М.Чечнева

ПОД АЛЫМ ГВАРДЕЙСКИМ ЗНАМЕНЕМ

 

 

Сменяя друг друга, за окном вагона мелькают поля и леса, можно разглядеть стройные березки, красивей которых, кажется, нет ничего на свете. Постепенно леса исчезают и взгляду открывается необъятная ширь степей. Поезд мчится на юг. Впервые после войны еду в Севастополь, где будет отмечаться двадцатилетие освобождения города от немецко-фашистских оккупантов.

Колеса вагонов стучат ритмично, так, как в походном марше отбивают такт солдатские сапоги. Помнится, тогда под ногами у нас хрустели осколки стекол, обломки кирпичей. Вокруг, куда ни глянешь — были руины. Вывороченная земля, остовы зданий с пустыми глазницами окон, разрушенных прямыми попаданиями снарядов и бомб. Немного домов уцелело тогда в Севастополе... Вспоминаю те далекие военные времена и волнуюсь: каким стал ты теперь, наш город-герой?

Состав плавно подошел к перрону. Меня сразу захлестнула волна света, ярких красок, цветов, дружеских улыбок. И вот — еду по прямым как стрела улицам белокаменного красавца города, любуюсь его чудесными парками и набережной, застывшими, словно часовые, памятниками мужеству и героизму.

Слава вам, бессмертные защитники и Освободители черноморской твердыни!

Слава вам, труженики-строители, возродившие из пепла нашу гордость, наш Севастополь!

В гостинице ожидает приятный сюрприз: буду жить в одном номере со своим бывшим командиром полка Евдокией Давыдовной Бершанской. Она вернулась с собрания поздним вечером. Обрадованные встречей, сидим рядом и говорим, говорим... Сквозь открытое окно слышно, как тихо шелестит листва деревьев, стрекочут цикады. Где-то недалеко раз за разом бьются о берег морские волны...

Мы знали офицера Бершанскую как опытного, волевого командира и чуткого старшего товарища. Но как она стала такой, какую до этого прожила жизнь? Набираюсь смелости и прошу ее об этом рассказать.

Крымская ночь, безветренная, сказочно прекрасная, как бы сама располагает к откровенному задушевному разговору. Слушаю Евдокию Давыдовну, и передо мной проходят страницы биографии человека — такого обыкновенного, как тысячи, сотни тысяч других, и такого замечательного... Настоящего человека!

...В темной избе жмутся друг к другу и плачут маленькие, испуганные ребятишки. Они совсем одни на свете, отец и мать умерли, детям холодно, голодно и страшно. За окном во мраке пылает зарево пожаров, слышится канонада, перестрелки на улице, крики, стоны раненых. Гражданская война, тысяча девятьсот двадцать первый год.

Раздается стук в дверь, В комнату вваливаются измученные боем люди. Смутно помнит маленькая Дуся бородатых бойцов с красными звездами на остроконечных шапках, протянутый ей душистый ломоть хлеба на большой твердой ладони и осторожное прикосновение руки к ее волосам.

Потом осиротевших ребятишек разыскал дядя, вернувшийся с войны красный партизан Григорий Тимофеевич Середа, и привез их к себе в дом, где было уже четверо своих детей. В тесноте, да не в обиде... Большая семья зажила дружно.

...«Аэроплан! Аэроплан летит!»—раздался чей-то звонкий крик, перекрыв ребячье разноголосье в школьном дворе.

На мгновение воцарилась тишина и тут же взорвалась восторженными возгласами:

— Летит! Летит! А большущий-то какой... Дуся напряженно, до боли в глазах всматривалась в безоблачное небо. Совсем неожиданно мелькнула озорная мысль; «Вот бы и мне так, быстрее птицы, летать над землей!»

Деловито пророкотав мотором, краснозвездный самолет пролетел над селом Благородное и резко стал снижаться за его окраиной.

— Наверное, упал!.. — выдохнуло несколько голосов.

Ребята бросились туда, позабыв про урок, про все на свете. Запыхавшись от быстрого бега, Дуся примчалась за околицу первой и увидела настоящее чудо. Среди поля приземлилась огромная птица. Она была непостижимо сложной, таинственной и легкой. Вот будто сейчас вспорхнет и растает, как в сказке.

Но самолет не улетал. Возле него, видимо разминая затекшие ноги, приседал, вскакивал и снова приседал улыбающийся летчик. Молодой, веснушчатый, невысокий паренек — ну, совсем не богатырь, а такой же, как их сельские ребята. Глядя на него, Дуся про себя решила, что таинство полета в небе доступно обыкновенным земным людям, а значит, и ей. Только для этого надо хорошо учиться, быть сильной и ловкой.

Так впервые пришла к девушке мечта об авиации, Закончив с отличием школу, она, казалось, была на пути к осуществлению мечты. И... все-таки от нее отказалась, видя, как трудно приходится большой семье ее приемных отца и матери. Дуся решила устраиваться на работу, но Григорий Тимофеевич рассудил иначе:

— Я с буржуями воевал. А зачем? Чтобы люди все были грамотными и мои дети в их числе. Вот выучишься, тогда и работать иди. А силенок поставить вас на ноги у меня хватит. Поняла?

После этого разговора встал вопрос о выборе будущей профессии. С детских лет, как и большинство ее сверстников, Дуся увлекалась подвигами смелых, отважных людей. То было романтическое время конца двадцатых—начала тридцатых годов. Происходившие вокруг события казались необычайными и грандиозными. Мощное эхо первой пятилетки и начала коллективизации будило сознание людей. Радио и газеты ежедневно приносили вести о пуске фабрик, заводов, шахт, электростанций.

Дуся видела, как новый труд и новый человек обновляли нашу землю, закладывая основы совсем иной, захватывающе прекрасной жизни. Это порождало стремление скорее вырасти и встать в одну шеренгу с теми, кто начинал строить светлое будущее человечества — коммунизм.

Ореолом особой романтики была окружена в те годы наша быстро мужавшая авиация. Ей нужны были смелые, преданные люди,

Значит, можно готовиться к поступлению в авиашколу? Но райком комсомола предложил Дусе поехать учиться в Ставропольский педагогический техникум. А путевка райкома была для нее комсомольским поручением, и она не могла от него отказаться.

Так Дуся стала студенткой Ставропольского педагогического техникума. Училась хорошо, но без энтузиазма. А когда после окончания первого курса попала на практику в детский сад, Окончательно поняла: это не ее призвание. Ее властно влекло к себе небо — бескрайнее и прекрасное, с тысячами тысяч невидимых голубых дорог.

В период летних каникул Дуся успешно сдала экзамены в Вольскую авиашколу и была зачислена курсантом. Но тут выяснилось, что школа готовит только механиков.

Жизнь поставила перед молодой девушкой еще одно препятствие. Но на то они и препятствия, чтобы их преодолевать! И Дуся сумела добиться своего: 6 октября 1931 года она стала курсантом Батайской летной школы Гражданского воздушного флота.

Впрочем, школы как таковой, в полном смысле этого слова, тогда еще не существовало. Был пустырь с ухабами и рытвинами да несколько рядов палаток. И никаких самолетов, никаких учебных пособий. Устройство мотора, например, инструктор объяснял главным образом с помощью пальцев да рисунков на доске.

Дуся не чувствовала, просто не замечала никаких трудностей. Вместе с товарищами она строила здание школы, ангары, подсобные помещения, разравнивала летное поле. Время для всех работ курсанты выкраивали за счет отдыха и сна, потому что главное — учеба, и никаких послаблений, условностей здесь не допускалось.

Весной школа получила новые самолеты. Курсанты буквально дневали и ночевали на поле, любовно изучая техническую новинку того времени — учебные самолеты У-2. (Впоследствии этот самолет назывался «По-2»), Думала ли тогда курсант Бершанская, что через 10 лет, в боевой обстановке ей придется командовать женским авиационным полком, который будет громить врага на таких, с виду не очень внушительных машинах?

Незаметно летели дни, наполненные учебой и работой. Уже были сданы экзамены по теоретической подготовке, началась наземная практика.

Над пожелтевшим от зноя полем с восхода до захода солнца неумолчно гудели моторы. Самолеты то стремительно уходили в прохладную синеву неба, направляясь к пилотажным зонам, то плавно неслись навстречу горячей земле.

В центре летного поля располагался командный пункт аэродрома, а попросту — КП. Неподалеку от него красными флажками обозначался «квадрат», где курсанты дожидались своей очереди сесть в кабину самолета.

Лето в тот год выдалось жаркое, нещадно пекло солнце. Ветер, поднятый винтами самолетов, нес пыль и сорванную жухлую траву, сушил губы. Лишь иногда внезапно набегала свинцовая туча и на землю обрушивался ливень. А через час небо очищалось, снова в полную силу пекло солнце.

Мимолетные грозы умывали землю, очищали воздух. После дождя курсанты снова собирались в «квадрате». Под руководством командира эскадрильи Прежелуцкого и летчика-инструктора Меркулова они учились правильно занимать место в кабине, управлять педалями и ручкой, как это делается при взлете, полете и посадке. Вначале осваивали простейшие упражнения. Затем стали отшлифовывать полет по кругу, разворот, построение маршрута. С каждым днем инструктор усложнял задания, приучая питомцев к самостоятельной работе. Но все происходило пока на земле.

Потом начались настоящие полеты, непередаваемо увлекательные и чудесные, как сама осуществленная мечта. Однако первоначальные восторги вскоре поутихли. Каждому курсанту хотелось большего, ведь пока они летали с инструктором. Он находился в задней кабине и через дублирующее управление исправлял ошибки учлетов. Со временем ошибок становилось все меньше и меньше.

И вот, наконец, объявлено: разрешается совершить самостоятельный полет. Первый самостоятельный, без инструктора!

Накануне Дуся, конечно, волновалась: пошлют или не пошлют, хотя причин для волнения явно не было: полеты с инструктором у нее шли неплохо.

Утро выдалось на редкость тихое, ласковое. Дуся проснулась рано, медленно пошла по травянистому ковру аэродрома. Весело посвистывали невидимые пичуги, серебристо сверкала на еще не жарком солнце роса — предвестник теплого, сухого дня, В низинах таяли космы тумана, а в просветах между ними перекатывались золотистые волны пшеницы, Дусе казалось, что она улавливает их шелест; его не могла заглушить даже льющаяся с небес песня жаворонка.

Начинался новый день. Родившись у далеких берегов Тихого океана, он, разгоняя ночную тьму, стремительно шагал через всю страну, золотил горные вершины, спускался в долины и без устали двигался все дальше и дальше.

Со звоном будильников и протяжным пением заводских гудков новый день приходил в города, деревни и сюда, на аэродром. Наступавшее утро звало людей на труд и на новые свершения.

Для Дуси тот рождавшийся день был полон особого смысла, Девушка отчетливо представляла, как поднимется сегодня в прохладную, необъятную высь, взбудоражив ее ревом мотора, как, перегнувшись через борт самолета, взглянет оттуда на родную землю, ту самую, по которой, задумавшись, идет сейчас.

Прозвучал сигнал подъема. Лагерь разом проснулся, ожил, наполняясь шумом молодых голосов. После завтрака курсанты разошлись к своим машинам. Инструктор Меркулов кратко разъяснил задачу и в первый полет ушел вместе с техником сам, чтобы опробовать самолет и убедиться в его полной исправности. Самолет должен быть в идеальном порядке. Это необходимо, чтобы курсант с первого самостоятельного полета раз и навсегда поверил в машину.

Приземлившись, инструктор с минуту основательно «погонял» мотор. Потом вылез из кабины, не спеша подошел к курсантам, чуть лукаво щурясь, медленно обвел всех глазами:

— С кого же начнем? Пожалуй...

Меркулов сделал небольшую паузу, остановил взгляд на Дусе:

— Бершанская, к самолету!

Привычно, но не так быстро, как во время занятий, Дуся поднялась в кабину, тщательно пристегнула ремни. Для сохранения центра тяжести на место, где обычно находился инструктор, положили мешок с песком.

— Спокойнее, Бершанская. Все будет в порядке, — сказал Меркулов и указал рукой вперед.

Дуся включила мотор, прибавила обороты винту. Меркулов пошел рядом с машиной, держась за нижнюю плоскость. И вот — дан старт. Ревет мотор, самолет набирает скорость, все стремительнее катится по аэродрому и, наконец, отрывается от земли.

За спиной — никого! В воздухе только Дуся и ее верный друг — неутомимый У-2.

А далеко внизу, задрав головы, за ней внимательно следят товарищи, инструктор, командир эскадрильи. Самолет мерно рокочет мотором и, послушный воле молодой летчицы, ложится в разворот. Один круг, второй. Дуся старается выполнять фигуры чисто и грамотно.

Время полета истекло, пора на посадку. Точно рассчитав, Дуся «притерла» самолет на три точки, зарулила на старт, выключив мотор.

— Нормально,— сказал ей инструктор и вполголоса, чтобы слышал только командир эскадрильи, добавил;— Бершанская просто рождена для полетов. У нее врожденный талант летчика.

Незаметно пришла осень. Пожелтела трава, в прозрачном воздухе поплыли серебряные нити паутины. Ночи стали холоднее, а звезды в пустом черном небе заблестели еще ярче. Кончилось лето, а с ним и напряженные дни учебы. Теперь уже летчик-инструктор Бершанская сама обучала молодых курсантов, передавала им свое мастерство, прививала любовь к летной профессии.

В кабину самолета садится курсант. Евдокия Давыдовна проверяет его знания, готовность к выполнению учебного задания, вспоминает, какую он допустил ошибку накануне, и просит учлета рассказать, как он будет ее исправлять. Инстуктор требует, чтобы курсант несколько раз повторил в воздухе сложный элемент полета. Это позволит «схватить» секрет сложности и усвоить его. Она умышленно создает в полете различные трудности, чтобы воспитать в учлете находчивость, сообразительность, сознательное и вдумчивое отношение к выполнению каждого полета, ведь авиации нужны смелые, хорошо подготовленные люди, А на занятиях случалось всякое. Однажды, во время тренировочного полета с курсантом-девушкой, самолет внезапно вошел в отрицательное пике. Все решали считанные секунды. Или — или... Бершанская не растерялась. Проявив завидное самообладание, она приняла единственно верное решение и вывела самолет из пике на высоте всего пятидесяти метров. Как выяснилось уже на земле, молодой инструктор использовала совершенно правильный прием, чтобы спасти падавшую машину.

Обучая своих питомцев, Евдокия Давыдовна продолжала учиться сама, И результаты не замедлили сказаться, Все курсанты ее группы экзамены сдали отлично.

Высокая, стройная, сероглазая девушка-инструктор быстро завоевала авторитет и уважение летного состава.

Через год ее назначили командиром звена. Еще через два года — командиром отряда. Здесь проявились ее незаурядные организаторские способности. Из выпуска в выпуск в отряде Бершанской летная работа проходила без единого происшествия. За безаварийную работу и отличную подготовку летчиков Советское правительство в 1937 году наградило Евдокию Давыдовну Бершанскую орденом «Знак Почета». Эту высокую награду вручил ей в Кремле Михаил Иванович Калинин.

Не менее значительным для Евдокии Давыдовны оказался и 1939 год: ее приняли в партию. А вскоре Батайскую летную школу ГВФ преобразовали в военное училище и Бершанскую назначили командиром звена в отряд специального применения, который дислоцировался в станице Пашковской Краснодарского края. В подчинении Евдокии Давыдовны находилось 35 самолетов, около 60 летчиков и столько же техников.

Началась будничная, сугубо мирная работа. То приходилось срочно доставлять к тяжелобольному врача, то перевозить ценные грузы и почту, то опылять или подкармливать посевы.

А летать надо было много, в сложных метеоусловиях, садиться на маленьких ограниченных площадках или просто в поле. Звено зачастую базировалось на разных аэродромах Кубани, что, конечно, затрудняло деятельность его командира. И все же Евдокия Давыдовна сумела организовать бесперебойную и безаварийную работу своего коллектива.

Жители станицы Пашковской знали и любили Бершанскую, ценили ее труд. Они избрали Евдокию Давыдовну депутатом Краснодарского горсовета. А коммунисты станицы оказали ей доверие, выбрав членом Пленума райкома партии...

Июнь сорок первого года как бы провел незримую черту через жизнь каждого советского человека. За этой чертой осталось все, чем жили в мирное время. Впереди была только война.

Тревожным набатом пронесся над Родиной призыв:

 

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой.

 

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна.

Идет война народная,

Священная война...

 

Страна вставала на смертный бой с фашизмом. Фронт был всюду: не только на передовой, но и в тылу. Он проходил у пышущих жаром мартеновских печей, через шахты и колхозные поля. Солдаты шли в бой, чтобы истребить ненавистных захватчиков. А рабочие и колхозники тоже вели бой: за металл, за уголь, за хлеб, без которых немыслима была победа на полях сражений. Законом жизни стали слова: «Все для фронта, все для победы!»

Как и все советские люди, Бершанская, летчики и техники ее звена отдавали все силы для помощи фронту, Летать приходилось днем и ночью, без сна и отдыха. Вскоре отряд спецназначения стал доставлять срочные грузы в прифронтовую полосу...

А по-военному лаконичные сводки Совинформбюро день за днем приносили тяжелые вести; несмотря на стойкое сопротивление Красной Армии, враг продвигался в глубь нашей территории.

Но советские люди не падали духом, не проявляли признаков растерянности.

Бершанская, как и все, горячо верила в нашу окончательную победу и мечтала сделать все, чтобы приблизить ее. Много раз Евдокия Давыдовна писала рапорты с просьбой отправить ее на фронт.

После нескольких категорических отказов неожиданно пришел вызов: срочно выехать в город Н-ск в распоряжение майора Расковой.

Уже на месте своей новой военной службы Евдокия Давыдовна узнала, благодаря чему сбылось желание попасть в армию. Дело в том, что с началом войны в Центральный Комитет партии хлынул поток писем от летчиц Осоавиахима, Гражданского воздушного флота и просто от девушек с различных авиационных предприятий и из учебных заведений с просьбой направить их на фронт.

Партия пошла навстречу желанию советских патриоток, и в сентябре состоялось решение о формировании женских авиационных частей, костяк которых должны были составить летчицы-спортсменки и пилоты ГВФ.

Отъезд в Н-ск омрачала только тревога за своих стариков, за семью: враг неумолимо приближался к ее родным местам. В поезд Евдокия Давыдовна села с заплаканными глазами и впоследствии не раз беззвучно плакала по ночам...

Жизненный опыт расширяет и углубляет наши представления о людях, мы понимаем их иначе, не так прямолинейно, как в юности. Тогда, в сорок первом, когда мы, совсем молодые девчонки, явились к месту формирования, наши командиры Марина Михайловна Раскова и Евдокия Давыдовна Бершанская показались нам особенными людьми, которым были не свойственны даже малейшие человеческие слабости. На самом деле все обстояло, конечно, не так.

Марину Михайловну и Евдокию Давыдовну связывала крепкая и сердечная дружба. С самого начала Раскова встретила Бершанскую просто и тепло, словно они были давно знакомы. Красивое лицо Расковой, ее обаятельная улыбка и душевность вызвали с первой же минуты симпатию у Евдокии Давыдовны, расположили ее к откровенности. Молодые женщины сразу понравились друг другу.

— Я думала об организации одного женского полка,— призналась Раскова.— А наши девчата так горячо откликнулись на призыв, столько людей приехало, что хватит на целых три. И каждый день прибывает новое пополнение.

— А разве вы огорчены этим? — улыбаясь, спросила Бершанская.

— Ну, что вы! Радуюсь. Горжусь. По-настоящему горжусь нашими женщинами... Но вот учеба из-за этого немного затягивается...— Раскова на минуту задумалась.— К нам пришли вчерашние студентки, работницы фабрик и заводов, даже школьницы. Эта молодежь не имеет представления об авиации. Из них нужно в самый короткий срок сделать настоящих авиационных специалистов: штурманов, техников, «вооруженцев». Представляете, сколько трудностей предстоит? Но в этом есть и положительная сторона дела. Пока девушки будут осваивать свою специальность, мы сможем переучить опытных летчиц на новую боевую технику.

— Да пока мы будем учиться, война кончится,— вздохнула Бершанская,

— Не волнуйтесь, дорогая, еще навоюемся. Война только начинается. Немцы под Москвой стоят, а вы — война кончится... Страна только по-настоящему начинает разворачиваться, собирать силы. В одном вы, Евдокия Давыдовна, правы. Затягивать учебу никто не позволит, да мы и не собираемся делать это. Все рвутся на фронт. И вы приехали как раз вовремя. Будете штурманом истребительного авиаполка. Кроме того, придется взять на себя руководство ночными полетами всех наших летчиц. Так что работы хватит с избытком...

По ночам над аэродромом не смолкал гул моторов, Самолеты взлетали, садились, снова взлетали. Отрабатывалась техника пилотирования, Бершанская проверяла каждую летчицу, определяла степень ее подготовленности.

Выяснилось, что большинство девушек ночью никогда не летало, а те, кто летал, имели очень малый налет часов. Надо было приобретать опыт ночного самолетовождения. Евдокия Давыдовна считала, что наиболее полезна для этого практика слепого пилотирования. Так и построили тренировки. Днем летчицы учились управлять самолетом, не видя земли, в закрытой кабине, только по показаниям приборов. Потом одна группа отправлялась отдыхать, ее сменяла другая. А Бершанская оставалась на аэродроме. Она летала и днем, и ночью, У многих не клеилось дело с посадкой, и Евдокия Давыдовна поднималась в воздух, чтобы показать, как нужно быстро и точно исправлять допущенные ошибки, Потом в полеты включались молодые, недавно обученные штурманы. Они знали только теорию, ее предстояло подкрепить летной практикой.

В один из морозных дней к Евдокии Давыдовне подошла майор Раскова.

— Ну, Дусенька,— загадочно улыбаясь, сказала она,— еду в Москву. Может, сюрприз тебе привезу...

Вскоре Бершанскую вызвала только что возвратившаяся Раскова. Наскоро поздоровавшись, огорошила новостью:

— Принимай командование полком. Поздравляю!

—— Каким полком??

—— Легкобомбардировочным. Ночным.

— А-а,— без особого воодушевления протянула Бершанская,— Это тот, что на учебных тихоходах... Грозное боевое оружие, «могучий» У-2...

— Ну, вот и разочарование,—рассмеялась Раскова.— А работа предстоит интересная. Задача полка — оказывать помощь наземным войскам непосредственно на передовой. Хорошая маневренность У-2, неприхотливость в эксплуатации, простота в управлении позволят проводить на этой машине такие операции, которые недоступны быстроходным и тяжелым самолетам. К примеру, бомбежку с малых высот огневых точек противника, его ближних тылов и коммуникаций, разведку. Опасно, но увлекательно, Я не тороплю с ответом. Подумай.

Но Бершанская согласилась не раздумывая. В конечном счете впереди был фронт, а времени на подготовку личного состава осталось совсем немного. Надо было сколотить полк в дружный боевой коллектив и научить его всему, что необходимо на войне. От этого зависит успех предстоящих боев. Кроме того, девушки должны привыкнуть четко выполнять устав, приказания старших командиров и начальников, то есть почувствовать себя настоящими военными летчиками.

В этом весьма важном деле Бершанской очень помогла комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич. Она хорошо знала воинскую дисциплину и порядки, так как много лет служила в частях Красной Армии. Командир и комиссар дружно занялись воспитанием будущих воинов. Общие заботы и интересы быстро сблизили их. Тезки подружились и понимали друг друга буквально с полуслова. Не будь этого крепкого человеческого контакта, кто знает, удалось ли бы им так четко и слаженно управлять впоследствии прославленным в боях Таманским полком.

Большую помощь в работе оказали командиру полка и все другие командиры и начальники, назначенные на разные должности. Прекрасно были подобраны командиры эскадрилий Люба Ольховская и Сима Амосова — отличные и опытные летчицы. Ксения Карпунина и Ира Дрягина, в прошлом комсомольские работники, стали комиссарами эскадрилий. Бывший инженер Иркутской летной школы Софья Озеркова, талантливый, знающий свое дело специалист, была назначена на должность инженера полка. Она обучала техников прямо у самолетов, была справедливой и требовательной, не допускала малейших поблажек. Ведь каждая деталь, каждый винтик в машине должны работать исправно, чтобы самолет был надежен, а мотор не подвел летчика из-за небрежности технического персонала.

Появился в полку и начальник штаба. Им стала вчерашняя студентка четвертого курса Московского университета Ирина Ракобольская, серьезная, умная девушка.

В те дни Евдокию Давыдовну можно было застать на аэродроме в любое время суток. Она проводила разборы полетов, летала сама, беседовала с людьми, отдавала распоряжения, внимательно присматривалась к своим подчиненным, учила их. Казалось, что наш командир полка никогда не отдыхает. И все-таки мы не видели Евдокию Давыдовну усталой. Она при всех обстоятельствах умела владеть собой.

К маю 1942 года организация полка как боевой единицы закончилась. Девушки (в нашей части не было ни одного мужчины!) были распределены по экипажам, звеньям, эскадрильям. Состоялись первое комсомольское и первое партийное собрания полка. Комсоргом избрали Олю Фетисову, а парторгом Марию Рунт. Страстное стремление как можно скорее завершить подготовку и приблизить день вылета на фронт сплачивало коллектив, воодушевляло нас всех.

И вот строй крылатых машин поднялся в воздух и взял курс на запад, где разливалось по небу огненное зарево и гул орудий раскалывал воздух.

Сделав прощальный круг над аэродромом, самолеты легли на заданный курс.

Прощай, город Н-ск! Мы долго будем тебя помнить. Ведь здесь мы стали солдатами. Здесь нам вручили машины, отсюда мы уходим в бой. Кончилась учеба, началась боевая страда. Мы перешагнули порог, за которым бушевала война...

 

Соблюдая равные интервалы в боевых порядках, экипажи 588-го легкобомбардировочного авиационного полка приближались к конечной цели перелета — станице Морозовской. Настроение у Евдокии Давыдовны было отличное: перелет проходил без каких-либо происшествий, а это говорило о неплохой выучке личного состава.

Из штурманской кабины послышался знакомый голос Марины Расковой.

— Смотри, Дуся, вот и первое дыхание войны...

Внизу расстилался зеленый колышущийся океан — ровная как стол степь без конца и края. Словно шрамы рассекали ее линии свежевырытых окопов, длинные швы противотанковых рвов.

Вскоре показался аэродром. Можно идти на посадку.

Дождавшись, когда благополучно приземлились все экипажи, Раскова и Бершанская вылетели в штаб 4-й воздушной армии. Командующий генерал-лейтенант Вершинин встретил их приветливо и сразу задал несколько вопросов. Его интересовало, умеют ли летчицы садиться ночью без прожекторов, при ограниченном освещении? Летали ли с полной бомбовой нагрузкой, в слепящих лучах прожекторов? И главное: каково самочувствие личного состава?

Видимо, ответы Расковой и Бершанской понравились командующему армией. Он сказал, что полк войдет в состав 218-й смешанной авиадивизии полковника Попова, пожелал новой части боевых успехов и, лукаво улыбнувшись, добавил:

— Если в дивизии поначалу встретят неласково, особенно не расстраивайтесь. Все-таки женский полк на фронте—дело не совсем обычное.

К вечеру следующего дня авиаполк перебазировался в поселок Труд горняка под Ворошиловградом. Девушки замаскировали самолеты и стали готовиться к приезду нового начальства.

Полковник Попов прибыл на другой день. Лицо его было угрюмо. Он ничего не спрашивал, не говорил, молча шагал от машины к машине, не глядя по сторонам. Создавалось впечатление, что его интересует только материальная часть.

Что ж, этого в какой-то мере следовало ожидать. В новом соединении к девушкам поначалу отнеслись настороженно, с иронией. Командование и мужчины-летчики откровенно побаивались «женских капризов», не верили в деловые качества представительниц слабого пола. И их, наверное, можно понять. Одно дело летать в мирном небе на гражданских самолетах и совсем другое—быть солдатом, идти навстречу смерти, зная, что так было сегодня, так будет завтра и послезавтра, до тех пор, пока не отгремит последний выстрел.

Всем своим видом Евдокия Давыдовна старалась показать девушкам, что ничего особенного не произошло и все идет так, как этого ожидали. Но о том, что она действительно чувствовала, нетрудно было догадаться.

Отлично понимая состояние подруги и всех девчат, Марина Михайловна Раскова, прощаясь перед возвращением в Н-ск говорила:

— Свою преданность Родине вы доказали отличной учебой, теперь докажите ее в бою. Имейте в виду: это будет потруднее. Но я уверена, вы справитесь и даже со временем станете гвардейцами.

Самолет Марины Михайловны растаял в небесной голубизне, а Евдокия Давыдовна по-прежнему стояла на краю зеленого поля аэродрома. Улетел такой нужный сейчас друг и старший товарищ. Бершанская отчетливо представила себе всю тяжесть ответственности, которая с этого момента легла на ее плечи, и впервые почувствовала себя одинокой. Но, к счастью, ненадолго. Обернувшись, она увидела стоявших рядом комиссара и начальника штаба. И от их молчаливой поддержки сразу исчезли сомнения, вернулась былая уверенность. Ну, конечно же, все будет хорошо, свой долг они выполнят с честью!

...Полк прибыл на фронт в трудное время. В южной части Донбасса, на рубеже реки Миус, шли ожесточенные бои. Фашистские дивизии рвались к донским переправам у станиц Константиновской, Мелеховской, Раздорской.

Вначале девушки совершали только ознакомительные полеты к линии фронта, отшлифовывали технику вождения машин в свете прожекторов, приучались распознавать с воздуха укрепленные пункты противника, его огневые точки. Короче, привыкали к фронтовой обстановке.

Но всем не терпелось скорее приступить к настоящему делу: фронт находился рядом, его горячее дыхание ощущалось постоянно. С запада круглые сутки доносились глухие раскаты канонады. По ночам в звездной вышине надсадно завывали моторы фашистских самолетов. Они шли всегда одним и тем же курсом; точно на восток. Фашистские бомбы рвались в Каменске и Ворошиловграде. На горизонте то и дело вспыхивали отблески пожаров...

И вот из штаба дивизии пришел боевой приказ:

«В ночь на 8 июня 1942 года полк должен бомбить скопление войск противника в пункте «Шахта № 1».

В деревянном домике с низким потолком за столом сидели трое: командир, комиссар и начальник штаба полка.

Три головы склонились над картой. Твердый нажим красного карандаша подчеркнул едва заметную на ней точку.

— Вот она, шахта номер один. Десять километров от линии фронта.—Это заговорила лейтенант Ракобольская, очень красивая и строгая и потому казавшаяся немного старше своих лет.—Я получила сегодня разведданные этого района. Там три зенитные точки и два прожектора. Карту боевой обстановки готовит начальник оперативного отделения Еленина.— Ракобольская посмотрела на часы.— Через несколько минут должна быть готова.

«Первое боевое задание? Как лучше поступить? Послать все экипажи? Или, может быть, несколько? Тогда — кого именно? Не растеряются ли мои летчицы? Ведь прожекторы и зенитки уже не свои, как бывало на тренировках, а вражеские. И снаряды не холостые...»

— О чем задумалась? — прервала размышления Бершанской комиссар полка.

— О чем? Думаю, нужно прежде всего понюхать пороху мне самой. Познакомиться с обстановкой над целью, увидеть ее своими глазами, а тогда можно будет посылать на задание и другие экипажи.

— Ты думаешь, наши девчата не справятся? — спросила Рачкевич.—По-моему, они подготовлены хорошо. А ты командир, и вдруг...

— «Не справятся» — не те слова. Нет, я не сомневаюсь в их смелости и мастерстве. Но девушки привыкли летать в мирном небе. А мы уже на фронте. Тут можно поначалу и растеряться. Трудно сейчас представить, в какой сложный переплет могут попасть экипажи. А от успешного выполнения первого задания зависит многое... Первой полечу я со штурманом полка,— заключила Бершанская,

— Пожалуй, верно,— вздохнув, согласилась Рачкевич, и ее поддержала начальник штаба.

Евдокия Яковлевна невольно залюбовалась высокой, ладной фигурой Бершанской и особенно остро почувствовала, как дорога ей эта умная, мужественная и душевная женщина. Захотелось обнять подругу. Но вместо этого комиссар нарочито деловым тоном, не допускающим и тени фамильярности, спросила:

— Товарищ командир полка, в дивизию о готовности докладывать будем?

Бершанская задумалась. Насколько она понимала, командир дивизии не очень верил в боеспособность женского полка. И это, в общем-то, можно было понять. Он — кадровый офицер, всегда имел дело с хорошо обученными, дисциплинированными солдатами. А тут вдруг—девчонки... Но она-то знает их целеустремленность, силу воли, комсомольский энтузиазм, знает, как искренне хотят они принести пользу Родине. Ведь именно эти качества привели их на фронт. И девушки будут сражаться с врагом не хуже мужчин!

Бершанская встала из-за стола, после небольшой паузы сказала:

— Конечно, доложим. Дискутировать по этому поводу нечего. В армии дисциплина и порядок — прежде всего.

И вот вместе со штурманом Софьей Бурзаевой тщательно изучен маршрут предстоящего полета, под плоскости самолета подвешены первые бомбы с надписью «За Родину!», сомкнулись стальные челюсти бомбодержателей, Постепенно сгустились сумерки, на землю опустилась ночь.

Проводить нашего командира приехал полковник Попов, собрались все девушки полка. Еще бы: первый боевой вылет!

Взревел мотор, густую тьму прорезал сноп искр. Набирая скорость, машина побежала по влажной, покрытой росой земле. Самолет Бершанской взлетел точно в назначенное время и взял курс на заданную цель.

«Счастливого пути!»—мысленно желала улетевшим каждая из нас. Одинокий маленький самолет летел в непроглядной тьме южной ночи.

Евдокия Давыдовна волновалась, пожалуй, больше, чем в свой первый самостоятельный вылет. Ведь так важен «хороший почин»! Нет, это был не страх, она его не чувствовала. Наоборот, испытывала прилив бодрости и необыкновенного подъема. «Я должна доказать подчиненным, что самолет можно провести сквозь зенитный обстрел, что останешься невредимым, если будешь начеку, сумеешь вовремя сманеврировать, мобилизуешь всю силу воли и летное мастерство».

...Мотор гудел ровно, надежно, и звук его размеренной работы неожиданно показался в ночной тишине каким-то очень мирным, Бершанская подумала об отце, о матери, о своей семье. Подумала о том, что должна быть сильной и храброй именно во имя любви к своим близким.

В задней кабине притихла штурман полка Соня Бурзаева. Деловито насупившись, она проверяла расчеты, высчитывала поправки в курсе. Сильный встречный ветер значительно уменьшил скорость полета, и Соня беспокоилась, как бы не ошибиться!

Бурзаева — опытный и знающий штурман. После окончания аэроклуба она училась в Херсонской летной школе и там получила солидную штурманскую подготовку. С Бершанской они быстро сдружились и, если можно так выразиться, хорошо слетались. Евдокия Давыдовна, хотя и была опытнее штурмана, никогда не подчеркивала своего превосходства, умела просто и тактично, совсем незаметно поправить, посоветовать, подсказать нужное решение.

Бершанская вела машину на умеренном режиме, стараясь не перегружать мотор. Под плоскостями — 180 килограммов бомб. Это не так много, но и не мало. Во всяком случае, если все их положить в цель, этого достаточно, чтобы уничтожить вражескую батарею, пустить под откос железнодорожный состав или навсегда вогнать в землю несколько десятков фашистских вояк.

Мотор работал ровно. Тугая струя воздуха била в козырек, и он чуть вибрировал. Фосфоресцировали в темноте кабины цифры на приборных досках. Евдокия Давыдовна молча следила за показаниями приборов.

Первой заговорила Бурзаева.

— Товарищ, командир, посмотрите, какой пожар впереди справа. Наверное, фашисты сбросили зажигательные бомбы.

— Нет, штурман, это не пожар. Это зарево. Там металлургический завод. Над домнами круглый год, днем и ночью стоит огненное облако. Я летала здесь еще до войны. Это зарево светило нам, как маяк, А потом как-то раненых везла, уже в начале войны. Наверное от усталости или от переживаний, лечу и глаза слипаются. Чувствую, что засыпаю в воздухе. Борюсь со сном, а сама волнуюсь, Не за себя боялась, за раненых. Вдруг засну... Тру глаза, чтобы сон разогнать и все-таки, видно, на секунду вздремнула. Очнулась через мгновение и не могу понять, где я, что со мной. К счастью, увидела зарево. Вот это самое. Оно просто спасло меня. Сразу все вспомнила, восстановила ориентировку и прилетела в назначенное место... Вот так-то, штурман. Кстати, сколько минут до цели осталось? Что-то скорость у нас мала, будто на якоре стоим.

— До цели осталось двадцать минут. Очень сильный встречный ветер,—ответила Бурзаева.

— Да, ветер не в нашу пользу. Хочется скорее дойти, а он не дает.

«Значит, люди работают...— думала Бершанская, глядя на зарево.—Почти рядом с линией фронта, под бомбежкой и обстрелом. Таких людей никто не победит...»

Наконец впереди показалась извилистая лента реки Миус. По ней проходила линия фронта. Внизу виднелись вспышки выстрелов, тянулись нити трассирующих пуль, А дальше на западе — сплошная темень.

Нервы у летчицы и штурмана были напряжены до предела. Обе — само внимание. Бершанская, чуть крепче чем обычно сжимая ручку управления, внимательно осматривалась по сторонам, пытаясь запомнить каждую деталь. В любую минуту могли вспыхнуть прожекторы, загрохотать зенитки. Тогда наблюдать будет невозможно — прожекторы ослепят, ничего не увидишь.

Штурман сбросила за борт светящуюся авиабомбу — САБ. Местность под самолетом стала видна как на ладони. Черными пятнами выделялись горы около угольной породы, силуэты разбросанных домиков напоминали спичечные коробки. А чуть в стороне—какие-то строения. Там должен быть вражеский штаб. Штурман вывела самолет точно на цель. Суматошно заметались лучи прожекторов, спеша поймать в свои щупальца маленький самолет.

— Почему молчат зенитки? Почему не стреляют? — громко спрашивает Бершанская. А штурман уже дает команду:

—Подвернуть вправо! Еще на пять градусов! Хорошо! Держать боевой курс!

Летчица тщательно выдерживает скорость и высоту, чтобы штурман могла лучше прицелиться.

Бурзаева замирает. Есть! Ниточка прицела легла на намеченную точку. Штурман плавно нажимает рычаг бомбосбрасывателя и откидывается на спинку сиденья. Какую-то долю секунды сидит неподвижно, потом наклоняется за борт кабины, чтобы рассмотреть, куда угодили бомбы. Вспышка. Взрыв! Самолет подбросило. Бершанская плавно развернулась и ушла от цели.

Бомбы сброшены на врага, но торжественной приподнятости почему-то нет. Летчица и штурман готовились встретить ураганный огонь, однако враг молчал. Как выяснилось позже, фашисты в первое время предпочитали «проглатывать» наши неприятные гостинцы молча, чтобы не демаскировать себя.

Теперь можно было возвращаться домой. Начало сделали, хотя и не так, как думалось. Крещения огнем не состоялось, но боевое задание выполнено!

Почти два часа продолжался полет экипажа Бершанской — Бурзаевой. Те, кто оставался на аэродроме, немало передумали за это время. Каждой девушке хотелось увидеть экипаж живым и невредимым, первой услышать гул машины командира полка. А самолет приблизился незаметно, почти неслышно. О приближении его догадались, когда он уже сделал круг над аэродромом.

— Пошла на посадку,— произнес кто-то рядом со мной.

По сухой земле аэродрома застучали шасси. Обороты винта стали реже. Чихая отработанным газом, самолет Бершанской подрулил к заправочной линии.

Мы молча ждали. Заложив руки за спину, напряженно всматриваясь в темноту, вместе с нами ждал командир дивизии Дмитрий Дмитриевич Попов. Наконец раздались шаги, и из чернильной густоты ночи вынырнула фигура летчицы. Поравнявшись с полковником Поповым, Бершанская доложила о выполнении задания и, не спеша, видимо желая, чтобы каждое слово дошло до нас, стала рассказывать, как протекал полет.

Потом Бершанская и Бурзаева попали в окружение подруг.

— Ну как? Как там? — спрашивали мы.

— Ничего, девушки. Не так страшен черт, как его малюют. Будем бить фашистов!

 

Постепенно полк втягивался в ритм боевой работы. Вылеты следовали один за другим. Поначалу Евдокию Давыдовну удивляло загадочное молчание противника: он упорно не реагировал на наши бомбежки. Только изредка громыхнет случайный выстрел, другой, и снова тишина. Бершанская стала уже думать, что командование дивизии нарочно поручает женскому полку обрабатывать незначительные слабозащищенные объекты, чтобы постепенно, без существенных потерь ввести вновь прибывшую часть в боевой строй, дать ей возможность привыкнуть к фронтовой обстановке. Но потом выяснилось, что фашисты подтягивали в район наших действий крупные силы и, прежде всего, заботились о маскировке.

Впрочем, затишье продолжалось недолго. Убедившись на собственном опыте, насколько ощутим урон, наносимый внезапными ночными бомбардировками, гитлеровцы вынуждены были прекратить игру в прятки, и стали встречать наши самолеты десятками прожекторных лучей, ураганным зенитным огнем.

Евдокия Давыдовна хотела бы полностью оградить своих подчиненных от потерь и трагических случайностей, но понимала, что сделать это невозможно; война. А вот уменьшить потери и можно, и нужно. Для этого надо было постоянно учиться воевать, повышать летное мастерство, правильно обобщать полученный в боях опыт.

И весь полк, воюя, напряженно учился. В свободное время Бершанская разбирала наиболее типичные ошибки, проводила детальный анализ выполнения заданий, давала конкретные, деловые советы. Летчицы и штурманы делились своим опытом. Технический состав и «вооруженцы» обсуждали, как лучше и быстрее устранить различные дефекты и неисправности материальной части.

Хотя это и не входило в ее прямые обязанности, однако Евдокия Давыдовна часто совершала боевые вылеты сама. Однажды под Моздоком в сложных метеорологических условиях она разбомбила фашистскую переправу и благополучно возвратилась на свой аэродром.

Твердая рука командира полка чувствовалась во всем. Шла ли речь о временной задержке вылета или о том, что застряла в пути машина с бомбами, Бершанская исключительно оперативно устраняла любые неполадки. Если вдруг становилось известно, что изменился ветер, командир полка сама принимала решение о перемене направления старта. Но мало принять решение, надо исключить возможность каких-либо осложнений при его выполнении. А они могли возникнуть в любой момент, ведь летчику при таких условиях — в темноте очень трудно совершить посадку, особенно когда аэродром затянут туманом.

Евдокия Давыдовна работала всегда спокойно, без нервозности и суеты, не кричала на подчиненных, не отдавала приказаний повышенным тоном. Во всех ее распоряжениях и действиях чувствовалась большая любовь к людям. Она постоянно заботилась, чтобы в тяжелых фронтовых условиях создать девушкам нормальный быт: не забывала проверить, как их накормили, как пригнано обмундирование, хорошо ли они устроились с жильем. Сама Бершанская являлась примером опрятности, подтянутости и дисциплины. Каждая из нас старалась хоть чуточку быть похожей на нее.

Евдокия Давыдовна считала, что основа настоящего боевого коллектива— это взаимовыручка и поддержка, чувство товарищества и ответственности за порученное дело,

Чувство фронтовой дружбы — одно из самых ярких и прекрасных в жизни. Те, кто был на войне, знают это и никогда не забудут боевых друзей. Для нас было счастьем ощущать себя членами большой семьи, объединенными одной целью—   пиблизить час победы над ненавистным врагом. И в том, что наш полк был единым, очень сплоченным коллективом, большая заслуга нашего командира. За короткий срок этот коллектив добился четкой, слаженной боевой работы и прочно завоевал славу лучшего полка в дивизии. С мая 1942 года до Дня Победы он не выбывал ни на один день из состава действующих частей, нередко выполняя самые сложные и ответственные задания.

Бывали такие максимально напряженные боевые ночи, когда полк производил более трехсот боевых вылетов. Можно себе представить, как надо было организовать и воодушевить людей, чтобы выполнить задание и выдержать такую гигантскую нагрузку! Причем работа проводилась, как правило, вслепую, в темноте. Прилетали машины, девушки - «вооруженцы», даже не пользуясь фонариками, подвешивали бомбы, закрепляли бомбодержатели. Техники устраняли дефекты, заправляли горючим самолет. Машина обслуживалась за две-три минуты и снова взмывала ввысь...

 

Лето 1942 года на Южном фронте отличалось исключительно ожесточенными боями. Враг бешено рвался к Волге, на Кавказ. Наши войска отходили, упорно обороняя каждый рубеж, каждую высоту.

Мы отходили, но свято верили, что придет время— и погоним врага на запад, до самого Берлина.

Выражая наши чаяния, Наташа Меклин писала:

 

Все тихо, все покрыто мглой.

Но вслушайся — жужжанье раздается.

То прежде мирные машины рвутся в бой,

И сердце в их груди стучит и бьется.

 

Ночь. Тьма. Лишь яркий свет ракет

Порой то вспыхнет, то погаснет...

Мы завоюем радость, солнца свет!

Вы вырвем у врага утраченное счастье!

 

Работы в тот нелегкий период у нас на много прибавилось, Кроме обычных полетов на бомбометание, приходилось выполнять дневные разведывательные полеты, которые доставляли куда больше хлопот и переживаний, чем ночные. И это вполне понятно. Ведь ночью, как правило, имеешь дело только с зенитчиками, да и тем трудно вести прицельный огонь в темноте. А днем, кроме зенитчиков, приходилось еще остерегаться и вражеских истребителей, против которых у нас не было никакого оружия.

Ведь что такое У-2? Образно выражаясь, кусок перкали и фанеры, медленно летящая мишень. Единственная защита при встрече с противником— хорошая маневренность машины да выдержка экипажа. Поэтому, бывало, летишь и непрерывно следишь за воздухом. Появилась на горизонте черная точка—вот и гадаешь, свой самолет или чужой? И тут же на всякий случай высматриваешь балку или овраг, чтобы вовремя туда нырнуть в случае атаки. К этому следует добавить, что летали мы без парашютов, предпочитая брать с собой лишние бомбы...

Линия фронта менялась непрерывно, чуть ли не каждые сутки, А мы продолжали летать на задания и бомбили наступающие фашистские части. Бывало и так, что противник почти вплотную подходил к району базирования полка. Улетать в этих случаях приходилось буквально из-под носа у фашистов. И надо было иметь такой находчивый и решительный ум, как у Бершанской, ее выдержку и самообладание, чтобы выходить с честью и без потерь из подобных ситуаций. Иногда случалось, что командир, еще не успев выпустить экипажи на задание, вдруг получал приказ — отходить. А как отходить, если люди в полете?

Тревожное положение создалось однажды в станице Чалтыре. Прилетавшие экипажи один за другим докладывали командиру полка, что видели, как отступают наши войска и кругом пылают пожары, а радиосвязь с дивизией прекратилась.

Видим, задумалась Евдокия Давыдовна. И нам понятны были ее мучительные сомнения, колебания. Как определить тот единственный момент, когда медлить уже нельзя? Уйдешь рано, пока другие еще сражаются,— скажут, струсила. Не уйдешь вовремя — рискуешь поставить под удар само существование полка, жизнь подчиненных.

Бершанская побежала к самолету, села в кабину: надо посмотреть все самой, тогда легче принять решение. Взлетела и видит—окрестности заволокло дымом, языки пламени пожаров подбираются уже чуть ли не к аэродрому. Посадила машину и снова уверенно, спокойно стала отдавать распоряжения. Вызвала командира батальона аэродромного обслуживания, приказала срочно сворачиваться и приступить к перебазированию техники и наземного эшелона. Все экипажи (и сама Бершанская тоже) посадили по два человека в задние кабины, чтобы никого не оставить. Командир полка, как и положено настоящему командиру в подобном случае, вылетела с аэродрома последней.

На новом месте базирования в штабе дивизии ее встретили радостно. Полковник Попов рассказал, что, потеряв связь с полком, все они очень переживали за нас. А Бершанская, слушая командира дивизии, думала: «Какое счастье, что я вовремя отдала приказ. Всех вывезли. Люди остались живы». Выйдя из штаба, она подошла к группе девушек, ласково обняла кого-то за плечи. Мы все растерянно смотрели на огромное, в полнеба зарево. Горел Ростов. Лицо командира полка сразу посуровело:

«Ничего, товарищи, будет и на нашей улице праздник».

...Однажды в Сальских степях командир полка выпустила все экипажи на задание, а вскоре прибежал дежурный и сказал, что фашисты наступают и могут с минуты на минуту оказаться здесь. На этот раз связь с дивизией действовала, но предупреждение штаба о приближении врага ничего уже не могло изменить. Прилетел сам полковник Попов. Увидев, что полк еще на прежнем месте, он строго спросил: «Вы скоро улетите?» Бершанская только развела руками. Она оставалась на летном поле до тех пор, пока с задания прилетел последний самолет и ему было указано место базирования.

На этом злоключения не кончились. Мы перелетели на новую точку вместе с мужскими полками дивизии. Но оказалось — надо уходить дальше.

А тут как раз начался сильный ливень, заполыхали молнии, загрохотал гром. На войне это было удивительно: грохотали не пушки, а просто обычный гром. Но тогда звуки грома были не менее тревожными, чем артиллерийские залпы. Нас настигал враг, надо было что-то предпринимать.

В штабе Евдокия Давыдовна сначала внимательно слушала спор взволнованных офицеров, потом их голоса стали доноситься до нее как бы сквозь вату, приглушенно. Она ненадолго «ушла в себя» — так бывало всегда, когда предстояло принять неожиданное и смелое решение. Перед ней вдруг возникло лицо Расковой, ясноглазое и строгое. Вспомнила, как давала Марине Михайловне обещание высоко нести честь полка, будто наяву увидела улыбку Расковой, услышала звонко произнесенные, чуть насмешливые слова; «Ну что, подруга, покажем мужчинам, что и мы можем воевать не хуже сильного пола!»

— Вот что...— Бершанская поднялась со скамьи, обращаясь к полковнику Попову,— Я полечу искать аэродром.

В комнате наступило молчание. Взгляды присутствующих устремились к говорившей. Летчики понимали, что значит вылететь в грозу на По-2.

Сборы были недолгими. Евдокия Давыдовна набрала изрядное количество ракет, посадила в заднюю кабину штурмана и техника и полетела ночью, в страшный ливень, искать площадку для перебазирования. «Спорить с бурей» оказалось нелегко, было просто физически трудно удерживать легкий самолет в равновесии. И все же Евдокия Давыдовна увидела подходящее поле для посадки.

Вскоре на новый аэродром вылетели все машины полка. Подсвечивая и сигнализируя ракетами, Евдокия Давыдовна помогла им приземлиться без единой поломки.

И подобные случаи бывали не раз. Бершанская знала: хороший командир тот, кто сам первый принимает на себя испытания, кто последним покидает поле боя или аэродром при отступлении, кто показывает пример стойкости и отваги.

Командование дивизии, 4-й Воздушной армии и сам командующий генерал-полковник К. А. Вершинин с большим уважением, доверием и вниманием относились к нашему командиру. Они высоко ценили ее и за то, что в условиях войны Бершанская сумела сколотить дружный и крепкий коллектив, который постоянно был готов выполнить самое сложное боевое задание. Вот как характеризовало Евдокию Давыдовну командование дивизии: «Летный и штурманский состав полка, воспитанный тов. Бершанской, выполняет боевые задания при любых метеоусловиях, в ряде случаев при чрезвычайно тяжелой метеообстановке. Боевая работа полка получила высокую оценку наземного командования в период Моздокско-Прохладненской операции. В значительной мере продвижение противника на южный берег через реку Терек в районе Моздок и Прохладный сдерживались действиями ночной авиации. Полк является крепкой боевой единицей. Личный состав глубоко предан Родине и большевистской партии».

По достоинству оценив заслуги девушек-авиаторов, командование предложило представить наградные материалы на особо отличившихся в боях. Волнуясь, Евдокия Давыдовна подписала первые наградные листы. В ночь на 14 сентября 1942 года перед строем полка был зачитан приказ о награждении орденами и медалями командиров эскадрилий Амосовой и Никулиной; заместителя командира эскадрильи Смирновой; летчиц Макогон, Носаль, Парфеновой, Пискаревой; штурманов Рудневой, Белик, Гельман, Ароновой, Пасько, Розановой; инженера Стрелковой, авиатехников Алексеевой, Коротченко, Калинкиной, Титовой; «вооруженцев» Бузиной, Шерстневой, Хорошиловой и других. Особенно радовались девушки, услыхав, что сама Евдокия Давыдовна награждена орденом Красного Знамени.

А спустя немного времени командующий Военно-Воздушными Силами Закавказского фронта, впоследствии командующий 4-й Воздушной армией генерал К. А. Вершинин прислал Евдокии Давыдовне поздравление:

«Товарищ Бершанская!

И все твои бесстрашные орлицы, славные дочери нашей Родины, храбрые летчицы, штурманы, механики, «вооруженцы», политработники — приветствую и крепко жму руку.

1. Посылаю некоторое количество, хотя и не предусмотренных «по табелю», но практически необходимых принадлежностей туалета.

Кое-что имеется в готовом виде, а часть в виде материала, так как необходима индивидуальная пошивка. Я думаю, с последним справитесь. Распределение сделайте своим распоряжением. Получение прошу подтвердить.

2. Материал на присвоение полку звания гвардейского — на подписи. Заслуги полка у всех вызывают единодушное одобрение. Заботу обо  всех вас проявляет лично генерал армии т. Тюленев И. В.

3. Приказы по индивидуальным правительственным наградам подписаны в отношении вашего полка — без изменений...

При возможности сообщите, какие у вас есть нужды и просьбы.

Будьте здоровы!

Желаю успеха в боевых делах!

Командующий ВВС фронта

25 октября 1942 года.

К. А. Вершинин».

 

Ноябрьские праздники встретили радостно. Вечером в гости приехали наши «братцы» из соседнего полка Бочарова, а также командование дивизии во главе с генералом Поповым. У всех было прекрасное настроение: противник выдохся и прекратил на нашем фронте активные наступательные действия.

После торжественной части состоялся концерт художественной самодеятельности. И когда Валя Ступина закончила свое выступление песней «В землянке», в зале установилась волнующая тишина; в бесхитростных словах этой песни каждый узнавал свою судьбу...

Песня на фронте была нашим неизменным спутником, верным другом. Она помогала жить и сражаться. Часто перед полетами, когда плотные сумерки южной ночи спускались на землю, мы собирались у самолета и пели. Первой нередко начинала командир полка. Евдокия Давыдовна хорошо знала народные песни, а ее мягкий, приятный голос был удивительно созвучен их лирическим мелодиям.

Эти ночи и сейчас я вижу перед собой, стоит только закрыть глаза. Призывно мерцают в бездонной вышине звезды, с гор тянет холодом, издали доносится глухом шум канонады, неслышно, как в немом кино, движутся по аэродрому тени, иногда только раздается стук падающего инструмента. А песни все льются и льются... На смену одной приходит другая. И каждая рождает в душе свой отклик. Одна печалит, другая радует, третья навевает нежную грусть, вызывает сожаление о чем-то далеком, прекрасном. Сколько песен, столько и чувств. Но во всех песнях есть одно общее — к ним нельзя быть равнодушным. Как остро это чувствовалось на фронте...

В жизни, а особенно на войне постоянно происходит смена радости и печали.

Неуемной радостью отозвалась в наших сердцах весть об окружении гитлеровцев под Сталинградом. Эхо великой битвы докатилось и в предгорья Кавказа; новый год ознаменовался переходом наших войск в решительное наступление.

Стояла на редкость плохая погода. Снегопад, туманы и низкая облачность почти исключали применение авиации. Но на ходе боевых действий это сказаться уже не могло. Громя фашистов, наши части стремительно продвигались вперед. А полк готовился к очередному перебазированию.

И вдруг 7 января пришло трагическое известие о гибели Расковой. Бершанская, взяв газету, ушла в свой кабинет, чтобы никто не видел ее слез. Лицо Марины Михайловны было прелестным даже в траурной рамке. Те же глаза, та же милая, чуть застенчивая улыбка... Вспомнились сказанные ею на прощание слова: «Я уверена... вы со временем станете гвардейцами...»

Марина Михайловна не ошиблась. 8 февраля генерал Попов прочитал перед строем приказ о преобразовании нашего легкобомбардировочного ночного авиаполка в 46-й гвардейский.

Плотные черно-серые тучи нависли над размытой дождями землей, мокрый ветер, будто сорвавшись с цепи, носился по аэродрому, раздувая паруса брезентовых полотнищ, которыми покрывались моторы машин. Но даже ненастная погода не могла охладить всеобщей радости. Отныне мы — гвардейцы! Наш полк — первый в Советской Армии женский гвардейский полк!

Как счастливы были девушки! Как они шутили, смеялись, поздравляли друг друга. Исключение составляла лишь Наташа Меклин. Забившись в укромный уголок, она что-то сосредоточенно писала, бросая сердитые взгляды на тех, кто пытался ей помешать. Потом, подойдя к командиру полка, молча протянула несколько исписанных листков.

— Что это? — удивилась Евдокия Давыдовна.

— Марш. Наш гвардейский марш. Может, что-нибудь написала не так...— запинаясь, ответила Наташа.

Евдокия Давыдовна прочитала стихи сначала про себя, потом вслух:

 

На фронте встать в ряды передовые

Была для нас задача нелегка.

Боритесь, девушки, подруги боевые,

За славу женского гвардейского полка.

 

Вперед лети

С огнем в груди

Пусть знамя гвардии алеет впереди.

Врага найди,

В цель попади,

Фашистским гадам от расплаты не уйти...

 

— Хорошо, Наташа,— глядя на взволнованную девушку, улыбнулась Бершанская.— Думаю, со мной все согласятся: отныне это будет наш гвардейский марш!

...Фронтовые дни и ночи. Огненные брызги зенитных разрывов, каждая искра которых несла смерть. Разноцветные пряди трассирующих пуль, тугой, как резина, ветер, то почти ощутимой преградой встающий на пути к цели, то словно невидимый добрый дух быстрее несущий твой самолет к родному аэродрому, где его обязательно встретит мудрая и спокойная Евдокия Давыдовна, товарищ Бершанская, наш командир полка.

Она любила нас высшей любовью: сознательной, строгой и справедливой. И делала все, чтобы в наших действиях было как можно меньше ошибок. Ведь на войне, как известно, за ошибки расплачиваются кровью. Видимо, именно поэтому Бершанская не уставала учить нас строжайшей дисциплине и нерушимой организованности. Она не раз говорила, что это и есть «материальная основа успеха, железный закон победы». И однополчанки гордились исполнительностью, умением четко отрапортовать командиру, быстро, точно выполнить любой приказ. Мы даже подчеркивали это, радуясь молчаливому одобрению в глазах Евдокии Давыдовны, сдержанность и волю которой особенно ценили после каждого тяжелого испытания,

А самое главное—она закалила нас, научила, не сгибаясь, переносить любые невзгоды, сохранять присутствие духа в критические моменты, уверенно и мужественно смотреть в лицо любой опасности. Мы постоянно помнили слова нашего командира: «Победителем бывает тот, кто проявляет при выполнении задания способность преодолевать любые трудности; показывает умение, мастерство, храбрость, выдержку...» И стремились воспитать в себе эти качества.

Наша боевая подруга и полковой поэт Ира Каширина выразила чувства каждой из нас, когда в своей поэме, посвященной полку, написала о Евдокии Давыдовне идущие от сердца слова:

 

...Нет, кажется, женщины более скромной,

Чем наша майор, командир боевой,

В работе большой, напряженной, огромной,

Прекрасный товарищ, простой, волевой.

 

Мы все ее любим, и каждая тайно

Мечтает спасти ее в жарком бою.

Без шума и пафоса, будто случайно,

Отдать за нее жизнь и силу свою.

 

Нет, это не лесть! Зачем она людям,

Которых роднят боевые дела.

Об этом мы ей говорить и не будем,

Мы делом покажем, чтоб так поняла...

 

Ира Каширина сложила голову в бою. Как горевали однополчане, как горевала Евдокия Давыдовна! Сколько прибавилось у нее седых волос от печали о павших товарищах и своих воспитанницах... В трудных походах и полетах, в напряженной боевой деятельности наш командир всегда была рядом с нами.

 

...Ночные полеты, слепящие щупальца прожекторов, зенитный огонь, и ни с чем не сравнимая радость удачно выполненного боевого задания, радость победы!.. Все это вспомнилось, когда мы с Евдокией Давыдовной стояли у раскрытого окна и смотрели на мирный ночной Севастополь... Город сиял дальними и ближними огнями. Они мигали приветливо и добро. Снизу, с бульвара, раздавалось негромкое звучание гитары, незнакомый голос пел: «Тихо плещет волна, ярко светит луна...» А на сердце — легко и радостно. Со мной рядом был близкий и родной человек. Обе молчали. Евдокия Давыдовна задумчиво смотрела куда-то вдаль...

На следующее утро мы рано вышли из гостиницы и отправились бродить по зеленым бульварам и площадям. Бершанская хорошо знала город и стала моим гидом. Было радостно от сознания, что иду рядом со своим командиром. Нам повстречались матросы, которые родились и выросли в послевоенные годы. Приятно было смотреть на их юные светлые лица, на то, как южный ветерок треплет ленточки их бескозырок. На бульварах играли дети. Город утопал в зелени и цветах. Он был нарядный и величественный.

Мы вышли к морю.

Я люблю море. Когда вижу необозримую дымчатую даль, когда открывается взору спокойно колышущаяся масса воды, на душу нисходит тишина, которая словно очищает и умиротворяет. Не могу оторвать глаз от белых чаек, парящих над водной гладью, от седых горных вершин, от нежно переливающегося под солнечными лучами морского простора.

— Ну, как тебе понравился город? — спросила Евдокия Давыдовна. Я только улыбнулась и развела руками.

Севастополь! Такой светлый, такой мирный, такой величественный! И лазурное небо, и каштаны в цвету. Улицы широченные, вокруг новые дома из стекла и бетона. Они кажутся воздушными, невесомыми. Город русской гордости и славы! Как он вырос, преобразился!

Двадцать лет прошло после боев...

Двадцать лет! И вдруг почудилось, что прозрачную тишину с треском раскололи орудийные залпы и громовые разрывы снарядов, море вспенилось от сброшенных бомб, а безоблачную синь неба пробуравили пикирующие самолеты...

— Помните?—хотела я спросить Евдокию Давыдовну, но она заговорила сама.

— Ты помнишь, как мы здесь воевали?

Да, я помню... Севастопольское военное небо! Днем оно было страшным для гитлеровцев из-за советских штурмовиков, истребителей, дневных бомбардировщиков, А ночью им не давали покоя наши По-2. Начиная с форсирования Керченского пролива и кончая разгромом фашистских войск на мысе Херсонес, наш полк жил одной мыслью—скорее освободить крымскую землю! Здесь, в боях за Севастополь, с особой силой проявился у гвардии майора Бершанской незаурядный талант летчика и командира. В совершенстве владея техникой пилотирования и мастерством бомбовых ударов, она первая предложила увеличить бомбовую нагрузку до 400 килограммов на каждый вылет за счет уменьшения количества горючего. По ее инициативе экипажи Нади Поповой, Дины Никулиной и мой провели этот успешный эксперимент. В дальнейшем так стали поступать и другие летчицы.

 

Немцы стянули на севастопольскую землю много боевой техники, в том числе зенитную артиллерию. Они успели окопаться и залезть в бетонные укрытия. Выковыривать их оттуда было трудно. Прижатые к морю, фашисты цеплялись за каждый метр крымской земли, особенно в Севастополе и на мысе Херсонес. Гитлеровцы пытались укрепить линию обороны так, чтобы сделать ее неприступной и с суши, и с моря. Но им крепко мешали яростные атаки наших наземных частей и мощные удары с воздуха.

Командир полка старалась найти новые методы боевого взаимодействия, маневрирования, выхода из-под зенитного огня и прожекторов. В короткие майские ночи сорок четвертого года еще засветло мы были в самолетах и кончали работу утром, успев сделать по четыре-пять боевых вылетов. Бершанская не только учила своих подчиненных искусству бить врага эффективно, но и сама проявляла исключительное мужество, отвагу.

Наш полк временно передали 2-й гвардейской ночной бомбардировочной Краснознаменной авиадивизии. Событие это совпало с его награждением орденом Красного Знамени за успешные действия при освобождении Феодосии.

— Ну что ж, посмотрим, каковы мои новые орденоносные подчиненные,— сказал командир дивизии генерал-майор Кузнецов, прибывший принимать новый, да к тому же еще женский полк.

Бершанская и все мы, честно говоря, не очень обрадовались новому «хозяину». Думали, и здесь повторится старая история; недоверие, ирония, снисходительные улыбки, любопытство. В прежней дивизии, когда мы вошли в ее состав, за девушками утвердилось нелестное название — «несерьезная авиация». Чтобы доказать полную несостоятельность такого определения, потребовалось немало времени.

Во 2-й дивизии, вопреки опасениям, часть майора Бершанской встретили как равную. Гвардейцы 2-й имели однотипную с нами материальную часть и по собственному опыту знали, что за машина У-2 и каково летать на ней под зенитным огнем, в лучах прожекторов.

Генерал Кузнецов привез боевой приказ: «Произвести массированный бомбовый удар по аэродрому противника на мысе Херсонес. Первый вылет с интервалами между экипажами через одну минуту».

Целый день шла подготовка к выполнению важного боевого задания. И целый день Бершанская, конечно, была на ногах. А ночью — вылетать. Но прежде всего надо было произвести расчеты—сколько взять бензина, чтобы его хватило на весь полет. Это имело огромное значение при повышенной почти в два раза бомбовой загрузке самолетов. Ведь бомбы брались за счет бензина, Кроме того, требовалось точно рассчитать количество бомб на целую ночь, дать хотя бы минимальный отдых летному и техническому составу перед предстоящей работой, обеспечить людей всем необходимым для полетов.

Затем был проведен короткий митинг, Бершанская призвала нанести гитлеровцам чувствительный удар и помочь наземным войскам скорее изгнать врага с крымской земли.

 

Не успели сгуститься сумерки, как гвардии майор Бершанская первая вылетела на задание. За ней поочередно, с минутным интервалом, последовали другие экипажи полка. Как всегда, в полете сразу установилось полное взаимопонимание между Бершанской и штурманом полка Ларисой Розановой. Лариса внимательно следила за четкими координированными движениями Евдокии Давыдовны. На фоне темнеющего неба ясно различались самолеты, летевшие за ведущим. Синева неба постепенно сгущалась, и, когда мы подошли со стороны моря к мысу Херсонес, уже наступила черная южная ночь.

Все было рассчитано до секунд. Экипаж Бершанской вылетел первым не только в полку, но и в ночной бомбардировочной дивизии. Поэтому задержка во времени могла создать ненужную сутолоку над целью, так как после нас вылетели уже и другие полки.

Машину Бершанской «схватили» сразу шесть прожекторов. Вокруг самолета рвались зенитные снаряды, осколки их барабанили по плоскостям и фюзеляжу. Бершанская мастерски маневрировала, приближаясь к намеченной цели. Вот показался вражеский аэродром. Штурман сбросила САБы, скользнула взглядом по приборам. Пора.

Склонившись над прицелом, Розанова выбрала внизу на стоянке большой транспортный самолет и подала команду летчице заходить на боевой курс. Летчица сманеврировала, обеспечивая точность бомбометания. Штурман действовала безошибочно: немецкий самолет загорелся, не успев взлететь с аэродрома. А Бершанская, уклоняясь от разрывов, уже умело применяла приемы противозенитного маневра, чтобы сбить гитлеровцев с точного прицела.

 

Впоследствии Евдокия Давыдовна побывала на мысе Херсонес, чтобы посмотреть результаты бомбовых ударов полка. Мы с большим волнением ожидали ее возвращения. Бершанская рассказала, как попыталась было отыскать уничтоженный ею самолет. Но на летном поле оказалось так много сбитых при взлете и поврежденных вражеских машин, что определить там «свою работу» не было никакой возможности.

Разгром был полный. Обезумевшие гитлеровцы потеряли всякую ориентировку. Один их самолет пролетел на бреющем над нашим стартом в Чеботарка, заметался из стороны в сторону и произвел посадку на соседнем аэродроме мужского полка нашей дивизии. Шофер на грузовой машине с бомбами встал на взлетной полосе впереди самолета и преградил путь гитлеровцу. Получилось, что немецкий летчик сам прилетел в советский плен.

А через несколько часов крымская земля была полностью очищена от фашистов. Но победа далась нелегко. Здесь, в боях за Севастополь и мыс Херсонес, полеты были особенно трудными и напряженными. О нагрузке, которую вынесли наши девушки, можно судить хотя бы по тому, что за этот короткий период мы совершили 1147 боевых вылетов, что составляло в среднем по 150 вылетов в ночь.

Хочется подчеркнуть, что как раз в это время авиация фронта стала применять новую тактику—одновременные полеты нескольких групп машин на разной высоте, в несколько ярусов. Это позволяло наносить по противнику более концентрированные и мощные удары, но зато потребовало от летчиков и штурманов исключительной внимательности и точного расчета. Чтобы предупредить столкновения в воздухе, мы летали с бортовыми огнями, так сказать, нарушая маскировку, и выключали их лишь при подходе к цели. Но, несмотря на повышенную сложность работы и исключительную насыщенность вражеской обороны средствами зенитной защиты, в боях за освобождение Севастополя полк потерь не имел.

 

Теплым августовским днем сорок четвертого года мы провожали гвардии майора Бершанскую в Москву на Четвертый антифашистский митинг советских женщин. Евдокия Давыдовна уезжала не очень охотно: ей так не хотелось даже на время покидать свою большую и дружную фронтовую семью.

В зале имени Чайковского, где проходил митинг, Евдокию Давыдовну обступили многочисленные корреспонденты. Их интересовала каждая деталь жизни и боевой деятельности прославленной женской гвардейской авиачасти. Потом несколько минут переполненный зал стоя приветствовал нашего командира. Майор Бершанская говорила о характере войны, в которой участвовал советский народ, об освободительной миссии Красной Армии, в рядах которой доблестно сражался женский полк под ее командованием. Она рассказывала о боевых буднях полка, о мужестве и отваге простых советских девушек, которые отдают все силы и умение для разгрома врага.

Несколько дней своего пребывания в Москве Евдокия Давыдовна использовала для выступлений перед многочисленными аудиториями, и думаю, что люди, слушавшие ее, надолго запомнили эти встречи.

 

...Вместе с нашими наземными частями полк участвовал в освобождении Белоруссии и Польши. День Победы гвардии подполковник Бершанская и ее питомцы встретили в фашистской Германии. Как давно и, кажется, совсем недавно это было...

Ликующие, взволнованные девушки угомонились только к утру. Евдокия Давыдовна накинула на плечи шинель и вышла из штаба. После недавней суматохи, шума и криков тишина казалась такой густой и плотной, что ее хотелось потрогать руками.

Невдалеке, за поломанной оградой дремал окутанный сивоватым туманом сад. Справа от него поблескивало мокрым асфальтом шоссе, а у самой обочины, беспомощно задрав вверх оглобли, валялась перевернутая телега.

Небо уже поблекло, все явственнее на нем проступала лимонная полоска зари. Начинался рассвет. Рассвет первого дня мира. Он надвигался с востока, оттуда, где раскинулись дорогие просторы нашей Родины.

Евдокия Давыдовна долго смотрела, как все ярче и ярче разгоралась заря. Брызнул расплавленным золотом диск солнца, его лучи прошили насквозь сизоватый туман, и сейчас же заиграли бриллиантами брызги на росистой майской траве.

Евдокия Давыдовна вдохнула полной грудью свежий утренний воздух, уже не пахнувший гарью войны. Как это прекрасно — мир, тишина! Завоеванный тобой и твоими товарищами мир!

Итак, кончилась боевая страда, наступили мирные будни. Позади долгий путь от Донбасса и предгорий Кавказа до поверженной Германии. Впереди новая, завоеванная ценой великих жертв и лишений мирная жизнь.

— Наш полк выполнил поставленную перед ним задачу,— говорила Евдокия Давыдовна на последнем партийном собрании в октябре 1945 года.—Он доказал, что советская женщина в грозное для Родины время может мужественно, стойко и самоотверженно, с оружием в руках защищать свое любимое Отечество! Вступая в новый этап жизни, каждая из нас горит желанием учиться и работать на благо и процветание Отчизны...

Через месяц после партийного собрания многие были демобилизованы. Первое время Евдокии Давыдовне было трудно смириться с мыслью, что нет больше девушек — летчиков, штурманов, техников, нет спаянного воинской дисциплиной коллектива, а есть более двухсот непохожих друг на друга жизней, которые теперь вряд ли когда-нибудь сольются в одну.

Что же, в сущности так оно и должно быть. Ведь девушки пошли воевать для того, чтобы на земле восторжествовал мир и каждый человек вернулся к созидательному труду.

 

...Сегодня Евдокия Давыдовна Бершанская — мать троих детей. Она счастлива в семейной жизни, ведет большую партийную и общественную работу. Евдокия Давыдовна член Советского комитета ветеранов войны, заместитель председателя авиационной группы при секции бывших фронтовиков Комитета ветеранов, член пленума районного комитета ДОСААФ, Ее волнующие рассказы о грозных годах войны часто слышат не только москвичи, но жители многих городов и сел нашей страны.

И теперь, тридцать лет спустя, не ржавеет дружба ветеранов полка. Бывшие гвардейцы едут к любимому командиру и так же, как на фронте, поверяют ей свои радости и тревоги. Каждая из нас знает, что именно у Евдокии Давыдовны она всегда получит дружескую поддержку и нужный совет.

 

...На одном из пионерских сборов, в торжественную минуту выноса Красного знамени, я взглянула на посуровевшее, взволнованное лицо Бершанской. Она вытянулась по стойке «смирно» вместе с ребятами, услышав бой барабана. И я вспомнила тот праздничный день, когда нашему полку вручали алое гвардейское Знамя.

Строй замер, не отрывая взглядов от бархатного полотнища—символа высшей воинской доблести. В нем были наша жизнь, слава, честь, гордость. Прежде чем на этом полотнище выткали золотом наименование женского полка, он прошел через длинную вереницу напряженных боевых ночей, через ожесточенные обстрелы, через горечь потерь. У девушек перехватило дыхание и в горле застрял комок, когда наш командир припала на колено и коснулась губами алого стяга. Минуту длилась торжественная тишина. Потом взволнованно зазвучали слова гвардейской клятвы:

— Принимая гвардейское Знамя, дадим клятву советскому народу, Коммунистической партии, что высокое звание гвардейцев оправдаем с честью в жестоких боях с врагом. Мы, женщины-воины, гордо пронесем гвардейское Знамя через фронты Отечественной войны до окончательного разгрома врага. Будем преданно служить Родине, защищать ее мужественно и умело, не щадя своих сил, крови и самой жизни.

— Клянемся! — ответили командиру сотни голосов.

— ...Будем свято хранить и множить славные боевые традиции русской гвардии, советской гвардии...

— Клянемся!

...Мы не пожалеем жизни, чтобы отомстить фашистским извергам за разрушение наших городов и сел, за истребление советских людей...

— Клянемся!

— ...Клянемся своим гвардейским именем, своей гвардейской честью, что, пока видят наши глаза, пока бьются наши сердца, пока действуют наши руки, мы будем беспощадно истреблять фашистских разбойников. Мы не успокоимся до тех пор, пока не лишим врага его последнего дыхания.

— Клянемся!

— ...Проклятие и смерть фашистским оккупантам! Слушай нас, родная земля! С гвардейским Знаменем, под водительством Коммунистической партии пойдем к победе до полного изгнания врага из пределов нашей любимой Родины!

— Клянемся!

 

Мы не только навсегда запомнили эту клятву. Мы свято выполнили ее. И счастливы этим.