"Наша третья эскадрилья" (О. Голубева)
Самая долгая ночь (О. Голубева)
"Условия для полетов с подскока были сложнее, чем с основного. Близость от линии боевого соприкосновения не позволяла пользоваться при посадке подсветкой ракет или посадочным прожектором. Ночной старт состоял из трех фонарей, прикрытых створками. Они еле светились только со стороны посадки. Длина рабочей площадки составляла сто пятьдесят — двести, а ширина пятнадцать — двадцать метров. Не то что посадить самолет, но и разыскать такой старт трудно. Штурману было не легче, чем летчику. Ни на миг ослабить внимания нельзя: ни при взлете, ни при посадке, ни при подходе... В случае необходимости штурману приходилось подсказывать пилоту о сохранении направления при взлете и при посадке. Хорошо, если погода тебе помогает. Но все последние ночи летали на нервах. Облака прямо увязали в лесной чащобе над головой. Казалось, до них рукой [189] подать — так низко. В воздухе черт-те что — не туман и не дождь. Временами сыплет снег.
— Погода сегодня неблагоприятная на всю ночь, — что называется утешила нас командир полка. — Но вопрос «лететь — не лететь» дискутировать не будем. Большая авиация действовать не может. Надежда на нас...
Мы звали, что на наревском плацдарме положение тяжелое. Гитлеровцы, меняя направление ударов, пытались прорваться к реке. Говорили, что артиллеристам приходится отражать до шестнадцати атак в день. Район Макува, куда в основном нам нужно было направить бомбовый удар, располагался между двумя нашими плацдармами. Там было сосредоточено много танков противника, артиллерии и пехоты. Силы были не равны. Фашисты держали под прицелом наши переправы на Нареве, препятствуя сосредоточению на плацдарме сил, способных сокрушить фашистские укрепления.
— Товарищи! — сказала летчица Женя Попова, — Чтобы со мной ни случилось, я буду счастлива, если мне удастся внести свою долю в победу...
Она говорила спокойно и просто, с убежденностью много передумавшего человека, и ее выступление произвело на меня глубокое впечатление. Женя только что вернулась из госпиталя, отказавшись от путевки в санаторий на долечивание после ранения. Я понимала, как это тяжело сесть в самолет после катастрофы. Сколько же силы надо, чтобы преодолеть себя! Незадолго до этого ее подбили за линией фронта. Трое суток брели они с Полиной Ульяновой по лесу, утопая в снегу, в грязи, «купаясь» в ледяной воде, когда приходилось прятаться от фашистских патрульных. Превозмогая боль от ранения, теряя сознание от голода, они упрямо шли на восток. И только одна мысль, одно желание владело ими: дойти до своих, встать в боевой строй.
А штурман Лена Никитина сказала короче всех:
— Раз надо — выдержим! " О. Голубева
Зима 1945 года. Польша
Через день нам снова дали такое же задание. Только на этот раз летали ночью. Не вернулась Попова со штурманом Даниловой.
Рассказ Жени Поповой:
«Летим над лесом. Высота 100 метров. Штурман молчит. Значит, все пока хорошо, идем точно по курсу. Но вдруг... Что это? Весь козырек кабины забрызгало маслом, даже мне на очки попало. Не успела я слова сказать штурману, как обороты мотора упали до минимума. Через мгновение он совсем заглох. Едва успела выключить зажигание, как самолет коснулся крылом макушек деревьев. Треск... И - тишина. Очнулась. Лежу, зарывшись лицом в снег. Слышу, Нина потихоньку меня окликает.
Она, повиснув на ремнях, осталась невредимой. Мне же стойкой крыла 'придавило руку, да и головой ударилась здорово, хотя снег несколько смягчил удар. Сначала показалось, что левой руки у меня нет: шевелю, ничего не чувствую. Ни она помогает выбраться из-под обломков, но адская боль мешает. Тянет за руку -рычу, за ногу- мочи нет как больно. С трудом вытянула меня. Куда идти? Противник где-то близко. Выбрались на дорогу. Снегу не меньше, чем в лесу. Шли, утопая по пояс. В синеве рассвета видны перевернутые машины, конные повозки.
По пути встречались заброшенные опустошенные фермы. Мы настолько проголодались, что силы стали терять. Но ведь должны же где-то быть наши? Только к вечеру мы
подошли к какому-то населенному пункту. Судя по постройкам, богатое имение. У водопроводной колонки стоит молодой человек во фраке и белоснежной рубашке.
Воду набирает. Вот, думаю, наглый фриц! Рядом бои, а он вырядился, словно на бал.
_ Эй- кричит Нина. - Кто такой?
И еще что-то по-немецки ему говорит. А он улыбается во весь рот и молчит. Нинка пистолет на него.
-А вы откуда? - лениво, по-русски опрашивает «денди». От радости у меня слезы на глазах.
- С неба свалились, не видишь?
Оказалось, машины одной нашей автороты застряли тут неподалеку в снегу. Хозяин имения сбежал, оставив свои наряды. Вот шофер ради шутки и принарядился».
Рассказ Нины Даниловой:
«У Жени с рукой стало совсем плохо. Раздулась, стала фиолетовой от запястья. Мы немного вздремнули у шоферов. Еды у них небогато, но поделились чем могли.
Парни достали лошадь и повозку, Рано утром мы двинулись в путь. К вечеру приехали в небольшой городок. Коня пришлось оставить: вы бился из сил бедняга.
Машин видимо-невидимо. Но все они спешат на запад. Ни одна - в сторону расположения нашего полка. Присели у дороги. Женя привалилась спиной к дереву. Ей совсем плохо.
Подходит старший лейтенант и говорит:
- Мой генерал интересуется: кто вы?
Оказалось, это то самое танковое соединение, для которого мы боеприпасы возили. Танкисты правели, своего врача, который Жене первую помощь оказал. А меня «старшой»
повел умываться. Гляжу - огромный таз стоит, а в нем рыба. У меня даже слюна потекла от голода. Тяну руку...
- Ты что, она же сырая.
На севере и сырую едят. Ничего.
-Умывайся. Там стол уже накрыт.
Накормили нас танкисты, Обогрели. Потом меня на легковой машине в полк увезли, а Женю - в госпиталь».«Мне. И теперь часто снятся те ночи, - написала в одном из писем ко мне Женя Попова, которая живет сейчас в Барнауле. - Выберешься из кабины, спустишься на землю с плоскости, и, кажется, сил ,нет ступить хотя бы один шаг - унты как пудовые . Помнишь, иногда мы делали по 12 вылетов...»
(Голубева О."Звезды")
