Чечнева Марина
Фронтовая сестра
Стопки писем от фронтовых подруг... В который уже раз перечитываю их пожелтевшие страницы, и в памяти неизменно возникают картины прошлого. За восемнадцать лет службы в авиации мне привелось встретиться и подружиться со многими женщинами-авиаторами. Во время войны мы вместе смотрели в глаза смерти, вместе делили радости и горе, вместе строили планы будущей послевоенной жизни...
Вот из конверта выпала фотография смеющейся девушки. Освещенное солнцем счастливое лицо. Ветер растрепал белокурые волосы. Девушка смеется, глаза ее стали узкими и лукавыми, кажется, вот-вот в них загорятся живые искорки веселья. Да, я помню эти глаза. Я знала эту девушку. Так и хочется сказать ей: «Ну, Ирка-Глафирка, дорогая, полетим, что ли?»
Вместе с фотографией лежат листки с текстом поэмы о полке, которую написала штурман Каширина. Читаешь неровные строчки, и перед глазами, будто наяву, возникает рассеченное лучами прожекторов, прошитое огневыми пунктирами очередей ночное небо и бесстрашно летящий в нем маленький самолет. Внизу гитлеровцы.
...А сверху спокойно, и точно, и метко
Летят на них бомбы опять и опять.
И утром нам наша доносит разведка:
Фашисты устали потери считать.
Судьба свела меня с Глафирой Кашириной в военной школе пилотов. Здесь началась наша девичья дружба. Звали мы ее чаще Ирой, и сейчас, когда вспоминаю свою подругу, перо по привычке тоже выводит: Ира.
В женский полк ночных бомбардировщиков ее зачислили техником самолета. С Ирой Кашириной я служила в эскадрилье, которой командовала замечательная летчица Серафима Амосова.
У меня не было родных братьев и сестер. Я завидовала девчатам, которые рассказывали о своих больших семьях, и относилась к Ире как к сестре. Все в ней нравилось мне: мягкие черты лица, брови вразлет, обаятельная улыбка, открывающая ровные белые зубы. Ира была для меня воплощением женственности, той самой женственности, которой, по моему мнению, очень недоставало мне самой, непоседливой девчонке с короткой мальчишеской стрижкой.
Ира была очень впечатлительной, эмоциональной и тонкой натурой. На фотокарточке, которая сохранилась у меня, она сделала такую надпись: «Маринка, если бы ты любила меня так же, как я тебя, то мы были бы не только сестрами, но и друзьями...» Она чуточку ревновала меня к другим подругам. И конечно, зря: я очень любила свою названную сестру. А комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич удочерила Каширину, когда узнала, что она осталась без матери. Так Ира обрела в полку вторую семью.
Неожиданно на ее долю выпало страшное испытание. В августе сорок второго года, когда фашисты быстро продвигались в предгорьях Кавказа, Ира Каширина и старший инженер полка Софья Озеркова отправились на место посадки ремонтировать наш поврежденный самолет.
Увлеченные работой, девушки не заметили, что вокруг стало подозрительно тихо (такая тишина наступает в населенном пункте, когда наши уже ушли, а противник еще не занял его). Каширина и Озеркова слишком поздно поняли, что попали в критическое положение. Взобравшись на пригорок, они увидели справа, слева и даже позади себя мчащиеся в пыльной завесе фашистские танки. Выстрелами из ракетниц девушки подожгли почти отремонтированный самолет.
...Прошло больше месяца. Софья Озеркова и Глафира Каширина пропали без вести. Так говорилось в официальном документе. Но если не разумом, то сердцем все мы все-таки надеялись на благополучный исход. Надеялись и ждали... И они вернулись в свой полк. Сначала Каширина, потом Озеркова. Вернулись из фашистского тыла, пройдя сотни километров и выйдя невредимыми из всех испытаний.
Наша радость была безграничной.
Шло время. Постепенно Озеркова и Каширина приходили в себя от пережитого потрясения, и мы снова слышали заливистый смех Ирки-Глафирки, видели, как она стремительно бегает по густой траве аэродрома, как проворно работают ее чуткие пальцы, как заметно повеселели глаза.
В свободное время Каширина подолгу просиживала в кабине самолета, рассматривала приборы, систему управления и как бы невзначай задавала вопросы по теории самолетовождения штурманам эскадрилий Жене Рудневой и Ларисе Розановой. Я считала это проявлением обычной любознательности и весьма удивилась, когда в один прекрасный день Ира отозвала меня в сторону и зашептала:
— Послушай, Марина, я решила тоже летать вместе с вами. Хочу стать штурманом.
Я посоветовала Ире переговорить с Серафимой Амосовой — заместителем командира полка по летной части.
Иринка не стала тянуть. Распрямив плечи и одернув гимнастерку, она тут же четким шагом подошла к Амосовой, приложила руку к пилотке и сказала:
— Товарищ гвардии капитан! Прошу вашего ходатайства перед командиром полка Бершанской и инженером полка Озерковой, чтобы мне разрешили переучиться на штурмана. — И совсем не по форме добавила:
— Честное слово вам даю, не подведу... Понимаете, товарищ командир, хочу сама летать на задания, хочу бомбить их, проклятых.
— Поставлю вопрос перед командованием, — сдержанно ответила Амосова, но я наблюдала эту сцену и видела, как по ее губам, когда она отвернулась от Иры, скользнула довольная улыбка.
Через несколько дней Каширину зачислили в штурманскую группу полка. Она училась и продолжала работать авиамехаником.
Экзамены на штурмана Ира сдала на отлично. Вскоре ей было разрешено вылетать на задания. От полета к полету росло ее боевое мастерство.
Ира Каширина была удивительным человеком. Она привлекала к себе и мягкой улыбкой, и удивительной чуткостью. Ее не только любили, к ней все тянулись. Заползла ли в душу тоска, было ли кому-нибудь трудно, постигла ли кого неудача, Ира всегда одной из первых замечала неладное. Подойдет своим легким неслышным шагом, ласково заглянет в глаза подруге, и сразу под взглядом Ирки-Глафирки становилось тепло, просто, легко.
В ночь на 22 апреля 1943 года полк бомбил скопление техники и живой силы противника в районе Новороссийска.
Ночь была лунная, светлая. Ира Каширина вылетела на задание с заместителем командира эскадрильи Евдокией Носаль. Ира любила летать с Дусей и часто просила учить ее летному мастерству.
— Ладно, — смеялась Дуся, — сто вылетов штурманом выполнишь, и я сама сделаю из тебя летчицу.
В ту ночь экипаж, отбомбившись, торопился обратно на аэродром за новым бомбовым грузом. Я летала с Ольгой Клюевой. Нам предстоял уже третий боевой вылет, и я выруливала на линию исполнительного старта. Запросила разрешение на взлет, но мигание красного фонарика означало запрещение. Через минуту раздалась команда дежурного: «Всем выключить моторы!»
— Что случилось? Почему не выпускают на задание? — спросила я.
— Кажется, что-то случилось с экипажем, идущим на посадку, — ответила инженер эскадрильи Римма Прудникова.
Мы с Олей вгляделись в небо над аэродромом и сразу заметили в свете луны одну из наших «ласточек». Действительно, с самолетом происходило что-то неладное. Будто ослепшая ночная птица, кружила машина над полем. Несколько раз она заходила на посадку и снова взмывала вверх, делая круги над аэродромом. Мы напряженно следили за полетом. Было ясно: с экипажем несчастье. Наконец, машина коснулась земли. Все бросились к ней. А впереди наш полковой врач Ольга Жуковская.
Когда мы с Клюевой подбежали к самолету, Жуковская стояла на плоскости самолета, помогая выбраться из кабины Ире Кашириной. Мы заглянули в кабину летчицы. Дуся Носаль была мертва.
— Товарищ гвардии капитан, боевое задание выполнено, Самолет привела я, штурман Каширина, — голос Иры дрожал, Амосова выслушала рапорт, без слов обняла Иру, потом подошла к самолету.
Несколько девушек бережно извлекли из передней кабины тело летчицы. У всех на глазах были слезы. Не верилось, что жизнерадостной Дуси, любимицы полка, отважной, бесстрашной летчицы, больше нет с нами. При свете луны мы отчетливо увидели ее лицо. От виска тоненькой струйкой стекала за воротник комбинезона кровь. Ольга Жуковская внимательно осмотрела рану. Осколок снаряда прошел через висок. Смерть наступила мгновенно.
Короткий траурный митинг состоялся здесь же, у машин.
Мы поклялись, что гитлеровцы дорого заплатят за гибель Дуси Носаль, и разошлись по самолетам. Был разрешен старт, нас ожидало боевое задание. Девушки-»вооруженцы» писали на подвешиваемых бомбах; «Мстим за Дусю!» Но и противник, словно зная о решимости наших экипажей, тоже подготовился к встрече; в ту ночь ни один экипаж не избежал обстрела с земли, а в воздухе проносились немецкие истребители. Уцелевшие после той ночи фашисты надолго запомнили бомбовые удары советских летчиц и штурманов.
Утром мы узнали подробности гибели нашей подруги, узнали также о том, каким молодцом держалась Ира Каширина.
Самолет Дуси и Иры вышел точно на цель. Бомбы полетели вниз, а через несколько секунд навстречу «ласточке» с земли протянулись светящиеся нити трассирующих пуль. По-2 лег на обратный курс.
Над Новороссийским заливом справа по борту девушки неожиданно увидели силуэт неизвестного самолета. Он пронесся над ними на большой скорости. «Фашист!» Дуся держала курс на свою территорию. Нисходящие воздушные потоки прижимали машину к горам, высота быстро падала. Надо было во что бы то ни стало перетянуть через горы. Пришлось возвращаться назад, чтобы набрать нужную высоту. На развороте снова пронесся над ними самолет противника. Блеснула вспышка, и не успела передать Ира об этом летчице, как в кабине Дуси вспыхнул огненный шар. На какое-то мгновение Каширину ослепило, но уже через секунду она увидела, что голова Дуси склонилась на плечо. Самолет начал крениться, быстро терял скорость. Ира не успела по-настоящему понять, что случилось, а машина со все возрастающей быстротой неслась навстречу земле.
— Дуся, Дусенька, родная! — кричала Ира. Она стала вспоминать действия летчика в воздухе. Взялась за управление, но сразу поняла, что педали зажаты сползающим с сиденья телом летчицы. Тогда Ира одной рукой попыталась удержать на сиденье безжизненное тело подруги, а другой взялась за управление. Самолет продолжал падать, еще миг — и все было бы кончено. Неимоверным усилием ей удалось на малой высоте вывести машину в горизонтальное положение, а затем снова набрать высоту. После этого Ира развернула «ласточку» курсом на аэродром. У нее онемели руки. Вести самолет становилось все труднее. Вдруг в моторе раздался треск: с земли, вероятно, били зенитки. Появились пробоины в фюзеляже, на стабилизаторе и плоскостях. «Дотянуть до аэродрома, — думала Ира, — чего бы это ни стоило». Показалась линия фронта.
Мертвое тело Дуси продолжало нажимать на управление, заклинивало его, поэтому весь путь Ире пришлось вести самолет одной рукой. Другой она поддерживала тело подруги. Болтанка в воздухе отнимала последние силы. Но вот и аэродром. Каширина долго кружила над полем, не решаясь приземлиться. Потом совершила посадку, первую самостоятельную посадку в ночных условиях. Суметь посадить израненный самолет без навыков управления машиной! Такое по силам только человеку крепкой воли и незаурядного мужества.
Ира Каширина в полной мере проявила оба эти качества. И не случайно за этот бой ее наградили орденом Боевого Красного Знамени.
Гвардии младшему лейтенанту Евдокии Носаль было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Мы похоронили Дусю в станице Пашковской, под Краснодаром.
Осиротев после гибели Дуси Носаль, Ира Каширина летала каждую боевую ночь. Командир полка и заместитель по политчасти решили дать ей несколько дней отдыха. Но, выслушав их, Ира сказала:
— Хочу летать. Не надо мне отдыха... Летать и бомбить — другого мне сейчас не нужно!
Такой была Ира.
Каждый боевой вылет ее был эффективен. Вскоре Каширину удостоили большой чести. Ей доверили быть постоянным ассистентом при гвардейском Знамени нашего полка. На торжественных церемониях или при проведении митингов перед боевыми вылетами выносили алое, словно омытое кровью наших дорогих погибших подруг Знамя. Ира Каширина шла, чеканя шаг, рядом со знаменосцем Наташей Меклин. Выражение лица у нее в эти минуты было возвышенным и строгим.
Стоял июнь 1943 года, и было это на Кубани, в станице Иванской. Мы с Ирой узнали, что нам разрешен совместный полет, и запрыгали от радости, сцепившись пальцами рук, похожие в своих комбинезонах на двух медвежат.
До аэродрома решили идти пешком и зашагали по широкой станичной улице, залитой предвечерним солнцем. Багряный закат обещал на завтра ясную погоду, но с сильным ветром. Из-за плетней по обе стороны улицы на нас с любопытством смотрели станичные ребятишки. Гляжу, Иринка машет кому-то рукой; «Здравствуй, Костенька», «Здрасте», — доносится из-за забора, и тут же раздается топот босых ребячьих ног. «Застеснялся малыш», — смеется Ира, а через несколько шагов протягивает через плетень руку: «Привет, Сашок! Как дела?..»
На аэродром пришли в назначенный срок. Предстояло бомбить сильно укрепленную гитлеровскую «голубую линию». На этот раз в районе Киевской, где противник сосредоточил большое количество танков, автомашин, живой силы. Экипажи детально разработали план выполнения боевой задачи, поставленной командиром полка. После этого все направились к своим самолетам. Техник Соня Лаврентьева, глядя на нас, ласково улыбнулась, но тут же сделала серьезное лицо и вытянулась по стойке «смирно», докладывая о готовности машины к полету.
И вот наш По-2 в воздухе. Ровно гудит мотор, в переговорном устройстве звучит спокойный Ирин голос, от которого становится хорошо на душе. Меня всегда поражало особое спокойствие подруги в полете. Об опасности, которая подстерегала нас на каждом шагу, мы не думали. Было одно желание — бить фашистов.
На подступах к Киевской увидели, что экипаж Веры Тихомировой и Любы Шевченко, вылетевший перед нами, попал в сети прожекторов. Со всех сторон по нему открыли огонь зенитки. Этого можно было ожидать, так как цель была хорошо защищена.
— Держи боевой курс, скорость, — слышу голос штурмана. — Ударим по зенитным точкам.
Экипаж Тихомировой — Шевченко сбросил бомбы удачно, возник пожар. Вражеские прожектористы и зенитчики, видя, что дело плохо, заработали с утроенной силой.
Мы подошли к Киевской в режиме планирования. Ира сбросила бомбы, раздались взрывы, и в тот же миг зенитки переключились на нас. Сделав противозенитный маневр, я развернулась и взяла курс на свою территорию. Ира передала: «Подходим к линии фронта». Мы со штурманом облегченно вздохнули. Если в результате нашей бомбардировки раздавались взрывы или возникал пожар, мы возвращались на аэродром радостные, поочередно пели в переговорный аппарат свои любимые песни. В таких случаях Ира просила меня дать ей повести самолет, и я на некоторое время становилась штурманом. Так было и в тот раз.
Усталые, но довольные мы с Кашириной снова шли той же улицей станицы. Стояла тишина, изредка нарушаемая криком горластых петухов. Из-за горизонта медленно выкатывалось солнце. Не знала я, что мы возвращались с Ирой после полета в последний раз...
Получилось так, что нам все никак не удавалось снова полететь на задание вместе. А свободного времени у обеих было мало. И все же мы с Иркой-Глафиркой старались часто бывать вдвоем.
Ира очень любила песни, музыку, стихи, живопись, литературу. Поговоришь с ней, и будто заглянешь в хорошую, содержательную книгу. Природа не обделила Каширину и поэтическим даром: в полку ее считали признанным поэтом. Оставаясь романтиком в самом высоком смысле слова, девушка сумела проявить недюжинную стойкость, решительность и бесстрашие.
Вспоминается один теплый июльский день 1943 года. Мы с Ирой проснулись раньше всех, бесшумно оделись и вышли из комнаты. Хотелось побыть вместе и вволю наговориться. Расположились на зеленой травке, неподалеку от общежития. Иринка стала рассказывать о своих полетах прошедшей ночью. Потом вспомнила что-то из нашего боевого прошлого, подставила лицо косым лучам ласкового утреннего солнца и неожиданно предложила:
— Хочешь, прочитаю «Песню о Буревестнике»?
Голос ее, сначала тихий и нежный, по мере чтения, крепчал и набирался силы, захватывал меня своей уверенностью и красотой. Ира привстала, выпрямилась, глаза ее блестели, светлые волосы развевались на ветру...
В ночь на 1 августа 1943 года, когда противник, измотанный действиями дневной и ночной авиации, применил против нас новую тактику над «голубой линией», в ту страшную ночь в воздухе от зенитного огня и фашистских истребителей сгорело четыре наших экипажа, В числе их оказалась и штурман Глафира Каширина. Она выполнила свой воинский долг, Ирка-Глафирка. Я видела ее перед вылетом: Ира без шлема стояла у машины в свитере и синих брюках. Облокотившись на плоскость своей «семерки», она разговаривала о чем-то с летчицей Валей Полуниной...
Утром мы пришли в общежитие летного состава. Вместо обычного оживления здесь царила скорбная тишина. Я бросила взгляд на кровать Иры, она находилась недалеко от моей. Три большие груши и два яблока лежали на ней. Еще вчера днем их положила сюда техник самолета Катя Бройко.
Не оглядываясь, я покинула помещение. Подошла к месту, где недавно сидели с Ирой, делясь мечтами, где она читала «Песню о Буревестнике»...
Мне до сих пор не верится, что Иры нет. Чудится иногда, что она живет где-то далеко-далеко и так же согревает людей теплом своей щедрой души. И она действительно продолжает жить в памяти боевых подруг, в их сердцах.
Ира была поэтической натурой. Вот почему мне хочется закончить рассказ о ней строчками стихов, которые я прочла в 1961 году в журнале «Работница». Поэт никогда не видел мою дорогую Ирку-Глафирку, но посвятил стихи памяти героически погибшей девушки-комсомолки штурмана Иры Кашириной:
...А я солдат другого поколенья,
И совестно мне нынче пред тобой,
Что, опоздав на год, как на мгновенье,
Не поспешил с тобою вместе в бой.
Очерк будет не полным, если я не расскажу читателям о том, что несколько лет назад мне довелось прочитать письма Дуси Носаль к ее мужу.
Мы знали о ней, казалось, все. И не знали самого главного...
Перед войной Дуся и ее муж, военный летчик, жили в Бресте. Горячо любили друг друга. С волнением ждали появления первенца.
Утро 22 июня 1941 года началось для нее с того, что взрывная волна от разорвавшейся бомбы вышибла рамы у них в квартире.
Сегодня все знают, что творилось тогда в Бресте. Вырвавшись ненадолго с аэродрома, Гриша Носаль отправил беременную жену на одной из последних машин в тыл. Пришлось сделать в пути остановку: она родила сына. Но родильный дом подвергся жестокой бомбежке и полностью был разрушен. Мать с большим трудом извлекли из-под обломков. Ребенок был мертв.
Потом была еще одна бомбежка. Из двадцати женщин, ехавших вместе с Дусей в попутной машине, уцелела она одна.
В родном селе, до которого ей удалось добраться, Дусю узнали с большим трудом. И не удивительно. Односельчане помнили ее веселой, общительной, ласковой девушкой, а увидели перед собой убитую горем женщину, в глазах которой было только безутешное горе. Никто не видел, как она ушла из села. Ушла с твердым намерением; во что бы то ни стало попасть на фронт. И добилась своего...
Да, яркой и прекрасной была жизнь дорогой нашей Дуси Носаль. Я много думала об этом, перечитывая ее простые, бесхитростные письма, каждая строчка которых будоражит душу. И не случайно, наверное, в такие минуты мне даже чудилось, что откуда-то издалека, неподвластный времени и расстояниям, до меня доносился чистый и трепетный голос погибшей подруги... Доходит же до нас свет далеких, давным-давно угасших звезд!
Ира Каширина