КРЫЛЬЯ

  Голубева Ольга

 

 

 В пришлом году по пути в санаторий я решила сделать крюк и залететь в Сухуми, в гости к первой абхазской летчице, ныне депутату Верховного Со­вета Абхазии Мери Авидзба. Еще в пу­ти обнаружила, что забыла адрес, но са­молет не повернешь назад. Садимся в Сухуми. Иду к стоянке такси. Шоферы, сбившись в кучку, что-то обсуждают с чисто южным темпераментом - размахивают руками, выкрикивая звонкие гор­танные слова.

- У вас, часом, не забастовка?-­пошутила я. - Кто сможет меня быстро в город доставить? - Вай, куда так спешишь?

Надо. На сутки всего прилетела.

- Куда везти?

- В том-то и дело, что не знаю.

Шоферы рассмеялись.

- А может, кто поможет мне? - спросила я их, - к Мери Авидзба мне надо.

- Садитесь, па-а-жа-лус-та, - засуетились шоферы, распахнув передо мною все как один дверцы своих ма­шин. - В Абхазии Мери знают все. Уважают все...

А было время, когда ее осуждали. Это, правда, было давно, в тридцатые годы. Когда Мери сказала матери, что хочет стать летчицей, та испуганно уставилась на нее.

- Летчицей?! Этого еще недоставало... А что ска­жут старики?

Милека Алиевна росла в другое время. Тогда абхаз­ки и мечтать не смели ни о чем, кроме замужества. В 16 лет ее выдали замуж за человека, которого она не видела до самого дня свадьбы. С тех пор текли ее дни в одно­образной тяжелой работе. Подать, принести, убрать... Вот все, что от нее требовалось.

      Потому так радовалась Милека Алиевна, что дети ра­стут в лучшие времена. Правда, многого она еще не пони­мала. Когда ее старший сын Шали привел в дом иноверку, мать тихо сказала: «Полюбил - люби всю жизнь».

Никому она даже словом не обмолвилась, как тяжело ей было смириться с этим. Только чуть пришла в себя. И вот на тебе: дочь - летчица. Мать снова опечалилась, в семье было уже давно решено, что Мери поедет в консерваторию. Отец рассердился не на шутку.

      - Не женское дело - летать в небе. И не думай даже!

      Старики плевались и фыркали:

      - Смотри, Хафиз! Держи в руках дочь. Будь муж­чиной! Не позорь рода!

Хафиз Ахмедович не хотел отступать от своего. Мери не хотела без боя сдаваться. Двое суток она не ела, не вставала с постели. Плакала. Наконец не выдержала мать Милека Алиевна:

- Отпусти, Хафиз. Новое время пришло. Нам многое непонятно. Не отталкивай детей. Пусть идут своей до­рогой.

 

 

Потом пришли ребята из горкома комсомола. Дока­зывали. Уговаривали. И Хафиз Ахмедович скрепя серд­це согласился. Мери уехала в Батайск, учиться летно­му делу. Вскоре она вместе с курсантами Тарба и Адж­ба докладывала в ЦК комсомола:

«...Мы не отстаем  от своих товарищей. Зачетную сес­сию декабря 1935 года сдали с общим баллом "4». НО это нас не удовлетворяет. Мы будем вкладывать всю свою комсомольскую энергию, чтобы иметь высшие оцен­ки по летной подготовке, по всем остальным дисципли­нам и, особенно по поднятию своего политического уров­ня. Такие обязательства мы взяли к Vll съезду ВЛКСМ.

В недалеком будущем мы станем покорителями не­бесных высот. Никогда не опозорим звания и достоин­ства нашей орденоносной Абхазии...»

Мери бережно хранит копию этого письма и  рапорт председателю ЦИК Абхазии.

Окончив летную школу, Мери Авидзба вернулась в Сухуми и стала работать инструктором в аэроклубе. Си­ний китель с голубыми петлицами и «птичками» на них ловко облегал ее стройную фигуру. Двумя черными змея­ми извивались по спине, покачиваясь в такт шагам, длинные косы. Черные глаза из-под пушистых ресниц смело встречали взгляды пристально смотревших на де­вушку стариков и старух.

В конце концов, старики примирились: сначала нача­ли издали кланяться ей, а позже - и разговаривать с «от­ступницей». И теперь гордятся абхазцы своей летчицей­-джигитом. А абхазские девушки уже без всяких затруд­нений уезжают в далекие города на учебу.

В 1939 году, когда аэроклуб закрылся, комсомол по­слал Мери учиться в Ленинградскую военно-медицин­скую академию. Но тут грянула война.

- Медик я пока никудышный, а летать умею,- ­сказала Авидзба в военкомате.

В ожидании ответа дежурила в команде МПВО, ту­шила «зажигалки», патрулировала по улицам. Когда, наконец, пришел вызов в летную часть, формируемую М. Расковой, Мери была полностью готова. Написаны письма. Собран чемодан. Куда деть два часа, оставших­ся в ее распоряжении? Она договорилась встретиться  с другом, который хотел проводить ее на поезд. На дру­гой день он тоже уезжал на фронт.

В комнату постучали.

 - Да, да...- крикнула Мери. - Входите.

В полуоткрытую дверь просунулась голова соседско­го мальчишки.

     - Тетя Мери, мне скучно-о-о, - протянул он. - Ма­ма не велела одному выходить, пойдемте гулять. А?

     - Идем, дорогой, - улыбнулась Мери.

     Не успели они отойти от дома, как  заревели сирены воздушной тревоги.

     - Погуляли, - вздохнула Мери и, схватив на руки мальчишку, бросилась к ближайшему бомбоубежищу.

Где-то в стороне высоко вверх взметнулся столб чер­ного и белого дыма. Вероятно, бомба попала в здание. Уже спускаясь в убежище, она увидела, как на проти­воположной стороне площади целый дом вдруг поднялся вверх и грохнулся на землю так, что под ногами все за­дрожало...

     После налета она шла как будто по незнакомому го­роду. При подходе к общежитию Мери увидела груды камня, вместо дома. Вокруг суетились бойцы спасатель­ного отряда. Вдруг мальчишка закричал:

     - Мама, мама!

     Опухшая от слез, растрепанная, измазанная сажей женщина подхватила его на руки, еще не веря, что ее сын цел и невредим. Мимо проносили носилки. Мери взглянула на лежащего в них неподвижного человека и отшатнулась. Она увидела своего друга. Достаточно было  взгляда, чтобы понять, что все кончено. Первая тяжелая потеря. Первая боль утраты близкого человека.

Мери прибыла в Энгельс поздней осенью. 3има сорок первого года пришла на Волгу рано и выдалась очень суровой. Больше всех от холода страдала южанка Мери. Однажды она вернулась с полетов с обморожен­ным лицом и руками. Тогда майор М. Раскова предло­жила ей сопровождать раненых из Саратова в Сухуми:

- Сейчас вам летать все равно нельзя. Используем ваши медицинские знания. После сдачи раненых от­правляйтесь в Тбилиси, где пройдете всю летную трени­ровочную программу.

 

Случилось так, что ей не пришлось возвращаться в Энгельс. Наш полк оказался на Северном Кавказе.  Мы стояли в Эльхотово. Есть такое селение в Осетии. Добротные каменные дома утопают в зелени фруктовых садов. Сердито ворчит и стремительно мчит свои воды Терек, .как будто спешит убежать подальше от войны. С одной стороны поднимается гора высотою с километр с почти отвесными скалами, с другой - точно такая же, но с пологими склонами, выходящими к обширной по­ляне. Вот на этой поляне, у подножия горы, прилепились наши «удвешки».

3а войну Авидзба сделала четыреста семьдесят семь боевых вылетов. Четыреста семьдесят семь раз бомбила врага. Провела в воздухе свыше тысячи часов, большей частью над территорией, занятой противником. Участвова­ла во многих крупных операциях. Обороняла и освобождала Кавказ, бомбила гитлеровцев за «Голубой линией», помогала десантникам на Малой земле у Новороссий­ска, освобождала Крым, от Керчи до Севастополя, со­вершала боевые вылеты на вражеские объекты в Моги­леве, Орше, Минске, Гродно, Варшаве, Данциге. Бомби­ла врага в его доме, в Восточной Померании.

Задания были разные. Разные по сложности и по на­значению. Случались успешные полеты, во время кото­рых ВСС как-то удавалось, и бомбы «сами» находили цель. Бывали полеты трудные, малоудачные. Но Мери, штурман звена, каждый раз делала все, что могла.

Полеты на Новороссийск с целью поддержать наш десант на Малой земле можно отнести к числу удачных. Но прорываться туда было нелегко: немцы создали мощ­нейшую зенитную оборону. Зато после наших бомб вспыхивали пожары, и разведчики передавали нам: «Хо­рошо! Еще им поддайте!» Когда видишь результаты, тои об опасности забываешь. Конечно, среди сотен боевых вылетов бывали и такие, когда задачи не удавалось вы­полнить полностью. Но сейчас, перелистывая старую летную книжку, Мери с удовлетворением может сказать, что таких случаев было мало.

Война не ходит ровным шагом. Линии фронтов то передвигаются скачками, то замирают на месте. Для авиации хватает работы и во время затишья, только объекты меняются не так часто, маршруты становятся привычными, летчики осваиваются с ними и уже знают, где можно встретить наиболее яростный зенитный огонь, откуда сверкнет голубой луч прожектора, где, скорее всего, будут выслеживать ночные истребители. Но не­ожиданности подстерегают и на привычных маршрутах. Потому каждый раз надо действовать по-разному. Как раз на знакомом маршруте Мери и подстерегла беда. Путь был недальним. Всего через 30 минут полета Мери доложила летчице, что они вышли к месту предполагае­мой переправы, которую надо было найти и разбить.

Мери осветила местность САБами, летчица снизи­лась до 700 метров, рискуя напороться на заградительный зенитный огонь. Земля молчала, и это молчание было тягостным. Девушки знали, что враг за ними следит, что звукоулавливатели обращены в их сторону и что грохот разрывов в любое мгновение может нарушить тишину. Немецкие зенитчики притаились, не желая, видимо, открывать огонь, чтобы не обнаружить свои батареи и тот объект, который  они обороняли.

Под ослепительным светом САБов сверкнула peka, осветились темные квадраты домов, перекрестья улиц. Мери до рези в глазах вглядывалась вниз.

- Нет, не вижу. Черт бы ее побрал, эту переправу.

 Внезапно в небо уперлись два голубых столба, скрестились, поползли в стороны, опять сошлись, и тот­час же ударили зенитки. Огненные шары заплясали вокруг самолета. Пришлось отойти и набрать высоту до 500 метров.

      Что делать? Бросить бомбы на зенитки, а командиру доложить, что никакой переправы нет?

- Нет, так не пойдет! - вслух сказала Мери.

- Ты о чем? - удивил ась летчица.

- Слушай, раз зенитки, значит, где-то тут переправа. Отойдем севернее.

- Зачем?

      - Понимаешь... САБы потухнут, гады успокоятся.

А нам луна может помочь. С САБами хуже. Все расплывается.

Снова планируя, теряла высоту летчица. Мери, перегнувшись через борт кабины, смотрела.

 

Недаром друзья утверждали, что у Мери зрение, как у рыси. Как ни узка была черная полоска, пересе­кавшая лунную дорожку на реке, Мери все-таки уви­дела ее.

- Боевой курс!

Огненные вспышки, столбы воды и дыма... Машина вздрогнула, ее бросило в сторону, накренило. Мери сначала не поняла, что случилось. Но мгнове­ние спустя еще один удар потряс самолет.

«Сбиты!» - пронеслось в ее голове.

- Маша, тяни! До своих... Линия фронта близко.

     Тянули. Но вот мотор зачихал, закашлял и... остано­вился. Высота падала. Рукавицына направила самолет полого к земле: он еще подчинялся управлению. Силь­ный удар на секунду отнял сознание. У Мери что-то хру­стнуло в позвоночнике и ее сразу обдало болью. Мария помогла ей выбраться из обломков.

           -Где мы, штурман?

           -Думаю, что на передовой у своих.

- Подождем до утра?

- Нет. Побредем.

Мери тяжело поднялась. Шли по перепаханной, из­бомбленной земле. Боль была уже нестерпимой. Мария подставила ей свое плечо.

- Чепуха. Пройдет, - сказала врач, осмотрев Мери.

И  Мери начала терпеливо ждать. Но боль не уходила. Все чаще и чаще она пронзала ее в полете, и тогда Мери упиралась руками в сиденье и, приподнявшись, висела на руках всю ночь, пока шли боевые вылеты.

Так, скрывая свои страдания, Мери летала до самого конца войны.

- Почему ты ничего нам не говорила? - спросила я ее недавно.

                - Па-а-чему? - переспросила задумчиво Мери.­

-Боялась, что не поверят. Скажут: струсила. Врач же ска­зала: «Чепуха, все пройдет».

Она была всегда непоседой. Любила танцевать, пры­гать с парашютом, летать... Ждала мира и уже видела се­бя в академии. Кончилась война - тут бы и осуществить­ся ее мечте. Но накануне отъезда в Ленин град все рух­нуло. Страшная боль в позвоночнике свалила ее в по­стель. И никакой надежды подняться. Не было слез, не было сил плакать. Тупое, бессильное отчаяние душило в те короткие минуты, когда отпускали яростные, доходя­щие до сердца приступы боли. Семь лет пролежала она в постели, видя безуспешные усилия врачей поднять ее на ноги.

Она лежала, думала. Урывками читала все, что мог­ла достать, о своей напасти. Поняла: надеяться не на ко­го. И все-таки где-то в глубине души надеялась на чудо. А пока научилась ценить самые простые радости: при­роду, книги, теплое слово. Позже она говорила: «Я люб­лю думать. Это ведь - тоже радость жизни».

Бежал год за годом. Ее подруги уже кончали инсти­туты, защищали диссертации, а Мери продолжала вое­вать, но эта война была куда страшнее для нее той, в ко­торой она уже давно победила вместе со всем народом.

           Мери изнуряли боли. Ночами она забывалась не сном, а каким-то непрочным забытьем, зыбким и чутким. Не было сил поправить сползшее одеяло, лечь поудобнее. Хотелось одного - чтобы поскорее пришло утро; люди сломали бы гнетущую тишину, наполнили б комнату движением, живыми звуками. Когда, наконец, приходили люди, она, скрывая страдания, улыбалась им навстречу.

        За время болезни она подружилась со многими хоро­шими людьми. Мери всегда любила людей и хотела, что­бы ее любили. И они щедро отвечали ей теплом на тепло, заботой на заботу, вниманием на внимание и доброту.

Одна за другой убегали весны. Горы одевалась в зе­леные одежды, реки бурно разливались по полям, де­ревья выпускали светло-зеленые листочки и покрыва­лись бело-розовым туманом цветов. А Мери все лежала без движения.

Однажды она узнала, что в Ленинграде приступили к оперативному лечению таких заболеваний. Написала. Очень скоро пришел ответ: «Приезжайте». И вот в 1952 году - сложнейшая операция на позвоночнике.

Бывают в жизни такие дни, которые не сливаются с другими, а стоят отдельно, как острова. И потому их пом­нят всю жизнь. Таким для Мери оказался день, когда

она впервые вышла за калитку дома, чтобы совершить самостоятельно прогулку по городу. День угасал. Белые облака, подгоняемые ветром, бежали по синему небу.

Сердце забилось быстро-быстро от счастья, что она идет. Идет по земле. Идет по жизни. Мери шла к набе­режной. Увидеть море. Послушать плеск волны. Смерка­лось. Мери все шла и шла подальше от городского шума, прошла к самой воде. Мери смотрела на лунную дорож­ку в море, потом перевела взгляд на вершину горы, сверкающую разноцветными огнями модного ресторана. Она стояла у моря, глядела на быстрые волны, подсвеченные луной, и думала о своей жизни.

Они были все счастливы в своей большой семье. Му­зыка, веселье никогда не покидали их дом. «Никогда не состарится тот, кто живет с песней»,- любила повто­рять мать. Мери была быстроногая, веселая, общитель­ная. Подруги завидовали ей, юноши вздыхали по ней. Но никто не видел в ее глазах ответной нежности. Она была одинаково ровной и приветливой со всеми. Когда пришла эта большая нежность, уже шла война.

И все получилось, как в песне: «Дан приказ ему - на за­пад, ей - в другую сторону...»

До чего живучи воспоминания. Кажется, давно похо­ронены в сердце, а вот лишь тронь,  и оживают, словно это было вчера...

       Из темноты послышался смех, и она медленно пошла по самой кромке набережной к центру.

Горели, переливались огни. «Как изменился город, как вырос, похорошел», - думала она, глядя на ярко освещенную набережную, таинственно мигающие маяки,

слушая влажное дыхание моря.

Мери шла медленно, радуясь каждому долетавшему до нее возгласу. Какому-то лицу, освещенному вспыхнув­шей спичкой, детским коляскам, плывущим по набереж­ной. И не было того горького ощущения, будто она оди­нока среди людей. И не было смутной зависти к той де­вушке с парнем, что, склонившись над водой, о чем-то тихо переговаривались. Жизнь, словно бы спохватившись, возвращала ей то, что отняла на целых семь лет.

     В своей абхазской школе Мери развила бурную дея­тельность. Она председатель президиума родительского комитета. «Моя правая рука», - в шутку говорит о ней директор.

     В 1963 году школа N 10 города Сухуми, где рабо­тает Мери, отпраздновала свой 100-летний юбилей. Очень много теплых, хороших слов было сказано на нем о Мери. Дети читали стихи поэта Д. Гулиа, посвящен­ные ей.

Когда Мери среди ребят, радостно и счастливо сия­ют ее глаза. И это - не только от любви к детям. Это еще и от сознания того, что она снова в строю, снова боец.

«Зачем об этом говорить? - недовольно отвечает Ме­ри на все советы поберечь себя. - Я жить хочу! Жить! Понимаешь? Действовать. Бороться. А не прозябать». Сколько трудных ребят она повернула на правильный путь. Терпеливо убеждала, вызывала родителей, а то и стариков из деревень, которых в Абхазии чтят и побаи­ваются. Старики с удовольствием приходят к Мери на помощь.

     Когда с Мери идешь по городу, то ей буквально каж­дый встречный улыбается, и у каждого к ней дело.

Недаром уже много лет подряд народ избирает ее в Верховный Совет Абхазии. Кроме того, она член много­численных обществ и комитетов. И кругом ведь успева­ет! Не просто числится почетным членом, а взваливает на себя всю работу.

 

Мы сидели у железной печки, грели руки и смотрели на догорающие поленья. За стеной шумел дождь. Колхид­ский ливень. Под шорох дождя у огня хорошо вспомина­лось. Я думала о Мери, о 'Войне и о послевоенном ее подвиге жизни. Когда-то она была очень красивая, слов­но черкешенка со страниц Лермонтова, стройная горянка «как южный плод румяный, золотой, обрызганный ду­шистою росою». Много воды утекло с той поры. Опера­ция полностью ее не исцелила. Дала только воз­можность ходить в тяжелом корсете. Ее никогда не оставляет боль. Странно покажется некоторым, но она настолько привыкла к этой боли, что даже не представ­ляет, как можно жить без нее. «Неужели на самом деле бывает, что нигде ничто не болит?» - грустно говорит она. Я понимаю, что если поддаться недугу, то вся жизнь превратится в сплошную казнь, в медленную мучитель­ную пытку. Ее дух сильнее тела. Поэтому у нее чаще всего бодрое, хорошее настроение.

Недаром поэты называют Мери крыльями Апоны, этой древней маленькой страны на берегу Черного моря, называемой сейчас Абхазией.

Кажется, что за спиной у Мери крылья. Крылья  мужества, энергии, любви к людям. Крылья, которые нельзя терять ни при каких условиях. Они нужны всюду - и в небе и на земле.

Источник: О.Голубева -Терес "Звезды на крыльях", Саратов 1974 г.