Утро 2 мая выдалось теплым и ясным. Наши родные давно знают особый смысл этой даты и не обижаются, что мы, бросая все дела, уходим из дому на целый день. Часто они и сами идут на наши традиционные встречи, которые в послевоенное время ежегодно проводятся в Москве, в сквере у Большого театра. Это событие всегда волнует; ведь оно как бы переносит нас в годы тревожной фронтовой юности...

Настроение в тот день у меня было праздничное, приподнятое. К двенадцати часам многие были уже в сборе» Сколько внешне разных, но одинаково родных лиц! И в каждом появилась какая-то новая черточка. У одной посерьезнели глаза, у другой стало больше морщинок. Бывшие любительницы поплясать приобрели, как бы это сказать, грузноватую походку, что ли, у кое-кого чуточку посеребрились волосы. Конечно, все мы давно не те, какими были тогда, двадцать семь лет назад, и даже не те, что были на нашей последней встрече.

Фруктовые деревья в сквере выпустили первые зеленые листочки, их белые стволы будто подчеркивали торжественность дня. Цветные пальто женщин, яркие шляпки и платочки, модные сумочки, радостные крики, объятия и поцелуи — все слилось в празднично-чудесное сочетание красок и звуков.

Вскоре вокруг женщин начали собираться любопытные москвичи, привлеченные торопливыми движениями фотокорреспондентов.

А над всей этой пестротой юный бог Аполлон, стоящий в неподвижной колеснице, запряженной четверкой чугунных коней, простирает свою десницу, словно приветствуя тех, кто собрался внизу.

«Позвольте, позвольте,— думаю я про себя,— а кто же это? Невысокого роста, коренастая, чуть располневшая, но такая знакомая?!.» Я смотрю на женщину сбоку, а она что-то оживленно рассказывает соседке. Вижу ее темные, коротко остриженные волосы, круглое обветренное лицо, по-детски пухлые яркие губы.

«Да ведь это... Нет, у той не было таких утомленных глаз, да и морщинок вокруг них тоже не было... Впрочем, мы так давно не встречались».

Вот она перешла от одной группы к другой. Походка у нее уверенная, и руки крупные, знающие, что такое физический труд. Рабочие руки. В движениях мало грации, в разговоре она резковата, и вместе с тем что-то милое и привлекательное в лице, в больших карих глазах...

Внимательно слежу за этой женщиной. Неужели я ошиблась? Вот она быстрым, ловким движением поправила прядь волос, выбившуюся из-под берета и громко сказала окружающим:

— Извините, пожалуйста, немного опоздала. Прямо с поезда.

Веселая улыбка пробежала по ее лицу и затерялась в лучиках-морщинках у глаз. Что-то милое и молодое преобразило весь ее облик. Да, это она — военный техник, наш обаятельный «Казачок», как мы нежно называли на фронте старшину Антонину Васильевну Рудакову. Почувствовав, что на нее пристально смотрят, Антонина Васильевна повернулась ко мне, и наши взгляды встретились на какое-то мгновение:

— Боже мой! Казачок! Пончик! Тоня!

— Маринка, ты?

Мы обнялись, расцеловались и даже, чего греха таить,— всплакнули.

— Что это ты бога вспомнила?— ласково толкнув меня в бок, спросила Тоня.— Или забыла, что меня не только Казачком, но и Антихристом одно время прозывали?

— Нет, помню. Все помню! Ну, как ты? — спрашиваю я.—Все такая же отчаянная?

— Все такая же. Та же Антонина-Антихрист, какая была. Ни в бога, ни в черта не верю и никого и ничего не боюсь. Еще в тридцать шестом году, когда мне только шестнадцать было, уже в Союзе воинствующих безбожников состояла. Комсомольское рождество организовывала, частушки безбожные пела. Да мало ли что устраивали! Старухи, бывало, проклинали меня, гееной огненной стращали, а мне все как с гуся вода, ничего не боялась.

Служба в авиации, можно сказать, была «выстрадана» Тоней. Дочь крестьянина из глухой калужской деревни, она поначалу не мечтала ни о чем «небесном». Окончила зооветеринарный техникум и считала, что хорошо начинает самостоятельную жизнь. Но однажды девушка прочитала объявление о наборе в Саратовское авиационное училище Гражданского воздушного флота. И тут будто кто-то прошептал ей: «Ступай учиться на авиамеханика!» Посылать заявление по почте уже не было времени, и Тоня решила ехать в Саратов без вызова.

Наплыв желающих поступить в училище был очень велик, и принимали только по результатам конкурсных экзаменов. А она, вдобавок ко всему, опоздала. Но не зря ее отличали упорство и настойчивость, Рудакова добилась разрешения сдавать экзамены. И сдала. Однако приняли ее условно: подвел маленький рост, да и тройка по химии сработала не в ее пользу.

Тут-то и проявился твердый характер девушки. Она занималась с таким упорством, что уже в первом семестре получила по всем предметам оценки «отлично»*

В новом коллективе Тоня быстро завоевала авторитет. Была она веселой заводилой, хорошим товарищем, смешливой, а когда требовалось,— и серьезной. В училище ее назначили командиром группы, а потом избрали депутатом Волжского райсовета города Саратова. Через год девушка вступила в партию.

Когда началась война, Тоня училась уже на последнем курсе. Предстояла защита диплома. Но закончить училище не пришлось — послали мастером на один из заводов Саратова. А Тоне так хотелось попасть на фронт!

Вскоре она узнала, что в городе Н-ске Герой Советского Союза Марина Раскова формирует женскую авиачасть. Об этом сказали летчики, приезжавшие на завод принимать отремонтированные самолеты.

Тоня, не раздумывая, поехала туда и добилась приема у майора Расковой и была зачислена техником комсомольского женского авиаполка ночных бомбардировщиков.

В полку Рудакова быстро нашла свое место, и вскоре все девушки: летчицы, техники, «вооруженцы», знали подстриженную под мальчишку, веселую, настойчивую и ершистую Тоню.

«Казачок» — прозвали ее подруги, и это прозвище пристало сразу и прочно. В новую обстановку Тоня вошла быстро. Одно только ее смущало: не успела защитить диплом. Но выручил случай. Командировали ее как-то в Саратов. Выполнив задание, Рудакова наведалась в свое училище. Военная форма и настойчивость сделали свое дело. Ей разрешили защитить диплом вне очереди. Защита прошла блестяще. Диплом Тоне выдали на руки, но в часть она прибыла с опозданием на трое суток.

Тогда-то мы и стали свидетелями того, как одним и тем же приказом Антонине Рудаковой объявили благодарность за отличную защиту диплома и дали трое суток ареста за опоздание из командировки. Так началась ее военная служба.

Работы было много. Тоне приходилось не только учиться самой, но и учить других, а кроме того, принимать новые самолеты, знакомиться с ними, приводить их в боевую готовность.

В мае 1942 года наш полк вылетел на фронт. Здесь Рудаковой довелось обслуживать три самолета. И надо сказать, материальная часть доверенных ей машин всегда была в идеальном состоянии, хотя с одной из них, с «пятеркой», на которой летала Нина Распопова, случалось возиться особенно много. Это была капризная машина, и хлопот с нею, как говорится, вполне хватало. Тяжко приходилось техникам зимой. На морозе да еще при ветре руки примерзали к металлу, а по ночам, когда полк вел боевую работу по «программе максимум», приходилось еще, кроме обслуживания самолетов, помогать «вооруженцам» подвешивать бомбы.

Многие техники мечтали стать штурманами или летчицами, и Рудакова тоже рвалась в небо. Но не всем же летать! Кто-то должен работать на аэродроме. А на земле, среди машин и механизмов, она чувствовала себя полной хозяйкой. Тоня радовалась, когда находила причину «болезни» мотора там, где не сразу можно было поставить диагноз. И не было ни одного случая, чтобы мотор в воздухе отказал по ее вине.

Каждую боевую ночь девушка провожала на задание свои машины и напряженно ждала их возвращения. Пожалуй, самое радостное для техника — увидеть приходящий с боевого задания самолет. Пусть с изрешеченными плоскостями, залитый маслом, но все же вернувшийся на свой аэродром!

В феврале 1943 года, когда наш полк стал гвардейским, гвардии старшему сержанту Рудаковой вручили медаль «За отвагу» (медаль «За боевые заслуги» она уже получила раньше).

Не все, однако, в Тониной службе шло гладко. Была в ее характере молодецкая удаль, это и подводило ее иногда...

Задумала Тоня однажды взглянуть сверху на освобожденный Севастополь. А как это сделать? Казачок уговорила свою летчицу разрешить ей обратиться к командиру эскадрильи Марии Смирновой.

— Товарищ капитан! — начала докладывать Рудакова.— На «четверке» обнаружила небольшой дефект. Самолет кренит вправо, а понять, в чем дело, не могу. Разрешите подняться в воздух с летчицей и разобраться, в чем там дело!

— Хорошо, Спрошу разрешение у командира полка,— не подозревая подвоха, сказала Смирнова.

Через пять минут летчица Распопова уже вырулила на взлетную полосу.

В кабине штурмана сидела сияющая, довольная своей выдумкой Рудакова. Поднялись в воздух и взяли курс на Севастополь. (Полк в то время базировался в нескольких километрах от города.) Сделали круг на небольшой высоте. Увидели руины, всю панораму города.

— Ниночка!— крикнула Тоня в переговорный аппарат,— А ну, крутани еще разок! Не бойся, я ведь не первый раз в полете.

И Нина «крутанула»; она переворачивала машину, вводила ее в пикирование, снова взмывала вверх, набирала высоту и опять бросала самолет вниз. Все, казалось, прошло хорошо. И город посмотрели, и работу матчасти проверили. Только не знали подруги, что на аэродроме, поставив ладонь козырьком, а затем вооружившись биноклем, за их «художествами» очень внимательно наблюдала командир эскадрильи Смирнова.

Когда самолет приземлился, она подошла к девушкам и строго спросила Тоню:

— Что это значит? Почему занялись высшим пилотажем? Почему ушли от аэродрома?

— Я искала дефект...

— И нашли, товарищ гвардии старшина?

— Так точно, нашли, товарищ командир.

— Хорошо. Исправьте дефект и отправляйтесь на двое суток под арест. А с летчицей разберемся особо...

Такова была гвардии старшина Казачок — Пончик — Антихрист. А сейчас передо мной стояла строгая солидная женщина, депутат Сормовского райсовета Антонина Васильевна Рудакова.

На ее счету нет ни сбитых вражеских самолетов, ни уничтоженной живой силы и техники фашистов, но что бы делали боевые летчицы без ее труда? Труда повседневного, самоотверженного...

Вот как характеризовало Рудакову командование в 1943 году:

«Работает на самолете По-2 (с мотором № 11). На фронте Отечественной войны с 27 мая 1942 года. За период боевой работы самолет, обслуживаемый тов. Рудаковой, сделал 510 боевых вылетов. Материальная часть самолета содержится в отличном состоянии. Не было случая невылета или задержки самолета по вине тов. Рудаковой.

В работе аккуратна, быстра. За безаварийную работу награждена два раза денежной премией и ценным подарком. Пользуется деловым авторитетом среди личного состава эскадрильи. Регулярно занимается повышением своих знаний по специальности. Политически грамотна, Морально устойчива.

Командир полка гвардии майор Бершанская».

Скупые строчки аттестации. А как они дороги ей и сколько за ними героической работы!

...Зимой 1944 года, в одну из боевых ночей, Тоня Рудакова была тяжело ранена в руку. Четыре месяца пролежала она в госпитале. А после операции, с еще незажившей раной, возвратилась в свой полк. Она считала, что пользу можно приносить, имея и одну здоровую руку....

Демобилизовалась гвардии старшина Рудакова в июле 1945 года, когда наш полк еще стоял под Берлином. За время войны она обслужила 806 боевых вылетов. Четыре раза награждалась правительственными наградами.

Из полка Тоня вернулась в родную калужскую деревню и до 1947 года работала секретарем партийной организации в колхозе. Односельчане гордились своей землячкой. Дни и ночи проводила Рудакова в работе: отдавала все силы, чтобы наладить жизнь в их хозяйстве. Но душа ее по-прежнему тянулась к технике, к машинам, моторам...

Тоня уехала в Горький, поступила мастером на завод. Энергичный, по-военному требовательный к себе и другим, дисциплинированный мастер Антонина Рудакова отлично знала порученное дело. Скоро ее участок стал ведущим в цехе.

В декабре 1950 года коммунисты-сормовичи выдвинули ее в состав районного комитета партии, а затем избрали членом горкома. И так же, как на фронте, всю душу, все сердце вкладывала она в работу.

А как же сложилась личная жизнь нашего Казачка?

Еще в 1942 году, во время командировки в Саратов, Тоня встретила веселого, ясноглазого лейтенанта-танкиста Николая Луговского. Потом он писал ей на фронт длинные письма, полные чувства и светлых надежд. Тоня ему отвечала. Они строили планы совместной жизни, мечтали быть счастливыми. А в конце апреля 1945 года пришло письмо, написанное чужим, незнакомым почерком. В нем коротко сообщалось: гвардии капитан Герой Советского Союза Николай Луговской погиб смертью храбрых в боях с фашизмом.

Никто в полку не узнал тогда о тяжком горе, постигшем Тоню. Она умела молчать. Только строже стали глаза да появились первые горестные морщинки на лице и чуть заметная седина в волосах.

Так и жила Тоня одна. А в 1956 году, будучи председателем цехкома, удочерила девочку-сироту, работавшую у них на заводе рассыльной. Всю материнскую любовь отдала Антонина Васильевна своей дочери Шуре.

Шура была у меня в гостях. Она уверяла, что лучше ее мамы нет женщины на свете.

И я с ней вполне согласна.