«Сердцу не прикажешь...»
Войска Красной Армии на всех фронтах осуществляли зимнее наступление. Фашисты с боями отходили на запад, туда, откуда они пришли.
Война находилась в той стадии, когда мы уже могли во фронтовых условиях позволить себе собраться на торжественный вечер или предоставить командному составу полка возможность по очереди побывать на отдыхе.
Вспоминается праздничный вечер 6 ноября 1943 года. Накануне полк произвел массовые боевые вылеты. Помогали десантникам боеприпасами, продовольствием, медикаментами, поливали свинцом с воздуха немецкие окопы. А в этот праздничный день не было боевых вылетов.
Сидим с Женей Прохоровым в президиуме торжественного собрания личного состава полка. Майор Провоторов зачитывает праздничный приказ. [175]
— Смотри-ка, он уже проник в этот монастырь, — толкает меня Женя и показывает на Колю глазами.
— Откуда девчата? — шепотом спрашиваю я у него.
Он шепчет мне на ухо:
— Откуда же им быть, как не из полка майора Бершанской.
Неподалеку размещался женский авиационный полк ночных бомбардировщиков.
— Жень, где-то эту чернявую, круглолицую, слева от Коли сидит, я мог видеть?
— Поди у нее спроси, — смеется Женя.
Девушки, очевидно, заметили наше перешептывание и чересчур пристальное внимание. Порозовели от смущения.
Потом мы узнали, что это были Ава Артемова и Катя Рябова. Ава до войны окончила Херсонскую авиашколу и работала летчиком-инструктором в Краснодаре. Опытный летчик, она успешно выполняла боевые задания в четвертой эскадрилье женского авиаполка. Катя была штурманом этой эскадрильи. Пришли они по своим хозяйственным делам в БАО — батальон аэродромного обслуживания, который стоял вместе с нами в станице Ахтанизовской и обслуживал одновременно и 46-й гвардейский женский полк и наш 210-й полк. Коля Есауленко хороший разведчик. Он, конечно, знал, что в БАО придут девчата. Встретил их там и пригласил на вечер.
Девушки отказывались:
— Не одеты по-праздничному...
Да разве перед Колей устоишь. На вечер они пришли. Только раздеваться не стали. Сидели в шинелях.
После торжественной части мы с Женей пригласили девушек танцевать. А Николай уже успел предупредить нас:
— Между прочим, симпатичная блондинка — это Ава. Она уже занята...
Чернявая, круглолицая оказалась Катей Рябовой. Танцевала она со мной. А месяц спустя мы случайно встретились в Кисловодске, куда меня командование отправило на отдых.
Приехали в Кисловодск с техником Иваном Шейко. Идем по городу, встречаем Марину Чечневу и Татьяну Сумарокову. [176]
— Здравствуйте!
— Здравствуйте...
— А Катя Рябова приехала?
— Где же быть штурману, если командир ее эскадрильи в Кисловодске, — задорно смеется Марина. — Здесь она, в санатории отдыхает.
Так вот нежданно-негаданно свела меня судьба с Екатериной Рябовой.
Катя ушла на фронт с третьего курса механико-математического факультета МГУ. Как-то само собой зашел разговор о мирном времени, об учебе. Мне тоже очень нравятся математика и физика. Интересно, как у них на мехмате. Это же университет, а не какой-то там авиатехникум... Одно название — Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова вызывает у меня легкий душевный трепет. Там, должно быть, все по солидному, внушительно. Профессора. Кафедры. А в перерывах между лекциями студенты чинно прогуливаются по коридорам и обсуждают научные проблемы...
Катя рассказывает:
— Учиться в университете очень интересно, но чопорности никакой нет. Профессора — и наставники и друзья для студентов. Мехматяне — народ веселый, дружный. Любят пошутить в перерывах. Однажды в полутемном коридоре стоят наши ребята вдоль стен, хватают студентов из соседней группы а клещи из двух рук и ловко переворачивают с ног на голову. Сгребли так одного невзрачного с виду паренька и под общий хохот перевернули.
«Оттяни носочки, а то не отпустим...» Что поделаешь. Оттянул тот носочки, словно на занятиях по гимнастике. Поставили его ребята на ноги и застыли от изумления. Перед ними был молодой ученый, профессор, доктор физико-математических наук. Шел он к студентам на лекцию...
— Ну и ну! Вот так пошутили...
Незаметно у нас зарождалась дружба. Время мы часто проводили вместе. Гуляли в горах, стреляли из пистолета по мишеням. Нередко оказывалось, что стреляла Катя лучше, хотя и я считался в полку неплохим стрелком.
Катя рассказывала о своей семье:
— Старшие братья Сергей — в Хабаровске, Авваша на фронте. Сестры Сима и Маруся с детьми Юзей и Борей и младший брат Леня уехали из Москвы вместе с мамой и папой на их родину, во Владимирскую область. Папа [177] там, в эвакуации, недавно умер... Муж Маруси — Володя Миккель служит на Дальнем Востоке в береговой обороне. Муж Симы — Александр Маккель — погиб на фронте в первые дни войны...
Большая и дружная семья Рябовых уже познала трагедию войны. И я невольно вспомнил младшего брата Евгения, который тоже был где-то на фронте, и я от него давно не получал писем. Жив ли?
Пошли мы с Катей как-то на рынок. Фруктов разных много, но все очень дорого. А у меня денег-то не было. Перед отъездом отослал родителям в деревню. А что осталось, израсходовал в дороге. Катя покупает фрукты, угощает меня. В глазах у нее словно озорные бесенята прыгают.
Отошли мы от торговых рядов, говорю Кате:
— Зайдем на барахолку.
— А зачем? — спрашивает она. — Покупать мне там нечего...
Ну, пожалуйста, зайдем...
Подошли к старику, торговавшему скобянкой. Показываю ему свои часы.
— Сколько дадите?
— Карманные сейчас не в моде.
— Это же Павел Буре...
Старик прищурился.
— Рублей пятьсот дам.
— Я за них заплатил полторы тысячи два года назад.
— Времена, молодой человек, меняются, деньги — тоже. Больше, чем пятьсот не дам.
Тут вмешалась по-хозяйски Катя:
— Зачем за бесценок такую вещь отдавать?
Часы у меня находятся и по сей день. А Кате я рассказал о своем временном финансовом кризисе.
— Так бы и сказал чудак, сразу, — рассмеялась она. — А я уж подумала: ну и жаден же ты...
Вскоре мы вместе уезжали из Кисловодска, каждый в свой полк.
Шла война. Как и прежде, вылетали мы на боевые задания. И продолжали дружить. Таков уж закон жизни: сердцу не прикажешь... [178]
Женский полк
Близился 1944 год.
Положение на Керченском полуострове становилось все напряженнее. Летать приходилось много ив сложной обстановке. Линия фронта постоянно меняется. Нередко задание получаешь одно, а уже в воздухе с КП дивизии дают указание лететь на другую цель.
Всюду подстерегает плотный огонь вражеских зениток. Нам-то еще ничего: штурмовики надежно прикрыты броней. А вот девушкам из полка майора Бершанской приходится хуже: они летают на легких бомбардировщиках, как тогда говорили, «на фанере».
Самолеты-штурмовики работают днем. Легкие бомбардировщики — ночью. Свободное от полетов время у летного состава полков совпадает редко. Лишь в сугубо нелетную погоду, в туман. Чтобы повидаться с Катей, ухожу иногда вечером в расположение женского полка и возвращаюсь поздно ночью.
Случалось, придешь в сумерки, а девушки уже пошли на аэродром. Погода неожиданно прояснилась. Что же, [193] двигаешь обратно и слышишь, как потихонечку начинают стрекотать, словно кузнечики в траве, моторы легких самолетов, бывших учебных У-2, а теперь грозных для врага, тех же самых, но с другим названием — ПО-2. Так их именуют по первым двум буквам фамилии конструктора Поликарпова.
Экипаж за экипажем — девушки уходят в глухую фронтовую ночь.
До Керченского пролива каких-нибудь тридцать километров. Пока ты пешком успеваешь пройти половину пути от Пересыпи до Ахтанизовской, над проливом уже стоит конус из десятка вражеских прожекторов. В их перекрестии — слабо светящаяся звездочка: это летят девушки на совершенно беззащитном самолете. А кругом вспышки зенитных снарядов и ярко-красные пунктирные строчки «эрликонов».
Сердце сжимается и холодеет, когда наблюдаешь эту жуткую картину.
Взлетел бы сейчас и прошелся пушечной очередью по ненавистным фашистским прожекторам, вспарывающим ночь моей Родины, подвергающим смертельной опасности наших любимых...
Однажды после завтрака выхожу из столовой подзывает меня майор Кондратков.
— Ты ходишь на Пересыпь? — спрашивает он нахмурившись.
— Хожу, а что?
— Ничего. Мало спишь. Так не годится, Гриша. Запрещаю тебе ходить в Пересыпь!
Удивленно и растерянно гляжу на командира полка.
— Пешком запрещаю ходить! — вдруг заявляет он и улыбается одними глазами. — Ездить будешь... Понял? — и ушел на КП.
Вот так неожиданно обернулась для меня очередная нахлобучка.
На следующий раз дают полуторку майора Кондраткова. Мы с ребятами лихо подкатываем в расположение женского полка.
— Жалко, что не эмка... — иронизирует Миша Ткаченко. — Комфорта никакого. И мягких сидений почему-то н предусмотрели...
— Лейтенант Ткаченко, в следующий раз останетесь на уютной фатере, — деланным голосом говорит Николай Есауленко. — Будете охранять наши личные вещи. [194]
— Братцы, я как-никак летчик, — моментально, с завидной реакцией идет на попятную Миша. — Пешком лучше буду ходить только из домашнего караула увольте.
Машину командира полка мы больше не брали. Девушек, конечно, продолжали изредка навещать. В Пересыпь добирались на попутных машинах а домой чаще всего пешим ходом.
Замечаний от командира полка больше не было. С его ведома мы втроем решили провести встречу Нового года в женском полку.
К тому времени мы уже научились воевать. Инициатива была на стороне Красной Армии. Немецко-фашистских захватчиков на всех фронтах гнали на запад. Можно было себе позволить по-человечески встретить Новый год.
— Это вам не сорок второй, — оживленно сказал майор Провоторов. — Помните как под Новый год и первого января полк сделал по три боевых вылета?
Хозяйки вечера постарались конечно. Проявили женскую находчивость и умение. По-домашнему накрыли стол.
Миша Ткаченко взглядом окинул сервировку и не упустил случая заметить:
— Вот это порядок, мне нравится. Не то что у нас на Таманском вечере.
Женскому полку, как и всем воинским подразделениям по фронтовому довольствию полагалось после боевых вылетов сто граммов спиртного. Девушки сами обычно не потребляли, а берегли для своих гостей. Водку настояли на лимонных корочках.
Столовой терпко и приятно пахло смолой от новогодней елки. Столы были заставлены тарелками с мясом, рыбой, рисом и крупными ломтями душистого хлеба. Лишь вместо стаканов были жестяные кружки.
Коля Есауленко восседал в самой гуще девушек. В этот вечер он прекрасно играл на баяне, задушевно пел со всеми песни и, был, как обычно, самый трезвый.
В разгар вечера ко мне обратился какой-то парень из соседнего полка истребителей.
— Дай-ка, друг, — попросил он, — фонарик на минутку.
— Не могу. Фонариком этим я очень дорожу...
— Да будет тебе. Не отдам, что ли?
После долгих уговоров и упрашиваний получает фонарик и тотчас быстро уходит куда-то. [195]
Наблюдавший эту сцену пожилой майор очевидно, начальник парня, укоризненно покачал головой.
— Ну и ну, — на правах старшего по званию заметил он, — не по братски это.
Тогда Миша Ткаченко, улыбаясь пояснил ему:
— Фонарик — вещь весьма нужная нашим ребятам. А где их фонарики, теперь найдешь?
А дело заключалось вот в чем. Фонарик нам нужен был для встречи с девушками. Когда мы возвращались с боевого задания, то на бреющем полете проходили над Пересыпью, покачивали крыльями: давали знать девушкам мол живы. Они же летали на бомбежку ночью, возвращались из последнего вылета под утро, еще в темноте, пролетая над нашим домом, сигналили фарами:
— Все в порядке! Не беспокойтесь!..
В ответ мы мигали фонариком:
— Поняли!
Обычно очень чуткий во сне Женя Прохоов, услышав гул кукурузника над нашим домом, кричал мне:
— Вставай, слышишь, прилетели девчата! Беги, мигай!
Однажды девчата залетели к нам, когда мы сидели за завтраком в столовой. Слышим летят. Выбегаю. Мигнул фонариком, да, видно, уже поздно. Слышу снова летят. Помигал опять фонариком. Они убирают газ, снижаются и кричат:
— Гриша!
Тут как раз высыпали ребята на улицу. Им показалось, что кричали с воздуха: «Леня!» Стали подтрунивать над Леней Косовым.
— Лень, из-за тебя нам девчата спать не давали всю ночь...
— Из молодых, да ранний...
— Лень, поделись опытом, а?..
Леня Косов недавно прибыл в полк. Боевые задания выполнял неплохо. Парень отважный. Но на Посадке сломал несколько машин. Он и так себя неважно чувствовал, а тут девчатами еще доводить стали...
Выручил майор Провоторов.
— Хватит балагурить! — прикрикнул он на ребят. — Пора на аэродром.
Делу время, потехе — час. Отправляемся на боевое задание. Наши наземные войска продолжают стойко удерживать занятый плацдарм, и им нужна наша помощь с воздуха. [196]
Вот что рассказывает о тех днях, наш однополчанин отважный летчик Герой Советского Союза Иван Павлов:
«Под Керчью морские десантники бились долго. Немец сильно там укрепился и никак не хотел сдавать свои позиции. Много имелось работы и у нас в полку. Однажды, это было под вечер, майор Провоторов дает мне и Коле Мельникову задание:
— Бомбить немецкие корабли!
— Задача ясна.
Получил задание — душа колотится от волнения. А сел в самолет, все сразу улеглось само собой.
Летим. Керченский порт под нами. Вижу немецкие корабли. Сбросил бомбы. А Коля что-то медлит. Кричу ему:
— Почему не бросаешь?!
— Ищу цель.
А огонь стоит вокруг, словно высокая стера, и не видно ей не конца и н края... Страшен первый залп зениток. Когда появились разрывы уже легче. Видишь куда бьют, знаешь, какой предпринять маневр.
При втором заходе потерял я из виду Николая Мельникова. Отбомбился, произвел посадку. Доложил на КП. А Николая нет, на следующий день пришел он в обед. Спрашиваю его:
— Куда ж ты девался?
— Подбили фрицы. Сам знаешь, огонь-то был какой...
Еле ушел, сел на нейтральной. Добрался до своих. А там уж после переправы через пролив доехал на попутных машинах в полк.».
В то время такие случаи, как с Колей Мельниковым, были нередко. На задания летали от зари до зари.
Скупые строки полкового дневника:
«15 января 1944 года. 16 боевых вылетов в район совхоза Булганак. Сбиты Иван Денисов и Андрей Каширин.
16 января. 4 боевых вылета в район совхоза Булганак.
17 января. 8 боевых вылетов. Погиб от вражеского снаряда лейтенант Михаил Иванов. Это был его последний вылет в качестве стажера.
21 января. 5 боевых вылетов.
22 января. 7 боевых вылетов в район Семь Колодезей.
23 января. 24 боевых вылета в район Керчи в сложных аэродромных условиях (грязь). Ранены Гилев и Пластунов. [197]
24 января. 22 боевых вылета в район Керчь — Багерово в трудных аэродромных условиях (грязь).
28 января. Сбиты в районе Керчи младший лейтенант Владимир Ранев и воздушный стрелок рядовой Василий Желудков. Самолет упал в городе, вблизи отметки 30,9.»
Возвращаюсь однажды с боевого задания. Прихожу на КП. Все руководство полка в сборе. Докладываю майору Кондраткову о выполнении задания. Майор Провоторов подмигивает мне, пишет боевое донесение. Капитан Лещинер ласково смотрит, улыбается.
— Молодец, хорошо слетал, — говорит командир полка и, не дав вымолвить мне слова, продолжает: — Получено сообщение, Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 4 февраля 1944 года летчикам нашего полка Николаю Калинину (посмертно), Ивану Карабуту, Григорию Сивкову присвоено звание Героя Советского Союза. Это первые в полку Герои! Поздравляю тебя, Гриша!
Беру под козырек и произношу:
— Служу Советскому Союзу!
Майор Провоторов, капитан Лещинер пожимают мне руку.
Я, конечно, несказанно обрадован и удивлен. «Коля Калинин совершил подвиг. Иван Карабут — отличный летчик, с первых дней войны на фронте. А у меня вроде бы не было каких-то особенных, из ряда выходящих случаев... Летал, как и многие летают. Хотя количество боевых вылетов на Ил-2 у меня, правда больше, чем у других ребят...»
А когда мы остались вдвоем с майором Кондратковым, он растроганно сказал:
— Рад за тебя, Гриша! Отцу сообщи обязательно. Порадуй старика. И прошу тебя, будь в воздухе поосторожнее. Не подставляй самолет под чужие пушки...
Командир дивизии половник Гетьман 21 февраля вручил мне от имени Президиума Верховного Совета СССР орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».
После митинга и положенных в таких случаях выступлений собрались узким кругом у нас на квартире за накрытым столом. Были здесь полковник Гетьман, майоры Кондратков, Повоторов, Капитан Лещинер, Женя Прохоров, Николай Есауленко и, конечно, Катя. На мое приглашение она ответила, что не может прийти, но неожиданно испортилась погода. Когда доложили майору Бершанской, она разрешила Кате отлучиться на несколько часов из полка. [198]
Ужин прошел быстро. Всех ожидала работа. Полковник Гетьман торопился в штаб дивизии. Коле Есауленко не пришлось растянуть меха баяна.
После ужина проводил я Катю в полк. А наутро полетел на боевое задание. Теперь было у меня больше ответственности: высокая награда — это высокое доверие, его нужно оправдать и, следовательно, воевать нужно как можно лучше.
Фронтовые будни полка продолжаются.
Утром 2 марта, как обычно, прибыли на аэродром.
Навстречу бежит инженер полка капитан Бабенко.
— ЧП у нас, — озабоченно сообщает он командиру полка.
— Что такое?
— Среди техсостава потери.
— Как же так?
— Подвесили бомбы, приготовили взрыватели, чтобы ввернуть их в бомбы. А ночью был сильный ветер. Сержант Гайдуков держал в руках взрыватель и не заметил, как ветром скрутило предохранитель-ветрянку взрывателя. От легкого сотрясения взрыватель сработал у него в руках. Погиб Витя. А техники Вершинин и Шувалов получили ранения.
Командир полка тотчас собрал комэсков и техников. Злой каким никогда еще его не видели.
— В воздухе немцы бьют, — кричит он. — А здесь по своей неосторожности несем потери. Мне чтоб быстро навели порядок! А то выгоню из полка к чертовой бабушке!
Здорово всем досталось от майора Кондраткова и особенно инженеру полка по вооружению Ивану Афанасенко, скромному офицеру, у которого по его оружейной службе всегда было все в порядке
Женский полк
Близился 1944 год.
Положение на Керченском полуострове становилось все напряженнее. Летать приходилось много ив сложной обстановке. Линия фронта постоянно меняется. Нередко задание получаешь одно, а уже в воздухе с КП дивизии дают указание лететь на другую цель.
Всюду подстерегает плотный огонь вражеских зениток. Нам-то еще ничего: штурмовики надежно прикрыты броней. А вот девушкам из полка майора Бершанской приходится хуже: они летают на легких бомбардировщиках, как тогда говорили, «на фанере».
Самолеты-штурмовики работают днем. Легкие бомбардировщики — ночью. Свободное от полетов время у летного состава полков совпадает редко. Лишь в сугубо нелетную погоду, в туман. Чтобы повидаться с Катей, ухожу иногда вечером в расположение женского полка и возвращаюсь поздно ночью.
Случалось, придешь в сумерки, а девушки уже пошли на аэродром. Погода неожиданно прояснилась. Что же, [193] двигаешь обратно и слышишь, как потихонечку начинают стрекотать, словно кузнечики в траве, моторы легких самолетов, бывших учебных У-2, а теперь грозных для врага, тех же самых, но с другим названием — ПО-2. Так их именуют по первым двум буквам фамилии конструктора Поликарпова.
Экипаж за экипажем — девушки уходят в глухую фронтовую ночь.
До Керченского пролива каких-нибудь тридцать километров. Пока ты пешком успеваешь пройти половину пути от Пересыпи до Ахтанизовской, над проливом уже стоит конус из десятка вражеских прожекторов. В их перекрестии — слабо светящаяся звездочка: это летят девушки на совершенно беззащитном самолете. А кругом вспышки зенитных снарядов и ярко-красные пунктирные строчки «эрликонов».
Сердце сжимается и холодеет, когда наблюдаешь эту жуткую картину.
Взлетел бы сейчас и прошелся пушечной очередью по ненавистным фашистским прожекторам, вспарывающим ночь моей Родины, подвергающим смертельной опасности наших любимых...
Однажды после завтрака выхожу из столовой подзывает меня майор Кондратков.
— Ты ходишь на Пересыпь? — спрашивает он нахмурившись.
— Хожу, а что?
— Ничего. Мало спишь. Так не годится, Гриша. Запрещаю тебе ходить в Пересыпь!
Удивленно и растерянно гляжу на командира полка.
— Пешком запрещаю ходить! — вдруг заявляет он и улыбается одними глазами. — Ездить будешь... Понял? — и ушел на КП.
Вот так неожиданно обернулась для меня очередная нахлобучка.
На следующий раз дают полуторку майора Кондраткова. Мы с ребятами лихо подкатываем в расположение женского полка.
— Жалко, что не эмка... — иронизирует Миша Ткаченко. — Комфорта никакого. И мягких сидений почему-то н предусмотрели...
— Лейтенант Ткаченко, в следующий раз останетесь на уютной фатере, — деланным голосом говорит Николай Есауленко. — Будете охранять наши личные вещи. [194]
— Братцы, я как-никак летчик, — моментально, с завидной реакцией идет на попятную Миша. — Пешком лучше буду ходить только из домашнего караула увольте.
Машину командира полка мы больше не брали. Девушек, конечно, продолжали изредка навещать. В Пересыпь добирались на попутных машинах а домой чаще всего пешим ходом.
Замечаний от командира полка больше не было. С его ведома мы втроем решили провести встречу Нового года в женском полку.
К тому времени мы уже научились воевать. Инициатива была на стороне Красной Армии. Немецко-фашистских захватчиков на всех фронтах гнали на запад. Можно было себе позволить по-человечески встретить Новый год.
— Это вам не сорок второй, — оживленно сказал майор Провоторов. — Помните как под Новый год и первого января полк сделал по три боевых вылета?
Хозяйки вечера постарались конечно. Проявили женскую находчивость и умение. По-домашнему накрыли стол.
Миша Ткаченко взглядом окинул сервировку и не упустил случая заметить:
— Вот это порядок, мне нравится. Не то что у нас на Таманском вечере.
Женскому полку, как и всем воинским подразделениям по фронтовому довольствию полагалось после боевых вылетов сто граммов спиртного. Девушки сами обычно не потребляли, а берегли для своих гостей. Водку настояли на лимонных корочках.
Столовой терпко и приятно пахло смолой от новогодней елки. Столы были заставлены тарелками с мясом, рыбой, рисом и крупными ломтями душистого хлеба. Лишь вместо стаканов были жестяные кружки.
Коля Есауленко восседал в самой гуще девушек. В этот вечер он прекрасно играл на баяне, задушевно пел со всеми песни и, был, как обычно, самый трезвый.
В разгар вечера ко мне обратился какой-то парень из соседнего полка истребителей.
— Дай-ка, друг, — попросил он, — фонарик на минутку.
— Не могу. Фонариком этим я очень дорожу...
— Да будет тебе. Не отдам, что ли?
После долгих уговоров и упрашиваний получает фонарик и тотчас быстро уходит куда-то. [195]
Наблюдавший эту сцену пожилой майор очевидно, начальник парня, укоризненно покачал головой.
— Ну и ну, — на правах старшего по званию заметил он, — не по братски это.
Тогда Миша Ткаченко, улыбаясь пояснил ему:
— Фонарик — вещь весьма нужная нашим ребятам. А где их фонарики, теперь найдешь?
А дело заключалось вот в чем. Фонарик нам нужен был для встречи с девушками. Когда мы возвращались с боевого задания, то на бреющем полете проходили над Пересыпью, покачивали крыльями: давали знать девушкам мол живы. Они же летали на бомбежку ночью, возвращались из последнего вылета под утро, еще в темноте, пролетая над нашим домом, сигналили фарами:
— Все в порядке! Не беспокойтесь!..
В ответ мы мигали фонариком:
— Поняли!
Обычно очень чуткий во сне Женя Прохоов, услышав гул кукурузника над нашим домом, кричал мне:
— Вставай, слышишь, прилетели девчата! Беги, мигай!
Однажды девчата залетели к нам, когда мы сидели за завтраком в столовой. Слышим летят. Выбегаю. Мигнул фонариком, да, видно, уже поздно. Слышу снова летят. Помигал опять фонариком. Они убирают газ, снижаются и кричат:
— Гриша!
Тут как раз высыпали ребята на улицу. Им показалось, что кричали с воздуха: «Леня!» Стали подтрунивать над Леней Косовым.
— Лень, из-за тебя нам девчата спать не давали всю ночь...
— Из молодых, да ранний...
— Лень, поделись опытом, а?..
Леня Косов недавно прибыл в полк. Боевые задания выполнял неплохо. Парень отважный. Но на Посадке сломал несколько машин. Он и так себя неважно чувствовал, а тут девчатами еще доводить стали...
Выручил майор Провоторов.
— Хватит балагурить! — прикрикнул он на ребят. — Пора на аэродром.
Делу время, потехе — час. Отправляемся на боевое задание. Наши наземные войска продолжают стойко удерживать занятый плацдарм, и им нужна наша помощь с воздуха. [196]
Вот что рассказывает о тех днях, наш однополчанин отважный летчик Герой Советского Союза Иван Павлов:
«Под Керчью морские десантники бились долго. Немец сильно там укрепился и никак не хотел сдавать свои позиции. Много имелось работы и у нас в полку. Однажды, это было под вечер, майор Провоторов дает мне и Коле Мельникову задание:
— Бомбить немецкие корабли!
— Задача ясна.
Получил задание — душа колотится от волнения. А сел в самолет, все сразу улеглось само собой.
Летим. Керченский порт под нами. Вижу немецкие корабли. Сбросил бомбы. А Коля что-то медлит. Кричу ему:
— Почему не бросаешь?!
— Ищу цель.
А огонь стоит вокруг, словно высокая стера, и не видно ей не конца и н края... Страшен первый залп зениток. Когда появились разрывы уже легче. Видишь куда бьют, знаешь, какой предпринять маневр.
При втором заходе потерял я из виду Николая Мельникова. Отбомбился, произвел посадку. Доложил на КП. А Николая нет, на следующий день пришел он в обед. Спрашиваю его:
— Куда ж ты девался?
— Подбили фрицы. Сам знаешь, огонь-то был какой...
Еле ушел, сел на нейтральной. Добрался до своих. А там уж после переправы через пролив доехал на попутных машинах в полк.».
В то время такие случаи, как с Колей Мельниковым, были нередко. На задания летали от зари до зари.
Скупые строки полкового дневника:
«15 января 1944 года. 16 боевых вылетов в район совхоза Булганак. Сбиты Иван Денисов и Андрей Каширин.
16 января. 4 боевых вылета в район совхоза Булганак.
17 января. 8 боевых вылетов. Погиб от вражеского снаряда лейтенант Михаил Иванов. Это был его последний вылет в качестве стажера.
21 января. 5 боевых вылетов.
22 января. 7 боевых вылетов в район Семь Колодезей.
23 января. 24 боевых вылета в район Керчи в сложных аэродромных условиях (грязь). Ранены Гилев и Пластунов. [197]
24 января. 22 боевых вылета в район Керчь — Багерово в трудных аэродромных условиях (грязь).
28 января. Сбиты в районе Керчи младший лейтенант Владимир Ранев и воздушный стрелок рядовой Василий Желудков. Самолет упал в городе, вблизи отметки 30,9.»
Возвращаюсь однажды с боевого задания. Прихожу на КП. Все руководство полка в сборе. Докладываю майору Кондраткову о выполнении задания. Майор Провоторов подмигивает мне, пишет боевое донесение. Капитан Лещинер ласково смотрит, улыбается.
— Молодец, хорошо слетал, — говорит командир полка и, не дав вымолвить мне слова, продолжает: — Получено сообщение, Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 4 февраля 1944 года летчикам нашего полка Николаю Калинину (посмертно), Ивану Карабуту, Григорию Сивкову присвоено звание Героя Советского Союза. Это первые в полку Герои! Поздравляю тебя, Гриша!
Беру под козырек и произношу:
— Служу Советскому Союзу!
Майор Провоторов, капитан Лещинер пожимают мне руку.
Я, конечно, несказанно обрадован и удивлен. «Коля Калинин совершил подвиг. Иван Карабут — отличный летчик, с первых дней войны на фронте. А у меня вроде бы не было каких-то особенных, из ряда выходящих случаев... Летал, как и многие летают. Хотя количество боевых вылетов на Ил-2 у меня, правда больше, чем у других ребят...»
А когда мы остались вдвоем с майором Кондратковым, он растроганно сказал:
— Рад за тебя, Гриша! Отцу сообщи обязательно. Порадуй старика. И прошу тебя, будь в воздухе поосторожнее. Не подставляй самолет под чужие пушки...
Командир дивизии половник Гетьман 21 февраля вручил мне от имени Президиума Верховного Совета СССР орден Ленина и медаль «Золотая Звезда».
После митинга и положенных в таких случаях выступлений собрались узким кругом у нас на квартире за накрытым столом. Были здесь полковник Гетьман, майоры Кондратков, Повоторов, Капитан Лещинер, Женя Прохоров, Николай Есауленко и, конечно, Катя. На мое приглашение она ответила, что не может прийти, но неожиданно испортилась погода. Когда доложили майору Бершанской, она разрешила Кате отлучиться на несколько часов из полка. [198]
Ужин прошел быстро. Всех ожидала работа. Полковник Гетьман торопился в штаб дивизии. Коле Есауленко не пришлось растянуть меха баяна.
После ужина проводил я Катю в полк. А наутро полетел на боевое задание. Теперь было у меня больше ответственности: высокая награда — это высокое доверие, его нужно оправдать и, следовательно, воевать нужно как можно лучше.
Фронтовые будни полка продолжаются.
Утром 2 марта, как обычно, прибыли на аэродром.
Навстречу бежит инженер полка капитан Бабенко.
— ЧП у нас, — озабоченно сообщает он командиру полка.
— Что такое?
— Среди техсостава потери.
— Как же так?
— Подвесили бомбы, приготовили взрыватели, чтобы ввернуть их в бомбы. А ночью был сильный ветер. Сержант Гайдуков держал в руках взрыватель и не заметил, как ветром скрутило предохранитель-ветрянку взрывателя. От легкого сотрясения взрыватель сработал у него в руках. Погиб Витя. А техники Вершинин и Шувалов получили ранения.
Командир полка тотчас собрал комэсков и техников. Злой каким никогда еще его не видели.
— В воздухе немцы бьют, — кричит он. — А здесь по своей неосторожности несем потери. Мне чтоб быстро навели порядок! А то выгоню из полка к чертовой бабушке!
Здорово всем досталось от майора Кондраткова и особенно инженеру полка по вооружению Ивану Афанасенко, скромному офицеру, у которого по его оружейной службе всегда было все в порядке.
В резерве Главного Командования
После освобождения Севастополя полк временно «остался без работы».
— Приказано сдать самолеты другому нашему полку, — сообщил майор Кондратков командирам эскадрилий. — Сами поедем в Кировоград. Там на базе нашего полка и еще двух полков легких бомбардировщиков будет формироваться новая штурмовая дивизия.
Погрузились мы в товарный состав и поехали к новому месту назначения. Миновали Джанкой, Сиваш, едем на Мелитополь.
Вблизи поезда на малой высоте пролетает группа самолетов ПО-2. Невольно наблюдаю за ними. А Женя Прохоров уже кричит:
— Смотри, косая полоса на киле!
Это опознавательный знак самолетов женского полка. Я уже знаю, что девчата после освобождения Крыма перелетают на 2-й Белорусский фронт. Где они будут садиться? Смотрю на карту. Впереди Мелитополь. Курс девушек явно туда.
Дело к вечеру. Похоже они сядут на местном аэродроме. А где он, далеко от станции? Сколько времени простоит наш эшелон? Ничего неизвестно...
Вот и Мелитополь.
Вместе с Жорой Пановым навели справку у военного коменданта. Аэродром оказался неподалеку от станции, минутах в тридцати ходьбы. Машинист сказал, что состав простоит часа три-четыре, пока будет смена паровозной бригады.
Наступали южные синие сумерки. Чистое, уставшее [203] от воздушных боев и разрывов зенитных снарядов небо было усеяно крупными звездами. И обстановка совсем не боевая.
Аэродром разыскали быстро. Стоят действительно самолеты женского полка.
— А девчата где разместились? — спрашиваем у дежурной, курносой полной девушки.
— Вот здесь, — она указала на белые домики, разбросанные рядом с аэродромом.
Подошли к одному из домиков, постучали в крайнее окошко.
— Где четвертая эскадрилья?
— Рядом с нами, — ответила заспанная физиономия, высунувшись в окно. — А вам кого?
— Катю Рябову.
— Там она.
Заходим в соседний домик. Темно. Свечу фонариком. На кроватях отдыхают девушки. Вскакивает Катина подруга Руфа Гашева.
— Ай! — удивленно восклицает она и, узнав меня, будит Катю.
Все девушки повскакивали, конечно. Начались расспросы.
— Откуда взялись?
— С неба...
— Как узнали, что мы здесь?
— На то мы и разведчики...
— Небесные разведчики, — смеясь уточняет Жора, — штурмовики.
Для девушек наш приход был большой неожиданностью.
— Сейчас согреем чаю, — захлопотали они.
— Некогда, нам пора. В другой раз.
Рассказал Кате, куда перебазируемся. Попрощались мы с девчатами, двинулись в обратный путь.
Катя пошла проводить меня до эшелона. Вблизи нашего состава ветвистый тополь. Мы стоим под его кудрявой кроной. Листья грусно шепчутся. Когда нам удастся снова встретится?..
Два часа пролетели как одна минута. Бригада машинистов сменилась. Паровоз стоит под парами. Команда: «По вагонам!» Прощальный гудок...
Быстро вскакиваю в свой вагон.
Как тут? [204] — Полный порядок, майор тебя не спрашивал. — смеется Женя Прохоров.
— Садись поужинай, — прозаически говорит Николай Есауленко. — Там в котелке каша. Еще теплая.
Ехали до Кировограда всего лишь около суток. Эшелон наш летел, как на крыльях. Железнодорожники в освобожденных районах осваивались тогда уверенно и быстро.
Сразу после прибытия в Кировоград майор Кондратков собрал командный состав полка.
— Едем в Куйбышев за самолетами, — сообщил он.
Мне предстояло получить карты на весь маршрут изучить трассу предстоявшего перелета.
Все разошлись выполнять задание. Мы с майором Кондратковым остались вдвоем.
— Работы предстоит невпроворот, — сказал командир полка. — Самолеты перегнать своим ходом из Куйбышева, во-первых, и, во-вторых, это более сложная задача: обучить летчиков двух других полков полетам на Илах. — Он на минуту сосредоточено задумался, а потом продолжил: — Проконтролируй летный состав. Особо проверь, как пилоты умеют настраивать радиополукомпас.
— Есть, будет выполнено!
Возвратились мы в этот раз из Куйбышева очень быстро. Не успели даже толком побывать в городе. Все самолеты перегнали к месту нового назначения.
— Как самочувствие? — спрашивает майор Кондратков.
— Все в порядке, никаких происшествий.
— Хорошо. Теперь, пока затишье, перегоним самолеты для двух других полков дивизии и возьмемся за обучение летного состава.
— Может, пока передышка, можно домой слетать?
— Это идея. Пиши рапорт. Сегодня же передам командиру дивизии. Проси десять суток. Отпускаю. Порадуй стариков.
Пришел на квартиру, поделился с друзьями приятной новостью.
Женя Прохоров воскликнул:
— Я всегда говорил, майор человек широкой натуры!
— Ему бы дивизию, — сказал Николай Есауленко.
А тебя к нему замом по летной подготовке — смеется Женя. [205] — Это можно, — парировал Николай. — Но я не об этом. Майор о людях душой болеет. Вот я о чем.
— После Николая Антоновича он самый сильный командир полка. А летает как! — с восхищением сказал Женя. — А ты куда полетишь? — обратился он ко мне.
— К тяте, на Урал.
— Все правильно! — усмехнулся Женя. — Ты на Урал, а к Кате какой-нибудь Дон-Жуан пришвартуется тем временем. И порядок на флоте!
Николай процитировал строку Маяковского:
— Их и сегодня много ходит, — всяческих охотников до наших жен...
— Да ну вас, ребята...
Шутки шутками, а разбередили друзья душу.
За десять суток в два места не управишься. И решил лететь на 2-й Белорусский фронт, к Кате.
— Правильно, — поддержал мое решение Женя. — Николай Антонович поступил бы, по-моему, точно так же.
— Да и отец не обидится, — сказал Николай. — Сам когда-то небось тоже в женихах ходил...
Вылетели мы с Жорой Скрипкиным на Москву. Я — в отпуск, он — в командировку.
— Когда самолет на Могилев? — спрашиваем у дежурного по аэродрому.
— Не будет сутки самолета в Могилев. Летите в Гомель, а там рукой подать. Доберетесь как-нибудь.
Сели мы в самолет, следовавший по маршруту Гомель— Бобруйск. А когда приземлились в Гомеле, то поняли, что совершили ошибку. Оказывается, в Могилев самолета нет. Между фронтами самолеты летают редко.
— Лучше было подождать в Москве, — обескураженно сказал мой попутчик. — А то вот сиди здесь, жди у Гомеля погоды.
Думали, думали, порешили добираться до Могилева на машине. Вышли на шоссе. Девушка-регулировщица усадила нас на попутный грузовик.
Кое-как добрались до Могилева. Жора остался по своим делам в дивизии. Мне еще надо добраться до женского полка. Это где-то под Минском. Транспорта никакого нет. А прошло уже три дня отпуска.
— Обратитесь к начальнику политотдела воздушной армии генералу Верову, — советует мне лейтенант, дежурный по аэродрому. — Он мужик хороший, поймет. [206] Решил рискнуть. Разыскал генерала, доложил, как положено, представился, конечно.
— Еду к своей подруге в женский полк. Дали десять суток отпуска.
Посмотрел генерал документы. С улыбкой по-отцовски сказал:
— Это хорошо. Война — войной, а любовь — любовью.
Снял трубку, позвонил диспетчеру:
— Подготовьте мой самолет! Да, в Минск, — и уже мне: — Утром полетите. Желаю счастья.
— Спасибо, товарищ генерал.
Утром следующего дня самолет доставил меня на аэродром женского полка.
Ласково припекает июльское раннее солнце. Сочно зеленеет молодая трава. Кругом деревья в зеленом уборе. Тишина. Словно нет войны... Стоят самолеты. А под крыльями спят девушки. Они знают, что одни, не стесняются спят себе...
Иду меж самолетов, ищу Катю. Издали заметил клетчатое одеяло Марины Чечневой, командира четвертой эскадрильи, а Катя была у нее штурманом. Ну, думаю, значит, и она где-то поблизости. Подошел, потормошил за нос Марину. Она открыла глаза и опять заснула. Тормошу ее, встала она.
— Ты мне во сне снишься?
— Нет, наяву...
— Откуда?
— С неба... Где Катя?
— Пошла на речку.
Спустился к реке. Катя полоскала белье. Это было в угодьях колхоза «Рассвет».
— На рассвете пролетел и ко мне в «Рассвет».— обрадованно пошутила Катя. — Пойдем купаться. Вода как парное молоко. Знаешь, а за рекой неподалеку немцы...
Искупались, потом позавтракали вместе с девчатами.
— В девятнадцать ноль-ноль, — говорит Катя, — мы перелетаем на новую точку.
Посмотрел я грустно на свои часы «Павел Буре». Они с неумолимой точностью отсчитывали оставшееся время нашего свидания.
Остаток дня провели мы вместе у Катиного самолета.
— Вот скоро кончится война, — говорила Катя мечтательно, — и вернусь я в свой университет доучиваться... А ты? [207]
— Обязательно поступлю в академию.
— Только будь, пожалуйста, хоть теперь поосторожнее, не лезь на рожон...
— И ты береги себя...
— Обязательно.
Тихим безоблачным вечером проводил до самолета Катю. Улетела она со своими подругами. Добрался кое-как до Могилева и оттуда полетел в Москву. У меня осталось еще пять суток отпуска.
В Москве разыскал Катиных родных. Жили они в Сокольниках. Захожу под вечер во двор. Сидят у крыльца на скамейке женщины. За забором серебрится аэростат воздушного заграждения. На столбе висит большой серый колокольчик-репродуктор, под ним на доске багор, лопата и ведра.
Москва в то время уже не подвергалась налетам врага. Их наши истребители встречали на дальних подступах и не допускали к столице. Но война еще не окончена. Войска противовоздушной обороны и жители постоянно должны быть настороже.
Спрашиваю у женщин:
— Кто из вас будет тетя Паша?
— Я, — робко отвечает пожилая седая женщина.
— От Кати... Утром улетаю в Пермь.
— Ой! — спохватилась она. — Пойдемте в комнату. Чего же мы здесь стоим?
По-домашнему уютно и оживленно, прошел этот вечер в гостеприимной столице. А наутро я улетел в Пермь.
Самолет приземлился в Перми на бывшем аэроклубовском аэродроме, где нас в юности учили летать. Здесь стояло много пассажирских самолетов. В стороне от летного поля, на месте маленького домика, высилось теперь большое здание аэропорта. Сильно преобразился за это время войны далекий фронтовой город. Широко и мерно дышал он богатырской грудью уральского мастерового, крепко помогал фронту ковать победу над заклятым врагом.
В Перми появился как снег среди ясного лета. Старшие братья — Александр и Иван, сестры Клавдия и Лидия работали на заводах в Мотовилихе и в Перми. Побывал у них в гостях.
Братья сходили к директору завода. Попросили по такому случаю автобус, чтобы всем съездить в деревню. [208] И вот мы всей фамилией нагрянули в родную деревню. Волнующая встреча с родителями.
Мама, увидев меня заплакала. Тятя умиленными глазами смотрел на Золотую Звезду и хлопал меня по плечу. А его закадычный друг Константин Яковлевич Полежаев сказал:
— Я всегда говорил: быть ему генералом...
Тятя рассказал о деревенских новостях, дал почитать письмо от брата Евгения с фронта.
— А Виталик-то, братец твой, чуть было не погиб на тракторе, — сообщил подошедший бригадир. — Совсем малец еще, а уже тракторист. Работал сутками, не слезая с трактора, на подмогу вам... Ну, и заснул было за рулем. Слава богу. Отделался шишкой на лбу...
Погостил два дня у родных и на трофейном Ю-52 полетел напрямую до Куйбышева. В начале пути сразу уснул, а когда проснулся, вижу, как второй пилот ручным насосом перекачивает бензин из одного бака в другой.
— Что случилось?
— Та ничего. Отказал один мотор. И бензобак течет. Вот и перекачиваю в другой.
Под Куйбышевым шли в облаках. Погода испортилась. Компас, очевидно, был в неисправности. Вышли значительно южнее. По Волге-матушке добрались до аэродрома.
В Куйбышев прилетел на десятый день отпуска. Разыскал своих однополчан. И вместе с летчиками, перегонявшими третью партию самолетов, прибыл к месту базирования полка.
....Поздно вечером, читая газету, узнаю с радостью: Указом Верховного Совета СССР от 23 февраля 1945 года Кате присвоено звание Героя Советского Союза. Пишу ей тотчас поздравления. А на другой день Боря Корецкий вручает мне сразу две корреспонденции: от Кати и ее фронтовых подруг.
«Здравствуйте, «наш» Гриша! Сегодня у нас в части большой праздник и большая радость. В семью наших славных героев влились шесть замечательных девушек нашей страны.
В число этих шести входит и Катюша. Мы думаем, что Вы сейчас вместе с нами радуетесь за Катюшу.
Год назад это высокое звание получали Вы, Катя лично могла Вас поздравить и присутствовать на Вашем торжестве.
И мы сейчас очень сожалеем, что Вас нет вместе с нами и для полного счастья Катюше не хватает только Вас.
Сколько поздравлений, теплых дружеских рукопожатий и поцелуев приходится ей принимать! Ведь Вы завидуете сейчас нам, да?
Гриша, вся наша эскадрилья поздравляет и Вас с тем, что у Вас такая замечательная подруга и такая крепкая и чудесная дружба.
Ну вот и все.
От души желаем Вам стать дважды Героем, а Кате матерью-героиней, тогда ни одна чаша весов не перетянет.
Вы простите, что мы называем Вас «наш».
В нашей эскадрилье принято всех будущих «гвардии зятьев» называть «наш». Ведь Вы не обижаетесь за это? Ну и хорошо!
Крепко жмем Вам руку.
Коллектив 1-й авиаэскадрильи.
26.2.45 года». [231]
... Наземные войска по-прежнему вели напряженные бои. Линия фронта рядом. Каждый раз кто-нибудь из командования полка выезжал на передовую, чтобы вместе с представителем пехотного командования корректировать и направлять удары штурмовиков. Подошел и мой черед. Поехал к пехотинцам.
— Буду держать связь со своими, говорю подполковнику, представителю пехотной дивизии. — А вы будете подсказывать куда лучше всего с воздуха ударить по цели.
— Условились. Обстановка на передовой часто меняется. Надо выбрать хороший НП.
Выбрали колокольню в двух километрах от линии фронта. Немецкие позиции хорошо видны. Фронт проходит по ровному полю. Горят два танка противника.
Идет группа наших самолетов.
— Нацельте туда своих ребят.
Подполковник указал место. Сообщаю по рации цель.
Ведущий отвечает:
— Вас понял! Цель вижу. Атакую.
Отбомбились ребята. Бомбы уложили в цель.
— Хорошо сработали! — кричит подполковник. — Молодцы!
А вскоре летит группа «юнкерсов» и «мессеров». Бьют из пушек по колокольне. Разрывы бомб ложатся рядом. Скатываемся в церковный подвал.
Фашисты бомбят. Страшно, когда не видишь куда и как летят бомбы. В подвале сыро, темно, пахнет какой-то тухлятиной. Земля и стены содрогаются от взрывов. Грохот неимоверный. Сыплется штукатурка. И, кажется, вот-вот рухнут стены.
Вылезаем наружу. Стоим, прижавшись к стене. Видно, как заходят «юнкерсы», куда летят со страшным визгом и свистом бомбы. Немцы, надо отдать им должное, крупные были спецы по шумовым эффектам. Шума от них всегда было больше, чем урона.
Когда атака бомбардировщиков развертывается на глазах, страха ощущаешь меньше, чем в темноте подвала, там почему-то кажется много страшнее.
А поздним вечером сижу вместе с группой пехотинцев в лесу у костра. После печеной картошки и кружки чая перечитываю Катины письма, они со мной в планшете.
«Гриша, здравствуй! Сегодня 8 марта. У нас должен быть грандиозный праздник. Только поэтому мы сейчас [232] стоим в городе. Впервые должны увидеть большого хозяина. Все это начнется часов в шесть а сейчас всего-навсего два часа, делать совершенно нечего. Хоть только вчера вечером я написала тебе письмо, а сейчас решила еще написать. Ты, конечно, уже поздравил меня с сугубо нашим праздником, да? Вчера получила от тебя письмо из-под Одессы. Обо мне не беспокойся, ведь наша работа, во-первых, не очень опасная, а во-вторых, теперь ведь я гораздо меньше летаю, чем раньше. Бог войны, во-первых, артиллерия, а во-вторых, Марс. Вот и молись тому, кого считаешь более сильным. Ты знаешь, а я уверена, что к моему дню рождения война закончится и без молитв.
Помнишь, я писала тебе о наташиной «Молитве летчика»?
Так вот она:
"Отче наш!
Иже еси на небеси.
Нам погоду принеси.
Не дай бог с цели встречного ветра
И высоту облаков 400 метров.
Не введи господь, в обман,
Дай нам лучше густой туман...
Не приведи, господи, тревоги,
Пожалей наши души и ноги...
И чтоб долго нас не мучить,
Ты подсунь нам склад с горючим.
Ниспошли нам светлый рай —
Дай бомбить передний край.
Прояви о нас заботу —
Дай нам максимум работы,
Но, добавлю я при этом
(На ушко и по секрету),
Любим мы летать всегда,
Хоть и страшно иногда.
Избавь нас от двух зол — сразу —
Парашютов и противогазов.
Донеси, господь, молитву до своего слуха —
Во имя отца и сына и святого духа —
Аминь!"
Ну, как тебе нравится?
Хорошо, правда, да и метко очень. Писалась она как раз в то время, когда были самые длинные ночи с луной и облачностью в 400 метров. А цели за 100-150 километров. Как раз в то же время вводили у нас парашюты, которые сначала для нас были действительно злом. А теперь мы уже совсем привыкли к ним, а особенно после случая с Руфой, когда мы на деле увидели пользу [233] парашюта. Да, Марина-то находится пока временно в городе Тухолья{4} (это код; где Марина, там и Катя!). Наши части подошли почти вплотную к Штеттину. Вот здорово пошли! Ну, а как у вас? Скоро начнете? Кончаю. Привет всем, всем. Целую тебя, мой дорогой, много, много раз и нежно и крепко (скоро ли кончатся эти бумажные поцелуи?!) Еще раз целую. Твоя Катя. Привет от девочек».
«Гришенька, здравствуй! Давно я тебе, кажется, не писала. Соскучилась очень. Вот пишу тебе, поговорю чуть-чуть, и как-то легче становится. Изменений у меня почти никаких нет, перебазируемся очень часто не потому, что быстро продвигаются наши части, а все хорошей площадки никак не найдем, да и фронт наш очень растянулся, то летим на север, работаем по северному флангу, от на юго-запад и бьем по южному флангу. Вот с этими перелетами я никак не могла написать тебе письмо. Надеюсь простишь мне это, да? Роккосовский снова решил организовать котел очень мощный. Снова наша «женская» работа у котла...
Господи! Когда дадут мне спокойно написать тебе письмо! В соседней комнате расположилась пехота, шум ужасный. Один решил «развлечь» меня. Ужасно интересуется, кому я пишу письмо и посылаю фотокарточку. Я совсем чуть-чуть рассказала о тебе. «Счастливый, — назвал он тебя, — а у меня никого нет: ни родных, ни знакомых, нет и любимой девушки». Рассказал обычную, но ужасную историю: мать замучили, отца живого закопали, а девушку увезли в Германию. Очень жалеет, что точно не знает ее места, но надеется встретить, уверен, что она по-прежнему, но втрое, вчетверо стала любить его, ведь в трудных условиях любовь растет, крепнет, а ей, должно быть, очень тяжело. Он очень хорошо сказал, что в тяжелых, суровых условиях чувство становится сильнее. В трудных условиях перед тобой всегда встают образы любимых людей. Вспоминаю свой полет с Женей Поповой. Когда нам было очень трудно, когда я первый раз в жизни почувствовала, что жизнь моя кончена, — передо мной промелькнули все любимые мной люди. Об этом я могла бы писать долго и очень много, но ведь ты уже очень хорошо меня понял, да?
Стоим мы сейчас в немецком городе Мариненвердере, [234] но завтра же утром улетаем на другой фланг. Жителей здесь никого. Совершенно пустой город...
Пока. Пойду в столовую. Целую тебя, мой родной, много, много раз. Твоя Катя. Привет Жене. 2.3.45 г.»
Поговорил с Катей, стало легче на душе. Потом немного подремал у притухшего костра. А на рассвете опять идем с подполковником искать новый наблюдательный пункт. Через час-полтора уже корректируем и направляем удары штурмовиков. Занимаемся этим несколько дней, пока наступает наша пехота.
Вернувшись в полк, узнаю, что не пришел с боевого задания командир полка. Вел он группу самолетов. Было тихо. Вражеские зенитки себя не обнаруживали. Видимо подпускали поближе. Зенитный снаряд попал в самолет Кондраткова. Не стало еще одного моего наставника, боевого товарища, друга.
Весть о его гибели как-то не принял всерьез. Может от того, что не верил, что может погибнуть такой опытный летчик. Может потому, что шли жестокие бои и гибли почти в каждом вылете молодые летчики. Может, потому, что за годы войны научились уже ничему не удивляться. Шел четвертый год жестокой, кровавой войны, ставшей для нас обыденным делом, привычной работой. Столько пришлось повидать разных смертей, что уже, казалось, ничего теперь не могло удивить, даже смерть самого близкого человека... Не знаю почему, но все время ждал: вот-вот он придет, как случалось приходить с подбитых самолетов ребятам снова в свой полк...
Тянулись долгие дни, а он не возвращался. И здесь вдруг я острот почувствовал, до нестерпимой боли в сердце, что нет рядом близкого человека, нет рядом отца...
Горькая грусть, наводившая страшную тоску, сменялась приливами лютой ненависти. В очередных боевых вылетах забывалось обо всем. Помнился лишь его наказ всегда думать о жизни тех, кто идет рядом с тобой в группе.
После возвращения с задания одолевала опять тоска до боли. Особенно, когда приходили на квартиру. Жили мы с майором Артемием Леонтьевичем в одной комнате. Мы с Женей Прохоровым постоянно и горько ощущали его отсутствие.
Обычно мы брились с вечера, чтобы не торопиться утром. Майор Кондратков по-отцовски улыбается: [235] — Опять с вечера. Опять поздно будете вставать?!
— В столовую не опоздаем...
Он поднимался рано. Брился, обтирался по пояс водой. Будил нас. Все вместе отправлялись на завтрак.
Теперь его не стало среди нас. В комнате пустота и леденящий холод. Когда приходили на КП, майор Провоторов сидел туча тучей, не зная, куда себя деть. Он как начальник штаба очень сработался с майором Кондратковым.
— Хороших людей и снаряд любит, — грустно говорил майор Провоторов и сокрушался: — Такого командира потерять! Перед самым концом войны...
Нам тогда не давали покоя наплывающие воспоминания.
«Чтобы не отстать от пехоты, давайте подыскивать аэродромы», — говорил майор Кондратков. И летал над вражеской территорией, заранее предусматривал посадочные площадки для штурмовиков своего полка.
Два раза и мы летали с ним за линию фронта на разведку. Он разрешал даже садиться на вражеской территории. Но мы этого старались не делать.
— Черт его знает, — отшучивался Женя Прохоров. — Сесть-то сядешь... А вдруг еще не взлетишь.
По мере продвижения наших войск полк перебазировался все дальше и дальше на запад.
В одном из населенных пунктов, кажется Трауерсдорф, в Австрии нам впервые в жизни довелось увидеть настоящую усадьбу помещика. Поместье, похожее на средневековый замок. Ворота, рвы. Внутренний двор, посреди которого большие двухэтажные строения.
Разместились мы на втором этаже одного из домов. Огромные залы. Широкие длинные коридоры. Картинная галерея. Полотна, написанные кистью искусных художников, и много портретов — очевидно, далекие предки помещика.
Богатый был дом. Все оставлено на своих привычных местах. Видно, поспешно покидали насиженное гнездо господа.
Ходили мы по залам, и нам почему-то все время казалось — вдруг появится хозяин и спросит:
— Что вы здесь делаете? Что вам нужно в моем доме?
О помещичьих усадьбах мы раньше знали по книгам [236] и по картинам, а теперь своими глазами увидели господский дом.
— Неплохо устроились, господа, — замечает Николай Есауленко. — Со всеми удобствами...
Женя Прохоров сердито бросает:
— За счет чужого труда хоромы построили, роскошью обзавелись. А крестьяне голодные вкалывают на них, как ломовые лошади.
Николай согласно кивает головой:
— Капитализм... Куда не кинь, а все клин: частная собственность и эксплуатация.
В имении пробыли два дня и перебазировались на другую точку.
Командиром полка назначили подполковника Заблудовского, опытного, заслуженного летчика и довольно приятного человека.
Война подходила к своему концу. Но враг еще не сдавался, как загнанный, смертельно раненый зверь, обессиленно злобствовал и, гонимый Красной Армией, откатывался назад.
Наступила европейская весна. Одевались в нарядный убор леса. Пахло сыроватой апрельской прелью. Раздавались звонкие трели истосковавшихся за зиму птиц. На буйно зеленевших полях по-хозяйски вышагивали стаи грачей. Предчувствуя, очевидно, скорый конец артиллерийской перестрелки, они не торопились перелетать дальше к востоку.
А на фронте сильные бои за Вену. Летаем на помощь своим наземным войскам. Они на подступах к городу ведут последний штурм.
Вена взята сравнительно меньшей, чем Будапешт, кровью.
По всему чувствуется, скоро конец войне. И тем не менее, когда в ночь с 8 на 9 мая стало известно, что война кончилась, это было для всех нас большой неожиданностью.
Вечером после очередного боевого задания поужинали и пошли на отдых в деревню Гетцендорф, вблизи которой был наш аэродром. Вдруг среди ночи слышим стрельбу. По тревоге оделись, выскочили на улицу.
— Кто стреляет?
— Почему стрельба?
Наконец разобрались.
Победа!!! [237]
— Враг капитулировал!
Выхватываем пистолеты, палим в воздух. Деревушку оглашают залпы импровизированного салюта.
Немного вздремнули и рано утром пошли на аэродром.
— Что делать дальше?
Никто в полку не знает.
Удивительное и непонятное состояние. Наступил долгожданный конец жестоким схваткам. Враг разгромлен в его собственном логове. Немецко-фашистское командование подписало акт о безоговорочной капитуляции. В Берлине на рейхстаге реет алое Знамя Победы!
Так трудно и долго шли мы к этому заветному дню. И вот наконец он наступил. На душе хорошо от буйной радости победы и как-то непривычно тихо вокруг. Не надо никуда лететь, не надо никого поливать свинцовым дождем и сбрасывать смертоносные грузы. Словно ты остался без дела, к которому уже привык, выполняя свой священный долг.
Наступил исторический день окончательного разгрома фашистской Германии, день великой Победы нашего народа над германским империализмом.
Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой!
Смотрю на ребят и никого не узнаю. Добродушные, улыбающиеся лица. Нет ненависти в душе, ни злобы во взгляде. До чего же покладист и незлопамятен характер у русского, советского солдата, самого мирного и самого сильного на матушке-Земле!
9 мая 1945 года, как уславливались с Николаем Семериковым и Катей, подал рапорт командованию с просьбой при ближайшей возможности послать меня на учебу в академию имени Н.Е. Жуковского.
С разрешения командира полка поехали с Женей Прохоровым в соседний полк к своему бывшему комиссару Лещинеру в гости. Он уже майор и начальник штаба полка. Там помянули боевых товарищей, павших в войне, и последний раз сфотографировались на память.
Здесь, под красавицей Веной, завершился славный боевой путь 210-го штурмового авиационного Севастопольского Краснознаменного ордена Кутузова полка. Путь, начавшийся три с лишним года назад на Украине.
А несколько дней спустя командир полка подполковник Заблудовский приказал:
— Поедете в Москву для участия в параде Победы. [238]
В шесть часов вечера после войны...
Отгремели победные залпы орудий.
Однополчане мои разъехались, кто куда, в разные города и села страны, возвратились к родным очагам. Вместе со всем народом принялись залечивать раны, нанесенные войной, восстанавливать разрушенные фабрики, заводы и города, воскрешать плодородные земли. Многие ребята и девчата стали устраивать свои судьбы.
В июне поженились и мы с Катей. Она к тому времени уже демобилизовалась и готовилась продолжать учебу в МГУ. Свадьбы у нас как таковой не было. После загса устроили небольшой ужин. Гостей собралось немного: Катины родственники, пришел кое-кто из друзей. И наши пути опять разошлись, но не надолго. Катя уехала с женской делегацией во Францию. А я улетел в Австрию, в свой полк.
Так состоялось наше «свадебное путешествие».
Когда находился в Москве, то сходил, конечно, в академию имени Н. Е. Жуковского. Там мне сказали, что в полк уже давно послана разнарядка. Но мне о ней ничего не было известно. Поскольку академия считалась инженерной, очевидно, о разнарядке сообщили только инженерно-техническому составу.
— Как же быть? — удрученно и озабоченно говорю полковнику из приемной комиссии.— Не хотелось бы год терять.
— Если в полку отпустят, приедете на подготовительные курсы вне разнарядки. Дадим вам такое письмо. Уж так и быть...
Письмо у меня в кармане. Теперь осталось «самое малое»: чтобы отпустили из части на учебу.
Прилетев в полк, обращаюсь по инстанции к командиру корпуса генералу Толстикову. Он наложил резолюцию на рапорте: «Откомандировать после того, как полк перебазируется».
Понимаю командира корпуса. Я штурман полка и должен обеспечить этот перелет по своей штурманской линии. Получил в штабе карты, разработал маршрут, проверил штурманскую подготовку летного состава. Жду приказа. Готовлюсь к экзаменам. Привез из Москвы учебники за среднюю школу. После работы сижу, штудирую. [239] Многое вспоминать надо: выветрилось за долгие годы войны. Но это не беда, лишь бы поехать на учебу. Середина июля. Полк готов к перелету. Приказа нет. Поехал в корпус, опять, но ужо устно, обращаюсь к генералу.
— Сказал, что отпущу, значит, отпущу.
— Время уходит. Год может пропасть, товарищ генерал!
— Наберись терпенья. Поедешь в академию. Прошло еще три недели. А приказа все нет и нет. Снова обращаюсь к генералу Толстикову.
— Напористый вы народ — штурмовики! — улыбаясь, встретил он меня в своем кабинете.— Ладно, езжай, учись. Желаю успеха.
— Спасибо, товарищ генерал!
С третьего захода наконец отпустил меня генерал Толстиков на учебу в академию имени Жуковского.
Приехал в Москву. В академии сказали, что до начала занятий почти месяц.
Решили мы с Катей поехать в деревню на Урал, к моим родным.
Там нам закатили уже настоящую свадьбу, по-уральски, с размахом, широкую, веселую и шумную. Трудно, конечно, было моим родичам после войны, жили они не ахти как, но тут уж ни перед чем не остановились... Гуляли по старинному обычаю. Свадебные песни под баян, хороводы. Словом, свадьба по всем правилам свадебного ритуала. На столах вдоволь вина и закуски. Традиционные пироги с рыбой и шаньги к чаю.
По старинному обычаю снохи испытывали молодую.
— Что-то у нас сора много в избе,— нараспев говорит сноха Дуся и берется за веник.
— Ай, у нас нет молодой в доме?— останавливает ее сноха Зоя.
Катя, розовея от волненья, принимает у снохи веник, подметает пол. Подмела половину, а в это время уже разбили горшок или кринку. Подметает опять. Когда пол избы чист, гости начинают бросать деньги.
— Плохо подмела,— кричат,— мусор оставила. Катя собирает деньги в большое блюдо, ставит его на стол. В это время заиграл баян, девушки закружили молодую в шумном хороводе. Деньги передали в открытое окошко ожидавшим на улице братьям. А когда Катя снова подходит к столу, то кто-то спрашивает: [240]
— Где же деньги?
— Пустили на дело...
— Снохам надо везти свекровь в корыте в натопленную баню.
— Силушки не хватает! — кричат жены старших братьев и зовут Катю на подмогу. Впряглась молодая сноха и втроем повезли свекровь...
Свадьба продолжалась три дня. Гуляла почти вся деревня.
С Урала поехали мы под Москву, в село Сенжаны, на родину родителей Кати. Любопытное название у селенья. Как гласит предание, когда-то давным-давно выиграл в карты русский помещик у француза деревню, перевез крестьян в Россию, а новое поселенье нарек на французский манер: Сенжаны, что в переводе означало «святые Иваны».
Родные Кати уехали из деревни еще задолго до войны. Но их хорошо знают в Сенжанах. Там они были и во время войны, в эвакуации, работали в колхозе. А теперь правление колхоза устроило нам вторую свадьбу. Тоже с размахом, на все село, по традициям здешних мест.
В Москве поселились у Катиных родителей. В небольшой комнатушке жило нас шесть человек. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Указом Президиума Верховного Совета СССР 18 августа 1945 года меня наградили второй медалью «Золотая Звезда».
Первый раз я в Кремле. Необычайное волнение охватило нас, когда мы вошли в здание Большого Кремлевского дворца. Московский Кремль — сердце нашей Родины! Отсюда осуществляется руководство страной, здесь объединялись и направлялись усилия парода на сокрушительный удар по ненавистному врагу — немецкому фашизму, отсюда творческие дерзания миллионов сливаются в гигантский мощный поток, идут в стремительный бросок вперед, к счастью всего человечества!
Награды группе фронтовиков и тружеников тыла вручил Заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. Я. Наталевич.
После вручения наград мы посетили Мавзолей Владимира Ильича Ленина. С глубоким волнением смотрели на знакомые, родные черты всем нам бесконечно близкого, дорогого человека, великого вождя народов. Каждый из нас мысленно произносил клятву: отдать все свои силы [241] Коммунистической партии, ее неустанной борьбе за осуществление бессмертных ленинских идей.
С сентября начались напряженные занятия на подготовительном курсе. За год слушатели прошли программу средней школы и были допущены к вступительным экзаменам в академию.
Экзамены сдал я успешно и был зачислен на первый курс Военно-воздушной инженерной академии имени Н. Е. Жуковского. Наконец-то осуществилась мечта моей юности! Был я на седьмом небе от счастья.
А мечта эта, если вы помните, возникла у меня под влиянием моего друга Николаи Семерикова. Его девизом было: «Жить и творить на счастье человека" Об этом поведал он мне в одном из своих фронтовых писем. И чтобы оправдать, закрепить этот девиз, Николай очень хотел попасть в такое первоклассное военное учебное заведение, как академия имени Н. Е. Жуковского. Ведь из этого храма авиационной науки вышла целая когорта авиационных конструкторов мировой известности. Академия — поистине кузница инженерных кадров ВВС, достойных великой Страны Сонетов. Академия — мечта Николая Семерикова, которому не довелось дожить до Победы... Но что не осуществили ведущие, должны довести до конца их ведомые
