Я родилась в 1922 году. Еще, учась в школе, в 1939 году я поступила в аэроклуб. Всю осень шли теоретические занятия, а весной 1940 года мы начали летать на У-2. Летом я ходила на полеты и одновременно сдавала экзамены за 10-й класс. Программу мы прошли быстро и уже в августе сдавали выпускные экзамены в аэроклубе. Принимали их инструктора аэроклуба совместно с инструкторами из авиационного училища, которые сразу отбирали в свои группы кандидатов в летчики. Я в шлеме, комбинезоне села в переднюю кабину, доложила, что готова и мы полетели. Выполнила экзаменационную программу, чисто посадила самолет. Только зарулили на стоянку, подходит офицер: «Этого курсанта я к себе беру!» Наш инструктор ему говорит: «Да, остынь, это же девчонка!» В это время в училище девчонок уже не брали, поскольку Херсонское училище, единственное, в котором специально готовили девушек на штурманов и летчиков, к тому времени как я окончила аэроклуб, закрыли. Да, и в аэроклубы женщин уже перестали брать, мне повезло, что я попала в последнюю волну. Так что в училище меня не взяли, но зато оставили инструктором в аэроклубе.
Аэроклуб был на полном обеспечении. Утром мы завтракали в столовой, а обед и ужин нам привозили на аэродром. Инструктора жили на частных квартирах. Платили нам 625 рублей - это были хорошие деньги.
Сначала, конечно, тяжело пришлось. Курсанты-то были ребята, а кто из мужиков выдержит верховодство девчонки? То-то… Ко мне никто не хотел идти. Тогда начальник аэроклуба новых курсантов построил и по жребию распределил по группам. Сзади меня слышу разговор: «К девчонке попал...» Я этого парня запомнила. Прошло немного времени, я дала им возможность познакомиться со всеми инструкторами. У нас был инструктор Иваненко – страшный матершинник. Ребята у него страдали незнамо как. Один говорил: «Господи, на дубу столько листочков нет, сколько я получил». Однажды я собрала группу и говорю: «Вы были не довольны, что ко мне в группу попали? Вот, у Иваненко не хватает курсантов. Можете перейти». – «Нет-нет мы никуда не пойдем».
- А.Д. Что самое главное в инструкторской работе?
Самое главное – это научить взлетать и садиться. Нужно научиться «чувствовать землю», на взгляд определять высоту и соответственно когда тебе надо ручку убирать, начать выравнивание. Это человеку либо дано, либо нет. Курсантам обычно давали 10-12 часов провозных полетов, а потом выпускали самостоятельно, но вот тот парень, что ко мне не хотел идти, после шести часов был готов лететь самостоятельно. Насколько я знаю, после аэроклуба он поступил в Омское училище, и его оттуда не пустили на фронт, оставив инструктором.
У меня в первом выпуске было 10 отличников 2 хорошиста - это прекрасный показатель. Всю мою группу приняли военные летчики, «купцы», как мы их называли.
Война для меня, как и для всех, началась в воскресенье. Это был единственный день, когда я могла подольше поспать – ведь полеты в аэроклубе начинались с рассветом, пока еще тихая, спокойная погода и нет болтанки, мешающей учить курсантов. Вдруг ко мне в комнату врывается моя подруга, тормошит меня и кричит: «Началась война!» Я ей: «Да, ты что? С ума сошла?» К сожалению, она оказалась права. А в понедельник как всегда на работу к 3 часам утра. Наших инструкторов-мужчин быстренько призвали, девчонок не трогали. Мы еще с месяц полетали, а когда начались налеты на Орел, аэроклуб эвакуировали в Тамбовскую область на станцию Ржавино. Инструктора, в том числе и я, перегнали самолеты, а курсанты и члены семей добирались туда на поезде около месяца. В аэроклубе оставалось два набора курсантов, которым дали доучиться. Больше аэроклуб набора не производил.
Начали обучение. Пока мы летали со старшими курантами, младшие проходили теорию. В конце 1942 г. мы всех курсантов выпустили, и на этом деятельность нашего аэроклуба закончилась. Из Ржавино я переехала в Тамбов, где подала заявление в областной совет ОСАВИАХИМА с просьбой направить меня на фронт. Пока ответа не было, я выучилась в школа техсвязи на инструктора-связиста и стала преподавать на курсах связистов. А в 1943 г. наконец пришел на меня запрос из отдела кадров ВВС. Меня пригласили в горвоенкомат, где вручили направление в Москву в отдел кадров, откуда меня направили в 46-ой Гвардеиский НБАП.
В полк мы ехали вместе с Лизой Казбирук. Как сейчас помню, 31 мая 43-го года в день моего рождения, мы вышли из поезда – дальше надо было ехать на машине – и я купила себе букет роз. Вышли к перекрестку, народу много. Я говорю: «Лиза, отойдем в сторонку, перекусим». Вдруг едет полуторка, остановилась около нас. Из кабины выглянул авиатор, старший лейтенант: «Сестренки, вы из 46-го полка?» - «Да». – «Мы тоже туда едем. Садитесь».
Новое пополнение встречали дружелюбно - лишний самолет, лишние вылеты. В это время полк базировался в станице Ивановская. Первым кого мы встретили, была штурман Женя Руднева, блондинка с огромными голубыми глазами, красивая девушка. Правда, форма ей не шла. Ей платье нужно было носить, а не форму. Она нас проводила в штаб, где, расспросив, нас зачислили в состав полка. Отправили нас во вторую эскадрилью, сказав, что к ночным полетам нас будет готовить заместитель командира полка Амосова Серафима Тарасовна.
- А.Д. Что самое сложное в ночных полетах?
Как обычно - взлет и посадка, но еще надо уметь ориентироваться ночью. Через какое-то время адъютант второй эскадрильи, Маша Ольховская, мне говорит: «Ты пойдешь в 1-ю эскадрилью».- «Почему?» - «Серафима Тарасовна отправляет всех хороших летчиков к своей подружке Дине Никулиной в 1-ую эскадрилью». Честно скажу - летала я хорошо. Когда я пришла в полк, там были летчицы, которые прибыли намного раньше меня, но их еще не выпускали на боевые задания. Адъютант оказалась права - пройдя курс обучения, я была зачислена в 1-ю эскадрилью, в звено Иры Себровой, а месяца через два мне присвоили звание «младший лейтенант». По-моему мы были одни из последних, кого взяли в полк «со стороны». Хотя состав полка увеличивался (в 1942 г. было две эскадрильи, а к 1945 в полку их было четыре), это расширение шло за счет переподготовки. Оружейниц и техников брали из мужских полков, а наших техников переучивали на штурманов. Несколько штурманов, из тех кто перед войной окончил аэроклубы: Жигуленко, Аронову, Меклин, Ульяненко – переучили на летчиков.
18 июля 1943 года у меня был первый боевой вылет на станицу Крымская. Каждой эскадрильи на ночь ставили определенную задачу. Например, нашей эскадрильи – станица Крымская. Другой – другая станица. Третьей – третья. Всегда ставилась задача сделать максимум вылетов за ночь. С интервалом в 2-3 минуты над станицей появлялись наши самолеты и бомбили. Конечно, не имея прицелов, мы не могли похвастаться точностью бомбометания, но нашей задачей было измотать противника непрекращающейся ночной бомбежкой. Готовились к вылету всей эскадрильей, изучали район цели, вырабатывали маршрут. К вечеру шли на аэродром либо пешком, либо ехали на машине. К этому времени технический персонал уж заканчивал заправку самолетов и подвеску бомб.
- А.Д. Какие бомбы бросали?
Это меня не интересовало. Лишь бы был полный бак бензина и висели бомбы. Обычно мы возили триста килограмм иногда четыреста, а штурману в кабину засыпали листовки, которые она должна была разбрасывать. Первым шел самолет, который сбрасывал САБы, а мы уже следом. Приборов на У-2 не было, только самое необходимое для полета в районе аэродрома – бензочасы, датчик температуры масла, компас, альтиметр, спидометр… забыла уже... Связи с землей не было. Переговоры между членами экипажа велись через трубку. Подходили к цели на скорости 120 километров в час. Бомбочки бросали на глазок, по щели в плоскости самолета. Штурман пре предупреждает: «Подошли к цели, я бросаю бомбы». Я говорю: «Бросай!» А если я чувствую, что рано: «Нет, подожди». Контроль результатов был с земли. Только под конец войны у нас появились самолеты с фотоаппаратами.
В первый вылет штурманом в мой экипаж командир эскадрильи назначил опытную Раю Воронову( По видиму К.Д. имеет ввиду Раю Аронову, т.к. Штурман Воронова св списках полка не значится)которая уже была подготовлена как летчик для самостоятельных полетов. Взлетели, круг над аэродромом не делали и прямо пошли на цель. Линию фронта пересекли на высоте бомбометания - 1200-1300 метров. Серафима Тарасовна говорила: «Придете на цель, выдерживайте строго курс, а штурман вам скажет, как выйти из прожекторов, уклонится от зенитного огня» - без маневра же лететь нельзя.
Вышли на цель я включила освещение приборной доски и все внимание сконцентрировала на ней - курс держу. Боковым зрение вижу, что включились прожектора, зенитки стреляют. Рая командует – вверх, в сторону. Мы уже отбомбились. Вдруг помимо моей воли, самолет с сильным креном отвалил влево. Когда я его выправила и посмотрела вправо, то на том месте, где мы только что были, в свете прожекторов увидела маленькое облачко разрыва зенитного снаряда. Если бы не отвалили – попали бы в крыло. Рая мне говорит: «Ты извини, пожалуйста, я не успевала тебе передать, пришлось воспользоваться своим управлением». Из этого вылета самолета три пришли с такими пробоинами, что на них в эту ночь летать больше было нельзя, а командир эскадрильи Дина Никулина не вернулась – она и штурман были ранены, но смогли посадить самолет на нашей территории. Мы доложили заместителю командира полка. Она спрашивает: «Как ты? На второй вылет пойти сможешь?» - «Почему же нет?» Мы с Раечкой опять полетели. Я лечу - все нормально. А как стали подходить к цели, помимо моей воли коленки заходили. Опять отбомбились. Прилетели. Опять спрашивают: «Сможешь?» - «Смогу». Вот так в первую боевую ночь сделала 5 вылетов.
После первого вылета докладывать идет летчик, а после последующих - штурман. В это время хронометрист сидит и записывает данные, техническая бригада готовит самолет к следующему вылету, а летчик отдыхает.
- А.Д. Сколько требуется времени подготовить самолет к следующему боевому вылету?
Минут десять не больше. У нас между эскадрильями шло соревнование за максимальное количество боевых вылетов. Последний делали с таким расчетом, что бы на обратном пути заставал рассвет. Если надо было сделать максимум вылетов, то рядом с передним краем организовывали аэродром подскока. Под вечер прилетали на него и работали – делали по 15-18 вылетов, а с последнего возвращались на основной аэродром. Устаешь, конечно, страшно. Вот тут двойное управление помогает - штурман ведет, а летчик может немного отдохнуть. Был еще такой случай. Еще до того как я попала в полк, летали на Новороссийск с аэродрома у станицы Пашковской. Ночной истребитель обстрелял самолет, в бензобак не попал, иначе бы самолет сгорел, но убил летчика. Штурманом летела Ира Каширина, до войны закончившая аэроклуб. Она сумела довести самолет до аэродрома и посадить, за что была награждена Орденом Красного Знамени. Вскоре ее перевели в летчики ( Ира Каширина летала штурманом). При мне она погибла - истребитель сжег. Женя Руднева в эту ночь должна была с ней лететь, а со мной Галя Докутович. Женя, как штурман эскадрильи, летала с разными экипажами. Тут она пришла и говорит: «Галочка, я с Клавой еще не летала. Давай поменяемся». Ира была во второй эскадрильи, которая ходила на другую цель. Когда мы возвращались, то видели в воздухе горящий самолет. Женя говорит: «Это Галя горит, это же я должна была сгореть». Сгорели в воздухе … а Женечка над Керчью 9-го апреля... Парашюты-то мы стали возить только после того как в августе 44-го над своей территорией истребитель сбил экипажи Тани Макаровой и Веры Белик…
Давали ли нам таблетки от сна? Нет, не давали. Давали шоколад, что, безусловно, помогало. А потом я тебе скажу, что вживаешься в ритм, и когда из-за плохой погоды боевых вылетов не было, все равно всю ночь ворочаешься, не можешь уснуть.
После полетов приходили в столовую, завтракали. Сто грамм нам полагалось после каждой боевой ночи. Хочешь, пей, хочешь не пей. Я не пила, а были девчонки, которые уснуть могли только после того как выпьют.
Где-то до полудня мы отсыпались, а после обеда шли на занятия – строевая, стрельба из личного оружия, спорт. В полку была великолепная волейбольная команда. Я кстати только недавно бросила играть в волейбол. 8 Марта 1945-го года в полк приехали Рокоссовский и Вершинин вручать нам награды (награждали нас обычно к праздникам – майским, ноябрьским и 8-го марта). Повседневная одежда у нас была брюки и гимнастерка, а тут девчата принарядились – юбки одели. После праздничного обеда командование вышло на площадку с нами в волейбол поиграть. Рокоссовский когда шел на подачу, все спрашивал: «Где у вас там слабое место?», но, честно говоря, у них против нашей сколоченной команды не было шансов, но тут встряла командир полка: «Да вы что делаете? Проиграйте! Порадуйте командующего»…
Если выдавалось свободное, время играли в шахматы. Очень часто увлечения приходили как заразная болезнь – вдруг все начинали играть в домино, как на Таманском полуострове или вышивать как в Германии.
Самый сложный вылет? Мы в Крыму ходили на аэродром Багерово. Туда немцы стянули со всей Кубани прожектора и зенитки - с какой стороны ни зайди, везде огонь. САБ бросили, отбомбились и нас захватили прожектора. Вот мне досталось! Штурман, Женя Гламаздина, бедненькая, мне кричит: «Вправо! Влево!» А потом так спокойно говорит: «Лети куда хочешь, кругом стреляют». Что делать? Я беру курс на запад, двигателю минимальные обороты и начинаю падать, потихонечку кувыркаясь. Зенитки перестали стрелять. Некоторые прожектора отключились, но один провожал меня чуть не до самой земли. Как только он отключился, я дала полный газ, развернулась на 180 градусов и пошлепала до дома. Прилетела, а по времени меня нет. Передо мной стоит Мэри Азидзба и докладывает: «Мы видели, как ее самолет упал в море». Заместитель командира полка, заметив меня: «Это ты там кувыркалась?» - «Я». – «Долго жить будешь». Тяжелый был полет, но этой же ночью мы опять полетели туда, но уже как-то было полегче – меньше прожекторов, да и зенитки поутихли.
В чем летали? В комбинезоне по сезону. Стрижки в основном у всех были короткие, только, помню, летчик Зоя Парфенова не дала косу резать. У меня в детстве были длинные волосы, а когда пришла в аэроклуб, сделала короткую стрижку - мешали. На голове шлем, опять же по сезону. Обычно очки, но я летала без очков и вот почему. Первую группу курсантов я начала обучать зимой - только взлетишь, очки потеют, я их снимаю, а потом привыкла и летала без очков. Я думала, что я потерю в первую очередь зрение, ведь вся пыль от работающего винта была в глазах, но обошлось. Зато если садишься на вынужденную, то глаза не поранишь. Приходилось ли садиться? Один раз…
В 1944 году я примерно полгода провела в госпитале по болезни. Когда я вернулась в полк, заместитель командира провезла меня, зарулили, тут же не выключая двигателя, подвесили бомбы, штурман Оля Яковлева села и мы полетели на боевое задание. Отбомбились, обратно развернулись, через некоторое время винт встал. Все мои попытки завести двигатель ни к чему не привели. Я штурмана спросила: «Мы, когда линию боевого соприкосновения проходили, ты время какое записала?» Она говорит такое-то. Я прикинула высоту, и думаю, что мы должны сесть на нашей территории – самолет на планировании был хорош. Прошли линию фронта. Она мне говорит: «Садись поближе к дороге». А это уже Польша, кругом лес. Она дает осветительную ракету - все видно. Как только ракета погасла, ничего не видно. В один момент, я увидела пятачочек, и на него нацелилась, прикинув, что как раз должна попасть. Чувствую, что земля скоро, начинаю выравнивать, выравнивать, только колесики побежали по земельке, я про себя запричитала: «Остановись, остановись за ради бога!» - тормозов-то на У-2 нет. Вдруг самолет ткнулся колесом о препятствие и остановился. Я с комбинезона снимаю ремень, отвернула крышку бензобака, опустила его туда - он сухой. Это моя вина, что не проверила уровень топлива, когда села в самолет. С другой стороны, при работающем моторе, наши бензочасы всегда врали и для проверки уровня топлива требовалось выключить двигатель, а времени уже на это не было.
Только мы сели, совсем рядом раздался треск автоматной очереди. Черте что! Оля мне говорит: «Ты не отходи, я пойду, посмотрю что там». Пошла. Оказалось, что рядом располагалась землянка какой-то части. Ребята шли в наряд и проверяли оружие. Вернулась к самолету, и мы решили, что она поедет в полк, а я останусь. На следующее утро приехала инженер полка с техником. Заправили. По летному наставлению с вынужденной посадки самолет должен перегонять другой летчик. Смотрю - нет летчика. Говорят, сама полетишь, все отдыхают после ночи. Я посмотрела на поляну - днем бы я точно на нее садиться не стала бы. Пошла, нашла себе площадочку, и перелетела на аэродром. Наказать меня не наказали, но инцидент расследовали. Это было в технический день, и мой самолет стоял в линейке самым крайним. Видимо какой-то шалопай слил бензин.
Вообще техники очень добросовестно относились к обслуживанию самолета, я не помню случая, что бы у меня были отказы в полете. Был такой случай. На Новороссийск ходило 8 экипажей, и Серафима Тарасовна Амосова меня взяла запасной и за летчика, и за штурмана, на случай если кого-то надо будет подменить. На одном из самолетов летчиком должна была лететь Тася Фокина, но она недавно вернулась из госпиталя, где лежала после тяжелейшей аварии. Ее уже провезли, она вылетела самостоятельно, но тут видимо, воспоминания об этом инциденте подействовали на нее. Такое может быть с каждым. Она говорит: «Мотор барахлит, я не полечу». Спросили у техника Тани: «Нет, работает так, как всегда». Меня попросили сделать круг. Штурманом была абхазка Мэри Азидзба. Я говорю: «Мэри а ты?» - «А что я? Я полечу». Я опробовала мотор - нормально он работает. Взлетела, не стала делать круг, а сразу полетела на цель. Ночь отлетала – мотор работал как часы.
Еще до того как я попала в полк, у нас при заходе на посадку столкнулись два самолета. В катастрофе выжила только один штурман казашка Хафиз Доспанова. Она вернулась после госпиталя и ее запланировали со мной в ночь. Как потом оказалось, самолеты пригнали из ремонта, а центровку не проверили. Когда я взлетела, самолет приходилось все время удерживать ручкой от сваливания на крыло. А тут еще штурман как увидит тень, так кричит: «Ой, самолет!» Я ей говорю: «Послушай, не надо так кричать. Я тоже все вижу, если будет самолет, я отверну. Я тебя очень прошу, не надо кричать». Ночь отлетала, пришла – просто мертвая от усталости. Командиру эскадрильи пожаловалась, что со штурманом очень тяжело летать, и вскоре ее перевели на работу в штаб. Я ее понимаю - это травма, но она провоцировала еще одну аварию.
Были ли случаи трусости? Тяжело доказать - контроля же нет. Ходили разговоры о том, что экипаж пришел с задания и штурман доложил командованию, что летчик приказал сбросить бомбы, на подходе к цели, а поскольку он командир, то штурман выполнила его приказ. Работу определенную провели, дали выволочку, но отнеслись с пониманием, дали ей другого штурмана. Огласке этот случай не предали. Человек не почувствовал, что о ней знают, и потом воевала нормально.
- А.Д. Приметы, предчувствия были?
- У меня был такой случай. Мне нужно было лететь с командиром эскадрильи по делам полка в тыл. А тут как назло не заводится мотор и все и какое-то ощущение, что лететь не нужно. Вылет отменили, комэска улетела на своем самолете, а я вернулась в расположение эскадрильи. Там меня ждало письмо с известием, что умер мой брат. А так ничего такого особого не было.
- А.Д. В женском коллективе довольно часто бывают склоки, обиды…Как обстояло дело в Вашем полку?
- Было, все было… Все молодые, порывистые, но никогда это не перерастало во что-то серьезное. Большую работу проводили и командир полка, и зам. командира полка по политической части. Командир полка, была строгой, но в то же время она была человек с большой буквы. Поэтому наш коллектив был дружным.
- А.Д. К немцам какое было отношение среди вашего коллектива?
- Как к врагу, когда он против тебя воюет. А мирное население, есть мирное население. А как к нации ненависти не было. В Восточной Пруссии, население все ушло. Мы разместились в домах. В погребе нашли консервы и перестали ходить в столовую. Через некоторое время это выяснилось, и командир полка как нам дала прикурить!
- А.Д. Романы были?
- Были. Женечка Руднева, хоть и отрицала любовь на фронте, но в отпуске в Пятигорске познакомилась с танкистом. Пока мы на Таманском стояли, они были рядом, а потом их перебросили. Они вели переписку, пока она не погибла над Керчью
- А.Д. По беременности уезжали с фронта?
- Только не летный состав.
- А.Д. Сложно было адаптироваться к мирной жизни?
Сложно. К фронтовичкам очень по-разному относились. Однажды ехала в форме в командировку. Подбегает матросик: «Сестренка, ты из 46-го полка?» – «Да». – «Спасибо, дорогая!» А часто за спиной говорили гадости. В глаза никогда, а вот так, шепотком…
Когда я пришла с фронта, я оказалась старше своих сверстниц. Они запросто могли на танцульки пойти, а мне уже как-то это было не интересно. От войны так просто не уйдешь. Она мне до сих пор снится. Взлетаешь и ни как не можешь взлететь, что-нибудь мешает. До сих пор снятся полеты. Своих девчат видишь. То ли где-то собираешься, та пришла, та пришла, а что-то этой нет…Но ты знаешь, мы как-то с Раей Ароновой разговорились, и она сказала очень правильно: «Самые хорошие мои воспоминания о прожитых днях – это фронт. Мы тогда мечтали: как война кончится – ох, и заживем!!! Но именно там у нас была добрая, хорошая обстановка. Именно там сразу видно, кто есть кто. Мы имели цель в жизни и знали цену человеческой жизни».
Рыжкова Клавдия