29 сентября 1942 года. В ту ночь со штурманом Полиной Гельман было сделано 5 боевых вылетов в район села Курган, у станицы Терской. Мы бомбили по скоплению живой силы и техники противника. В последнем боевом полете, после сбрасывания бомб, образовался сильный пожар с черным дымом. Зенит­ки противника начали сильный обстрел, нас схвати­ли прожекторы. Мы ушли без повреждений, но когда пересекли линию фронта, то обнаружили, что одна бомба ФАБ-50 не сброшена. Что делать? Пошли, на­зад к цели. Обстрел в районе цели продолжался. Мы снова прицелились, Полина Гельман очень энергич­но дергала за рычаг сбрасывателя бомб, но бомба не отрывалась. Расчетное время полета заканчивалось, и мы решили возвращаться на свой аэродром с бомбой. С бомбами мы садились и раньше, но с теми, кото­рые не пытались сбрасывать, а бомба, которая не ото­рвалась от бомбодержателя, - это другое дело. Мы решили садиться подальше от посадочных фонарей, чтобы в случае, если эта бомба оторвется при посад­ке, погибли только мы, а не все, кто будет на старте. Но оказалось, что оружейники у этой бомбы не сня­ли предохранители, из-за чего мы не смогли ее сбро­сить над целью и остались живы при посадке на аэро­дроме...

12 февраля 1943 года. Это был второй вылет в ту ночь. Когда мы шли на полет, то Полина Гельман сказала: «Ой, я забыла НЗ» (неприкосновенный запас на случай вынужденной посадки). Я ответила: «Лад­но, не станем возвращаться, так как на «вынужден­ную» садиться не будем». Первый вылет прошел нор­мально, даже не было сильного огня над целью. Во время второго вылета луна скрылась за облаками, и вокруг была черная тьма. Возвращаясь со второго бо­евого вылета на свой аэродром, мы держали расчет­ный курс по компасу и летели на приводной прожек­тор. Я спросила у Полины: «Как должен работать наш приводной прожектор?» Она ответила невпопад, а за­тем сказала, чтобы я изменила курс на 20 градусов. Я повернула самолет, но нашего прожектора не было видно. Вскоре вдалеке начал качаться луч какого-то прожектора. Полина сказала: «Наверно, Я забыла, это и есть наш прожектор. Все хорошо». Мы полетели на него. Но затем этот прожектор выключился, а расчет­ное время давно уже истекло... Я решила садиться вне аэродрома. Попросила Полину подсветить мне землю ракетой. Штурман никак не могла этого сделать, так как ракеты отсырели. Я ушла на второй круг, и опять Полина не смогла подсветить мне землю. Я стала са­диться без подсветки земли. Самолет посадила на боль­шое пахотное поле. У-2 плавно покатился. На поле оказались части комбайна - хедер с острыми зубья­ми, и самолет налетел на него. Одно колесо вышло из строя, и наш У-2 плавно встал на нос. При этом по­ломался винт. Мы не знали, где приземлились, пошли выяснять - не у немцев ли мы? Оказалось, что сели недалеко от города Кропоткин, на нашей территории. Через несколько дней удалось наладить связь с полком. Приехал, а машина из ПАРМа, привезла новый винт и колесо. Мы вылетели в свой полк.

Редко посадки ночью вне аэродрома кончались бла­гополучно. Мы остались живы."

Р. Аронова:

"Итак, наша эскадрилья работала с «подскока». До полуночи успели сделать по пять боевых вылетов. Рассчитывали до утра сделать еще столько же. Однако...

— Полина, ты видишь землю? — опросила я штурмана.

— Нет... Почти нет.

— И я тоже.

А высота — всего триста метров. Густая дымка начала уплотняться, превращаться в настоящий туман. Майор Амосова прекратила полеты.

— Аронова, лети домой, спроси Бершанскую, может ли она принять нас сейчас: не очень-то приятно сидеть в поле до позднего утра. Да побыстрей возвращайся. Буду ждать.

До «дома» было километров двадцать.

— Смотри, здесь погода лучше,— оказала я штурману, когда мы пролетели минут пять.

— Ага,— односложно ответила та сонным голосом. Но каково же было наше удивление, когда, подлетая к аэродрому, мы увидели резкую грань белого, как снег, тумана! Будто кто-то взял и бросил на городок и на аэродром огромный тюк ваты, из которой торчал лишь тонкий шпиль «кирхи».

— Вот тебе и на!..— пробормотала я. — Аэродром-то тю-тю, закрыт!

— Летим быстрей обратно, а то и там закроет,— предложила Полина.

К великому огорчению, мы скоро убедились, что так оно и есть: пока мы летали туда-сюда, «подскок» тоже закрыло.

— Где же теперь садиться? — чуть ли не в один голос воскликнули мы.

Легко представить, в каком трудном положении оказались мы из-за каприза погоды. Обе точки, на которых могли бы благополучно сесть, закрыло туманом. Он был пока что местного характера, пятнами, но с минуты на минуту превратится в сплошной и тогда...

— Пойдем опять домой и попытаемся все-таки как-нибудь сесть. Ведь там есть посадочный прожектор,— решила я.

На аэродроме нас услышали и дали луч. На поверхности тумана появилось еле заметное светлое пятно.

— Ну, как говорится, господи благослови. Ныряем!

Самолет погрузился в молочно-белую массу. Такого плотного тумана мне никогда еще не приходилось встречать. Свет от прожектора не только не помогал, а, казалось, еще больше осложнял положение. Туман сделался белее, но видимости — никакой! Даже крыльев не видно: залепило все. В мучительном ожидании тянутся секунды... Земля, земля, куда же ты пропала? Будто и нет земного притяжения!.. Летим — не дышим. Вот под левым крылом промелькнуло пятно прожектора. Именно здесь, при правильном расчете, самолет должен коснуться колесами земли.

Но разве можно в тумане точно рассчитать заход? Идем с промазом. Сколько под нами высоты — метр, полтора, два? Тайна, покрытая туманом. Какими долгими бывают иногда секунды!

Ух, наконец-то достали землю! Как приятно чувствовать под собой почву! Но в следующее же мгновение мы увидели, что впереди из тумана на нас быстро надвигается что-то огромное, темное. Роща! Сердце екнуло от предчувствия неминуемой аварии: у самолета скорость еще большая, и едва ли удастся погасить ее за оставшиеся считанные метры. В отчаянии даю резко, до отказа, левую ногу, выключаю зажигание и жду, даже глаза закрыла, вся сжалась: сейчас мы завалимся на крыло или стукнемся о дерево...

Самолет, очертив крутой полукруг, остановился около раскидистого дерева, кончики веток которого коснулись крыла, как бы приветствуя наше возвращение из столь опасного полета. Из-под винта мотнулась в сторону какая-то тень.

Мы с Полиной выпрыгнули из кабин и в приступе распиравшей грудь радости стали отплясывать какой-то дикий танец. Возможно, мы были бы немного сдержаннее, если бы знали, что в эту минуту на нас с изумлением смотрит старый охранник из БАО, стороживший в ту ночь самолеты. Это он еле успел отскочить от вращающегося винта и теперь стоял поодаль, изумленно глядя на двух очумевших девчонок.

Наконец мы его заметили, подбежали, схватили за руки и закружились с ним вместе.

— Ой, девочки, пустите меня!— взмолился старичок. Заливаясь смехом, мы отпустили его, усадили на землю и в изнеможении плюхнулись рядом.

— Зачем так шибко бегать? Зачем так близко летать? — еле отдышавшись, произнес охранник.

Мы опять разразились смехом. Ну как растолковать ему, что мы сейчас избежали огромной, может быть, смертельной опасности? Как объяснить, что такое посадка в тумане? И какие подобрать слова, чтобы рассказать, как напрягается каждый нерв, когда самолет мчится навстречу своей гибели, а летчик почти бессилен предотвратить катастрофу?

— Полина, разъясни ему, зачем мы «близко летали», а я пойду доложу командиру полка, что у нас все в порядке. Она, наверное, волнуется сейчас. Я рассказала Бершанской, почему и как мы садились. Не умолчала и про то, как напугали охранника, : — А я тоже испугалась, когда вы пронеслись над прожектором и направились прямо на рощу,— призналась она. — Думала, что наломаете дров. Ну, теперь ты знаешь, что такое посадка в тумане? В другой раз будешь садиться точнее! — пошутила майор.

— Я бы хотела, чтобы «другого раза» у меня не было".

«НАС НАЗЫВАЛИ «НОЧНЫМИ ВЕДЬМАМИ»

Майский день 1946 года. Выходя из станции метро «Пушкинская», молодая женщина в летной офицерской форме заметила у газетной витрины читающую группу военных. «Важное сообщение»,- подумала она. Приблизившись, увидела на страницах «Правды» длинный список фамилий под Указом Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Присмотрелась и обнаружила имена знакомых летчиц. И первая - Аронова Раиса Ермолаевна. «Быстрее дозвониться, поздравить». Сорвалась было с места, а глаза пробежали до среза листа: «Гвардии старший лейтенант...» Взгляд поднялся наверх следующей страницы... «Гельман Полина Владимировна». Замерла на мгновение. - Вот так я пережила одну из счастливых минут своей жизни, - вспоминает Полина Владимировна Гельман. - Высокое звание присвоено за участие в освобождении Крыма и Севастополя. Оказавшись в командировке в Москве, я позвонил знаменитой летчице. В прошлом году ей исполнилось 85. Возраст берет свое. Годы не располагают к длительному разговору. И все же Полина Владимировна поведала об основных вехах биографии, своего боевого пути. Рассказывает Полина Владимировна Гельман: - Воскресенье 22 июня 1941 года выдалось солнечным и безоблачным. В понедельник у нас, третьекурсников истфака МГУ им. Ломоносова, предстоял последний экзамен. Но в полдень прозвучало - «война». Через пару часов в университете на Моховой и студенты, и маститые профессора записывались в народное ополчение. Наутро мы двинулись в военкоматы, но девушкам там отвечали: «Война - не женское дело. Учитесь». В начале октября 1941 года студенты московских вузов рыли противотанковые рвы на подступах к Москве по Белорусской дороге. Кто-то принес новость: в ЦК комсомола набирают девушек в авиационные части. С Белорусского вокзала побежала в МГУ за направлением, но опоздала. Дежурная Ирина Ракобольская закончила свою вахту, а мне посоветовала идти в ЦК без направления. А потом мы всю войну служили в одном полку, где она была начальником штаба. 16 октября 1941 года, когда немецкие войска вплотную подошли к столице, нас срочно погрузили в один эшелон с командованием военно-воздушных сил. Женской авиачасти выделили несколько теплушек. Моих подруг по университету из мехмата и физфака зачислили в штурманскую группу. Студенток гуманитарных факультетов планировали направить в службы по обеспечению полетов. Эшелон двигался в город Энгельс в школу военных летчиков. Все время в пути меня заботило одно: как попасть в группу штурманов. Решила обратиться к командиру нашей авиагруппы Герою Советского Союза майору М.М.Расковой. - Знаю, Гельман, что ты историк, - отвечала Раскова, - математику и физику не учила. А штурману без этого не обойтись. Пока будешь укладчиком парашютов. - Вот когда подрастешь... - Раскова улыбнулась. А врачам летной школы и в голову не пришло измерять мой рост, меня признали годной к летной работе и зачислили в штурманскую группу. В течение нескольких месяцев нам пришлось освоить программу трехгодичных летных школ того времени. И после 12-13 часов аудиторных занятий курсанты шли еще на самоподготовку. А мы, штурманы, по утрам поднимались за час до общего подъема, позаниматься «морзянкой», «постукать» на телеграфном ключе. Практический опыт и навыки предстояло набирать в ходе боевых действий с весны 1942 года в действующей армии. «РУС-ФАНЕР» На фронте в течение трех лет я служила штурманом в женском бомбардировочном авиаполку, к концу войны - в легендарном дважды орденоносном 46-м Гвардейском Таманском. За это время довелось совершить сотни боевых вылетов. На боевые задания мы летали ночью на небольшом тихоходном самолете У-2. Его каркас состоял из деревянных планок, обшитых фанерой и перкалью, пропитанной эмалитом - веществом, которое придавало ткани прочность, но, к сожалению, легко воспламенялось. Плексигласовые козырьки открытых кабин не защищали экипаж от пуль и снарядов, не прикрывали от непогоды. Немцы так и называли этот самолет - «рус-фанер». Когда мы увидели эту «боевую технику», нас охватило чувство разочарования. В Энгельской школе военных летчиков мы изучали современные по тому времени самолеты и навигационное оборудование. А на летном поле перед нами стояли так знакомые еще с аэроклубовских времен учебные У-2 с той же примитивной аппаратурой. Зато под фюзеляжем появились бомбодержатели, а в кабинах бомбосбрасыватели. Да еще за кабиной штурмана был прилажен пулемет «шкас». Но разочарование быстро улетучилось. Ведь мы рвались в бой с фашистами и готовы были лететь на чем угодно. Недаром вскоре немцы прозвали нас «ночными ведьмами». Противник признавал, что наш скромный небесный тихоход способен наносить ему ощутимый урон. Из воспоминаний Раисы Ароновой: ...«Ночные ведьмы» - это прозвище мы получили от немцев на Северном Кавказе. И, надо думать, - не зря. Чтобы удостоиться такой чести (говорю без кавычек, потому что считаю за честь услышать от врага такие слова), каждая летчица сделала к тому времени более двухсот боевых вылетов, а полк записал на свой «лицевой счет» уничтоженные склады боеприпасов и горючего, разрушенные переправы, разбитые эшелоны, автомашины, зенитные прожекторы. Но основная заслуга наших тихоходов, пожалуй, и не в этом. Мы всеми ночами висели над головой противника, держали его в напряжении и страхе... И только галантные французские летчики из полка «Нормандия-Неман» называли нас «ночные колдуньи». В ПОРОХОВОЙ БОЧКЕ В последние дни мая 1942 г. мы прибыли в действующую армию. 218-я авиадивизия, в состав которой был зачислен наш полк, понесла урон в предыдущих боях. Ее командир полковник Д.Д.Попов и комиссар полковник А.С.Горбунов с нетерпением ожидали пополнение. Но, узнав, что к ним летит полк на У-2, да еще женский, они совсем приуныли. Вводить нас в бой для страховки решили постепенно: сначала экипаж командира полка, затем командиров эскадрилий, звеньев и, наконец, всех остальных. Через год полковник Д.Д.Попов, вручая нам в числе первых в авиации гвардейское знамя, рассказал: «Мы старались для начала подобрать вам наименее укрепленные цели, боялись как бы вы не расплакались при первых неудачах». Но на войне и в небе тесно. В первую же ночь мы потеряли экипаж командира эскадрильи Любы Ольховской и штурмана Веры Тарасовой. А ранним утром вооруженцы, подвешивая бомбы к нашим самолетам, начертили на них мелом: «За Любу!», «За Веру!» С тех пор до самого Дня Победы мы писали на бомбах имена погибавших боевых подруг. А война - это тяжкий изнурительный труд. В авиации боевые вылеты и официально назывались боевой работой. Выходили рабочие экипажи на старт ночью, когда только темнота позволяла нам укрыться от огня противника. Любой боевой вылет на войне - это поединок со смертью. А вылет на По-2 с точки зрения технических средств был неравным поединком и требовал огромных физических сил и нервной энергии. Загруженный горючим и бомбами (мелкие осветительные и зажигательные бомбы мы брали в кабины и бросали вручную), По-2 превращался в буквальном смысле в «пороховую бочку». Любой осколок или пуля часто грозили не только пробоиной, но и взрывом. Маломощный мотор в 100 лошадиных сил не позволял при полной бомбовой нагрузке развивать скорость выше 100 км в час. На такой тихоходной «пороховой бочке» приходилось делать по пять, десять, а в длинные осенние и зимние ночи и больше вылетов за линию фронта. СДРУЖИЛО НЕБО Фронтовая дружба на всю жизнь сроднила наш многонациональный коллектив. И до сих пор согревает и поддерживает тех из нас, кто пережил войну и уцелел в вихре последующих жизненных бурь. Каждая из моих боевых подруг достойна самых добрых слов на празднике 60-летия Победы. Они прибыли добровольцами на фронт и в течение трех лет выполняли напряженную, смертельно опасную боевую работу. Я пришла в полк вместе со своей самой близкой подругой - белорусской девушкой Галей Докутович. Наша дружба началась в 1933 году и длилась до того момента (31 июля 1943 года), когда Галя сгорела над целью вместе с самолетом. Ей не было еще 23-х. Экипажи наши состояли из пилота, штурмана и наземного технического состава. Первым моим командиром экипажа была веселая украинка Дуся Носаль, одна из лучших пилотов в полку. Жизнерадостность и лихость сочетались у Дуси с высоким чувством ответственности. Вскоре ее назначили заместителем командира эскадрильи. 23 апреля 1943 года гвардии младший лейтенант Евдокия Носаль была убита над Новороссийском очередью с вражеского истребителя. Звание Героя Советского Союза ей было присвоено посмертно. Она первая из женщин-летчиц была удостоена этого звания в годы Великой Отечественной войны. Затем я летала с замечательной летчицей татаркой Магубой Сыртлановой. Волевая женщина, она скоро стала одной из лучших летчиц в полку. Поражали ее выдержка и самообладание в полете и на земле. В числе самых отважных и умелых была удостоена звания Героя Советского Союза. Заканчивала я войну в экипаже русской летчицы Раисы Ермолаевны Ароновой. О ней без особого трепета не могу говорить. Ведь в одном самолете мы совершили более пятисот боевых вылетов. Как поется в песне, нас сдружило небо, общие бои... Рая была прекрасным летчиком, не терялась в опасной ситуации, в лучах прожекторов, в обстреле. Сначала штурманом, а затем пилотом она совершила 960 боевых вылетов. Нам с Раей одним Указом было присвоено звание Героев Советского Союза. НА ПУТИ К ПОБЕДЕ Вспоминает Полина Гельман: ...Моим первым потрясением были бои при отступлении к предгорьям Кавказа. Мы бомбили наступающие по дорогам танковые колонны противника, а под нами горела Сальская степь: урожай подожгли, чтобы не оставить врагу. В те горькие ночи лета 1942 г. наша житница была золотой от огня. И слезы сами собой навертывались на глаза. Как-то тихой южной ночью 1943 г. мы с Раей Ароновой летели над территорией Кубани, занятой нашими войсками. До линии фронта было еще далеко, и мы несколько расслабились. Вдруг нас встряхнуло и оглушило воздушным вихрем и ревом искрящихся моторов. Над нами встречным курсом лоб в лоб пролетел четырехмоторный немецкий бомбардировщик. Очевидно, он летел на бомбометание, по нашим объектам. Но пронесло. Поздней осенью 1943 года на берегу Керченского пролива в окруженном горами рыбацком поселке Эльтиген высадился десант нашей морской пехоты. Гитлеровцы блокировали его со всех сторон, направляя вдоль берега торпедные катера. Ждать помощи десантники могли только с воздуха. Но погода практически была нелетной. Над проливом нависали низкие облака, освещенные сверху луной. И самолет просматривался на их фоне, как на экране. Пулеметная очередь с катеров в любой момент могла сбить его в море. В туманной дымке с трудом отыскивался пятачок школьного двора, где окопались десантники. Туда под боковым огнем с окружающих высот приходилось сбрасывать с бомбодержателей мешки с боеприпасами, продовольствием и медикаментами. Так длилось почти месяц. Много лет спустя бывший командир десанта Герой Советского Союза генерал-майор Василий Федорович Гладков писал в своей книге «Десант на Эльтиген»: «...Громкоговорители из вражеских окопов кричали: «Вы обречены... Вы в блокаде... Приходите к нам завтракать... Никто вам не поможет...» А нам помогли «ночные ведьмы» - летчицы 46-го Гвардейского Таманского ночного легкобомбардировочного авиаполка. Так их прозвали фрицы... Немцев они бесили. А для нас, десантников в Эльтигене, они были самыми дорогими родными сестрами». В НЕБЕ СЕВАСТОПОЛЯ Каждый раз, когда в Москве гремят салюты, мне вспоминается первый увиденный мной победный салют. В мае 1944 года шли решающие бои за освобождение Севастополя. Ночная авиация наносила массированные удары. Небо было насыщено самолетами в несколько ярусов. Сверху тяжелые бомбардировщики, а в самом низу наши тихоходные По-2. Со всех сторон рвались снаряды; сверху падали бомбы и ракеты, снизу - зенитный огонь. А нам с Раей Ароновой задача - работать в таком аду по максимуму. Тут как назло мотор нашего самолета выработал свой ресурс, не хватало мощности, чтобы с бомбовой нагрузкой преодолеть в сущности невысокие крымские горы на пути от места базирования полка в районе города Саки к цели - аэродрому в районе Балаклавы. Мы с Раей, опасаясь, как бы нас не отстранили от полетов и от участия в освобождении Севастополя, не доложили начальству, что с бомбами не набираем нужной высоты. Как-то, возвращаясь на рассвете с боевого задания, заметили не очень широкую седловину в горах. Ночи в мае были достаточно светлые. Мы стали летать по «своей тропинке», но с риском столкнуться с горой. А перевалив через седловину, мы на своем моторе «ползали» над целью ниже всех, опасаясь быть подбитыми осколками собственных бомб. К счастью, все обошлось благополучно. Из тех полетов многие самолеты возвращались с пробоинами. Поэтому о наших «приключениях в горах» никто не узнал. Последней целью в Крыму был мыс Херсонес, где скопились остатки выбитых нами из Севастополя оккупантов. Уже подлетая к цели, мы были ошеломлены грохотом, перекрывающим шум мотора. Воздух над Севастополем сверкал и светился от разрывов снарядов, трассирующих пуль, ракет и лучей прожекторов. Когда оторопь прошла, мы поняли, что это моряки и армейцы салютуют в честь освобождения Севастополя и Крыма. Мы немедленно присоединились к салюту, выстрелив из бортовой ракетницы несколько цветных ракет. Из воспоминаний Раисы Ароновой: ...Мотор пыхтит, надрывается. Извини, что на старости лет заставляем тебя выполнять непосильную работу. Ничего не поделаешь - война. Наше цель - Балаклава - лежит по ту сторону Крымских гор. В этом месте они невысокие, но для нас сейчас неприступны. Назад нельзя: с таким грузом садиться рискованно. Полина вдруг вспомнила: вчера, возвращаясь домой уже на рассвете и боясь быть замеченными на фоне светлеющего неба, мы снизились к глубокой седловине и прошмыгнули через нее. То, что легко удалось утром, оказалось очень трудным ночью. Еле-еле нашли эту седловину и, поминая всех святых, начали миновать опасный перевал... Когда горы остались позади, перед нами открылась широкая панорама морского берега и обычная в районе цели картина - «березовая роща» из прожекторов, зенитный огонь. Мимо пронесся снаряд и взорвался прямо над нами, снизу открыли сильный огонь - немцы не жалели теперь боеприпасов: с собой не увезешь! Но мы все-таки добрались до своей цели и сбросили на вражеский аэродром все 300 килограммов бомб. Кажется, вместе с нами и самолет сказал: «Ух!» и сразу полез вверх. В последние, решающие дни боев за Севастополь крымское небо было до предела забито самолетами. Наша авиация господствовала в воздухе, висела над противником днем и ночью. В это время впервые вошли в практику массированные ночные удары. Вверху, на высоте 3-4 тысяч метров, - тяжелые бомбардировщики, а внизу - мы, легкие, тихоходные По-2. Противовоздушная оборона противника была настолько сильной, что наши летчицы с полным основанием говорили: «Севастополь - это Керчь в квадрате». Ничего подобного ни до, ни после Севастополя я не видела. И только приходится удивляться, как наш полк в этот период не понес ни одной потери. Очевидно, «Голубая линия» и Керчь научили нас многому. Рассказывает профессор Вера Селунская: ...Помню Полину Гельман студенткой истфака, увлеченной историей, дружелюбной, искренней, открытой и предельно скромной. Подумать только: ее друзья долго не знали, что она, будучи школьницей, окончила курсы планеристов в местном аэроклубе и еще в 1937 году совершила первый парашютный прыжок с самолета. По-разному сложились судьбы студентов-истфаковцев в годы Великой Отечественной. Война разметала нас по стране, по фронтам, по госпиталям, по фабрикам и заводам. Мало кто отправился в эвакуацию вместе с университетом в город Ашхабад. В мае 1942 года Полина Гельман в составе полка ночных бомбардировщиков, который вскоре был преобразован в 46-й Гвардейский, была уже на фронте, начав полный героических подвигов путь от Моздока до Берлина. В своих записках и рассказах Полина ограничивает себя, «заземляет»: «мы на фронте работали». Передо мной наградной лист, в котором содержится «Краткое изложение личного боевого подвига Полины Владимировны Гельман», - документ, подписанный 10 мая 1945 года командиром 46-го Гвардейского авиационного полка гвардии подполковником Е.Д.Бершанской и командующим 4-й воздушной армией маршалом авиации К.А.Вершининым. В нем сказано: «Тов. Гельман П.В. на фронте борьбы с немецкими захватчиками находится с мая месяца 1942 года. От рядового стрелка-бомбардира выросла до начальника связи эскадрильи. За период боевых действий произвела лично как штурман самолета 860 боевых вылетов на самолете По-2. Имеет общий налет 1300 часов. Сбросила, уничтожая войска противника, 113 тонн бомб. В результате бомбовых ударов врагу был нанесен большой урон». Далее начертан ее фронтовой путь: «тов. Гельман П.В. является активным участником обороны Северного Кавказа, разгрома немецких захватчиков на Кубани, Тамани, на Крымском полуострове, в Беларуси, Польше, Восточной Пруссии и собственной территории Германии». «Боевая работа тов. Гельман служит образцом для всего личного состава. Летает исключительно смело, умело маневрируя при попадании в прожектора и в зенитный обстрел противника. Эффективность бомбардировочных ударов высокая». Полина Гельман продолжала служить в армии до 1957 года. Она окончила Военный институт иностранных языков, овладев в совершенстве испанским. В 1970 году защитила диссертацию, получив ученую степень кандидата экономических наук и звание доцента. До выхода на пенсию в 1990 году работала на кафедре политэкономии в Институте общественных наук, где читала лекции на испанском языке для слушателей, прибывших из Латинской Америки и Испании. Рассказывает Полина Гельман: ...Мне довелось побывать в Севастополе после войны в дни юбилейных торжеств. Я ходила с боевыми подругами по широкому проспекту с его неповторимым архитектурным обликом, мы удивлялись и радовались, как нас сердечно встречали севастопольцы и моряки-черноморцы. И мне вспоминался Севастополь, увиденный с борта самолета в мае 1944 года, в огне пожарищ, в развалинах. Теперь, когда телеэкран доносит до Москвы картины Черноморского филиала МГУ, я вспоминаю, как студенткой этого университета уходила на войну. И я радуюсь, что Севастополь достойно пережил годы лихолетья. Желаю севастопольцам и дальше преображать свой замечательный город, сделать его привлекательным и для всех горожан, и для гостей. Вел беседу Борис Гельман Москва - Севастополь