словно парализованные. Потом начинают качаться с еще большей яростью и настойчивостью. Я перегнулась посмотреть, что там все-таки пылает, и в это время нас поймали четыре луча. Шесть минут в огне! Стреляли четыре пулемета и малокалиберная пушка. И я сама как пулемет выплескивала слова:
— Правее... Так... Левее... Скорость...
Мы возвратились живы и здоровы на невредимом самолете. На другой день нас вызвали в штаб и сообщили:
— Наземное командование подтверждает, что ночной бомбардировщик взорвал склад с горючим.
Командир дивизии, вручая мне орден Славы, сказал:
— На вид стрекоза, а как до драки — львица.
Журналисты подхватили, и я даже плакала, когда, случалось, дразнили меня."
После войны окончила Военный институт иностранных языков, получила назначение в Главное разведуправление. Преподавала в военном училище, после увольнения из армии - в институтах (железнодорожном, юридическом), в школе. Майор в отставке. Член президиума Саратовского областного Совета ветеранов войны, труда и правоохранительных органов, возглавляет комиссию по патриотическому воспитанию молодежи, руководит лекторской группой. Автор 6 книг, многих публикаций в сборниках, журналах, газетах. 
Голубева Оля
